Его гораздо больше заботила собственная жизнь, в чем он честно признался себе. Конечно, ему не хотелось, чтобы Пэллес погибла, но если она останется жива, для него ничего не изменится – все равно он слишком далеко и не сможет крутить с ней любовь. А Кейн… Черт бы его побрал, этого Кейна – он знал, что Берн и Коты идут за ним по следу и привел их прямо к нему. То есть своими руками запер его в этой камере.

Ламорак не питал никаких иллюзий по поводу милосердия Берна. Единственное, на что он надеялся, – купить свободу и вырваться из когтей Котов, попав под опеку констеблей или Королевских Глаз, и сделать это до завтрашнего дня, когда Кейн поднимет бучу. Даже если Берн погибнет на Стадионе, Коты перережут Ламораку глотку в две минуты.

Нет, у него все же остается шанс. Он намерен заключить сделку, пока это еще возможно.

Он не мог заговорить со стражниками – они пресекли эту попытку. Тогда Ламорак начал обыскивать комнату, пока не нашел клочок пергамента и перо. Еще несколько минут поисков – и он обнаружил чернильницу, в которой булькали чернила.

Он написал:

Он сложил пергамент и надписал:

Минуту актер держал письмо в руке, взвешивая его; оно было не тяжелее любого другого, но это ничего не значило.

Ламорак проковылял к запертой двери и подсунул под нее пергамент. К завтрашнему утру его наверняка обнаружат. Затем повернулся и какое-то мгновение отдыхал, облокотясь на дверь, прежде чем отправиться обратно в кресло. Снаружи сверкали молнии и грохотал гром. Первые капли дождя забарабанили по стеклу. Усиливающийся ветер выл по-волчьи дико.

«Сильная будет буря, – подумал Ламорак. – Слава богу, я останусь в стороне».

– Согласны ли вы, профессионал Хэри Капур Майклсон, взять эту женщину, профессионала Шенну Терезу Лейтон, в законные жены, любить ее и заботиться о ней в богатстве и бедности, в горе и радости и хранить ей верность, пока смерть не разлучит вас?

– Согласен.

Буря обрушилась на Анхану ночью, за час до рассвета. Она пронеслась по городу, разбивая окна и ломая двери, срывая с домов крыши, пригибая до земли деревья, словно траву.

Вставший стеной ливень разогнал толпы по домам, и улицы остались армии. Благодаря непогоде и военным пожарным бригадам оранжевые языки пламени вскоре были потушены.

Однако мятеж не утих – случившееся было всего лишь передышкой, паузой между вдохом и криком. По всему Старому Городу под каждым кусочком крыши прятались жители Северного берега, попавшие туда поздно вечером в толпе. Мужчины и женщины, эльфы и гномы, огрилло и тролли сбивались в кучи под навесами магазинов или под выступами крыш. У них было вдосталь виски, по рукам ходили все новые и новые кувшины, а дрожащие люди и нелюди тем временем дожидались окончания дождя с каким-то угрюмым интересом.

Армия и констебли были слишком заняты борьбой с пожарами и попытками очистить улицы, а также арестовать побольше народу; все чуяли – главная беда еще впереди.

Работники «Имперских новостей», игнорируя буйство стихии, собирали всех пажей компании: колотили в их двери и поднимали с постели глубокой ночью. К завершению бури они получили необходимые указания и были готовы к работе. Как только первый розоватый луч окрасил вершины восточных гор, одни пажи рассыпались по всему Старому Городу, а другие ожидали восхода, когда опустят мосты.

Наконец самые высокие шпили дворца Колхари заблестели в первых солнечных лучах, и по всему городу зазвенели колокола – бронзовые голоса Храма Проритуна сливались с легким серебристым звоном колокольни Катеризи, а ударам мечей о щиты в святилище Крила вторили легкие ручные колокольчики пажей. Вскоре к колоколам присоединились всевозможные разновидности труб, от простых рожков до огромного «брути» на Стадионе Победы, в который дули одновременно три человека. Эта душераздирающая какофония немедленно заставила горожан проснуться и подбежать к окнам, а заодно перепугала дремлющих повстанцев, торопливо поднявшихся с импровизированных постелей, и привлекла внимание солдат.

Пажи чесали по улицам, позвякивая колокольчиками и выкрикивая новости. Они не ждали монетки и кивка, обычно служившего призывом для пересказа новостей. Объявление императора должны были услышать все.

Император повелел горожанам и своим возлюбленным детям оставаться дома и сохранять спокойствие и веру в него. День объявлен праздничным: ни один магазин не должен был открыться, ни одно дело – начаться. Поступил приказ освободить улицы в течение утра. С этого момента и до полудня все желающие могли отправиться на Стадион Победы, что на Южном берегу, где лучезарный император будет приветствовать своих подданных и развеет их страхи. Приглашаются все, безопасность гарантирована, император успокоит каждого и ответит на любые вопросы.

Кантийцы все еще работали – им было приказано поддерживать напряжение. Дождь вынудил их изменить планы. Теперь пожары начинались изнутри вымокших домов, пожирая их сухие внутренности, – однако их было заметно меньше. И все же к небесам вскоре стало подниматься облако темно-серого дыма.

Армия воспользовалась комендантским часом, решив, что все честные граждане станут повиноваться воле императора и не выйдут из дома: те, кого удалось освободить от борьбы с огнем, были организованы в группки по десять – пятнадцать человек и отправлены на поиски мародеров. Кое-кого арестовали, иных просто окружили и забили насмерть.

Армия тоже понесла потери: ради собственной безопасности мародеры начали объединяться в большие банды, причем многие из них, особенно в Городе Чужаков, были хорошо вооружены. К тому же обитавшие в этом городе нелюди давно имели зуб против властей – и этот зуб вскоре обратился против солдат.

По улицам бежал новый слух об актирах, поразивших Империю. Мятежники пересказывали его барменам, грузчики – возчикам, он шелестел и обсуждался всюду, где собирались вместе несколько горожан. Слух касался некой волшебной сетки, прикосновения которой достаточно, чтобы сокрушить самого злобного актира и отправить его обратно в ад, откуда он и явился.

Кроме того, утром произошли еще некоторые события.

Серый Кот, отдыхавший в дальнем углу длинного зала, увидел у двери, которую он охранял, сложенный клочок пергамента.

На нейтральной территории, в комнате, обставленной с умопомрачительной роскошью, смотрели друг на друга король Канта и Кайрендал. Рассветные лучи блестели в глазах Кайрендал, выдавая ее жажду; король улыбался удовлетворенно, словно сытый лев.

Берн сидел, развалившись, в одной из спален дворца и наблюдал за двумя обнаженными слугами. Брат и сестра – оба еще пахнувшие развратом, с отметинами от хлыста, которым небрежно поигрывал Берн – чистили куртку графа, бросая испуганные взгляды через плечо в поисках одобрения. Берн внимательно следил за их работой. Когда они приведут в порядок куртку, он заставит их начистить до блеска его сапоги – сегодня особенный день, а значит, надо выглядеть как можно лучше.

Ма'элКот в одиночестве стоял посреди Малого бального зала и смотрел на свое Великое Дело. В комнате было тихо, в котле не кипела смола, и угли под ним оставались холодными. Сегодня у императора не было времени на искусство. Он бросил взгляд на лицо, которое уже стало более отчетливым, и увидел в нем нечто новое, то, чего вовсе не замышлял, – одну из тех случайностей, которые оживляют великие работы.