– К оружию! К оружию! Казаки!

Безумная паника охватывает мародеров. Они бросают добычу, бегут через двор в ворота и исчезают, совсем перепуганные, потерявшиеся. Зуавы остаются одни и кусают себе губы, чтобы не разразиться сумасшедшим смехом. Сорвиголова весело кричит:

– Все наше! Мы выберем, что нам нравится, и унесем в лагерь!

Посередине двора лежит умирающая свинья, брошенная артиллеристом. Один из зуавов взваливает ее себе на спину, приговаривая: «Пойдем, госпожа свинья! Пойдем!»

Другие хватают индюшек и гусей. Сорви-голова запасся петухом и жирной уткой, которых он держит за шею обеими руками.

Птицы отчаянно болтают лапками и крыльями. Жан становится во главе отряда и командует:

– Налево кругом марш!

Он весело идет впереди, подпрыгивая, встряхивая задыхающихся петуха и утку.

Между тем беглецы, заметив, что они обмануты, постепенно возвращаются.

В тот момент, когда Сорви-голова, жестикулируя, проходит в ворота, он сталкивается с каким-то линейцем, толкает его и идет дальше, не обратив внимания на галуны сержанта, нашитые на его рукаве, и даже не извинившись. Очевидно, крымское вино сильно подействовало на него.

Унтер-офицер сурово окликает его:

– Эй ты, зуав, разве у тебя в полку не отдают честь старшим?

Артиллеристы, линейцы, охотники, англичане останавливаются, образуют круг и смотрят, забавляясь затруднительным положением зуава, который обманул их.

Сорви-голова пристально смотрит на сержанта, узнает его и кричит, смеясь:

– Ах, в самом деле! Ведь это Леон, мой старый товарищ. Леон Дюрэ, мой однокашник… Как я рад, как счастлив тебя видеть!

Очень бледный, нахмуренный, скривив рот, унтер-офицер отвечает:

– Здесь нет ни товарищей, ни однокашников! Есть только унтер-офицер, которого простой солдат грубо оскорбил. Приказываю тебе сейчас же встать во фронт и отдать мне честь!

Сорви-голова, совсем опешив, не верит своим ушам. Зуавы ворчат, в группе других солдат слышится ропот одобрения. Сорви-голова все еще думает, что с ним шутят, и задыхающимся голосом спрашивает:

– Ты шутишь, Леон, не правда ли? Мы выросли в одной деревне, поступили вместе на службу, в один и тот же день были сделаны капралами, а потом сержантами… я снял галуны только для того, чтобы перейти в полк зуавов!..

– Я знаю только, что ты, простой солдат, не извинился за свою грубость и неловкость и не отдал чести старшему чину! Ладно, ты еще услышишь обо мне, зуав!

Завидуя зуавам, этому избранному и популярному во Франции корпусу войск, пользующемуся многими привилегиями, солдаты других армий посмеиваются. Они находят, что сержант отлично прижал этого гордеца и забияку, который посмеялся над ними и присвоил себе их добычу. Товарищи Сорви-головы хорошо знают его, удивляются его спокойствию и тревожатся. Один из них толкает соседа локтем и шепчет:

– Не думай! Он не спустит!

– Не желал бы я быть в его шкуре!

Вдруг Сорви-голова краснеет, потом его бронзовое лицо смертельно бледнеет. Жилы на лбу наливаются кровью и походят на веревки, губы синеют, а голубые глаза принимают стальной блеск.

Его охватывает ужасный гнев.

Отрывистые, резкие слова едва вылетают из стиснутых зубов.

– Ах ты, негодяй! – кричит он, забывая всякую меру. – Ты достойный сын негодяя-отца! Я пытался забыть ненависть твоего отца к моему – ненависть плута к честному человеку… но это невозможно! А! Ты хочешь, чтобы я отдал тебе честь? Сейчас я покажу тебе свое почтение, не замедлю! Держись, сержант Дюрэ! Это тебе отдает честь зуав Бургейль, сын старого коменданта Бургейля, эскадронного начальника конных гренадер императорской гвардии…

Жан охотно дал бы пощечину своему врагу, но руки его были заняты. Левой рукой он держит петуха, а правой утку, которая смешно болтается и повисла, как скрипка.

От трагичного до смешного – один шаг.

Но никто не смеется, всякому понятно, что зуав рискует жизнью. Его товарищи спешат вмешаться, но… поздно! С быстротой молнии Сорви-голова поднимает утку, размахивается и ударяет ей по лицу сержанта. Утка весит семь фунтов; удар так силен, что унтер-офицер шатается и падает.

Голова утки осталась в руке Жана, шея оборвалась, а туловище отлетело на десять шагов.

Зуав охотно продолжал бы драку, но ему противно бить лежачего. Впрочем, его гнев сейчас же стихает, когда он видит результаты борьбы, последствия которой – увы! – нетрудно угадать. Сержант с трудом поднимается и садится. Его щека страшно вспухла, раздулась, как тыква. Глаз почернел, налился кровью, из носа ручьем льется кровь. Он вбирает в себя воздух, смотрит на зуава неописуемым взглядом, в котором дикая ненависть смешивается с не менее дикой радостью, и говорит:

– Ты верно рассчитал! Я увижу, как тебя расстреляют!

Зрители больше не смеются. Они знают беспощадную суровость военного закона. Казнь через 24 часа, без пощады, без милосердия!

Сорви-голова кажется железным человеком.

Он спокойно поднимает утку, осматривает, не измялся ли его букет и, пожав плечами, говорит:

– Что написано – то написано, что будет, то будет! Пойдем обедать!

Семья Буффарик. – Букет отдан по назначению. – Генерал Боске. – Арест. – Смертный приговор. – Тщетные попытки. – Зоря. – Битва. – Пленник. – Часовые. – Бегство. – Жандармы запоздали.

Зуавы отдыхают. В лагере идет чудовищная попойка. Все котлы и котелки дымятся, кипят, шипят и превкусно пахнут. В ожидании хорошего завтрака Жан Сорви-голова отправляется к маркитанту. Очень довольный, нимало не помышляя о своем проступке, он идет горделивой поступью, с обычной зуавам непринужденностью осанки.

Дружеский голос с явным провансальским акцентом звучно приветствует его:

– А, Жан, как живешь? Э! Мой Сорви-голова! Катерина! Жена! Роза, голубка! Тото, мальчик мой, идите сюда! Смотрите! Это наш Сорви-голова!

Это сердечное приветствие исходит от старого сержанта зуавов. Лысый, украшенный медалями, с бородой до пояса, веселый, как птица, этот ветеран африканской армии. Мариус Пинсон Буффарик, чистокровный марселец, маркитант первого батальона. Сомкнутые ряды закусывающих расступились перед Жаном. К нему тянутся руки для пожатия, его приветствуют дружескими возгласами.

– Здравствуй, Жан! Здравствуй, Сорвиголова! Здравствуй, старый приятель!

Его прогулка похожа на триумфальное шествие. Чувствуется, что этот отчаянный, дьявольски смелый зуав известен всему полку и популярнее любого начальника.

– Ну, иди же! – кричит Буффарик.

– Здравствуйте, дядя Буффарик! Я очень рад видеть вас! – успевает, наконец, сказать Жан.

– Стой! Ты спас нам жизнь, всем четверым… ты для меня самый дорогой друг! Раз навсегда было решено, чтобы ты говорил мне на «ты'»

Да, это правда, и случилось два года тому назад в Кабиле. Сорви-голова спас тяжело раненного дядю Буффарика, спас тетку Буффарик из рук целой шайки разъяренных арабов, после того, как она выстрелила из своих обоих пистолетов, спас Розу, поддерживающую умирающего старика, и двенадцатилетнего Тото, ружьем защищавшего своего отца.

Да, Сорви-голова проделал все это, что было потом прочитано в дневном приказе по армии. Он совершил много подобных подвигов, и для него это была ходячая монета обыденной жизни, которую он не считал и забывал.

Жан Сорви-голова – герой второго полка зуавов – олицетворяет собой их веселую неустрашимость, безграничное самоотвержение так же, как любовь к излишествам и вспышки дикой ярости и гнева.

Бескорыстный и верный друг, душа нараспашку, но порывистый, с пылкой южной кровью! Тетка Буффарик, красивая сорокалетняя эльзаска, подходит к Жану с протянутой рукой, за ней ее дочь Роза, прелестная 18-летняя блондинка. Жан, смущенный, несмотря на весь свой обычный апломб, робко вытаскивает из-за пояса красивый букет, подносит его молодой девушке и говорит тихим дрожащим голосом:

– Мадемуазель Роза, я принес цветы для вас… позволите ли вы поднести их вам?