– И это обычная, вполне легальная практика, – подтвердила Дойл. – Так же, как и вы, Шенна подписала контракт со Студией. Если ради блага Студии необходимо послать вас на смерть, они имеют на то оговоренное контрактом право. Это все равно что я прикажу своему пилоту вылететь в шторм. Если он погибнет, это будет всего лишь издержкой его профессии. Обвинить в этом меня невозможно. Все жалобы направляются в гражданский суд.

– Я знаю, – кивнул Хэри. – Я знаю, что никаким законным способом не могу помешать им сделать с Шенной все, что они захотят. Именно поэтому я пришел к вам. Мне известно, что вас волнует судьба Шенны. Я пришел просить вас – умолять, если это необходимо – вмешаться в события ради нее.

– Господи, – ввернул Вило, – думаешь, у праздноледи нет других забот?

– Маркус, прошу тебя. – Дойл повернулась к Хэри с наигранной беспомощностью на лице. – Прошу прощения, профессионал, но я не думаю, что смогу что-то сделать.

– Он – Коллберг – послал Ламорака, приказав ему предать Шенну. Он знал, что Шенна доверяет ему. Ламорак доносил обо всем Серым Котам. И знаете почему? Потому что у Шенны все слишком хорошо получалось. Она чересчур умна и ловка. Она уже почти спасла этих людей, ничем особо не рискуя, обошлась без схваток, без невинных жертв – и Коллберг решил, что не сможет продать достаточное количество своих треклятых записей!

Хэри дрожал, силясь унять свою ярость.

– Он обложил ее: послал Ламорака на предательство ради нескольких лишних марок!

– Что ж, это, безусловно, достойно порицания, однако… Ах, так вот в чем дело! Вот почему вас отозвали?

Она наклонилась вперед с таким интересом, какого он еще не видел на ее лице.

– Вы поняли, что Ламорак – предатель, и хотели убить его! Господи! Это был бы нечестный бой.

– Мне плевать на честные бои, – отрезал Майклсон. – С Ламораком я разберусь позже. Сейчас меня волнует жизнь Шенны.

– О, меня, конечно, тоже, но я все еще не понимаю, каким образом могу помочь. Студия не совершила ничего нехорошего.

– Не совершила ничего противозаконного, – поправил ее Хэри. – А уж нехорошего они наделали дай бог!

– С вашей точки зрения. Что ж, понимаю.

– Вы не могли бы просто надавить на него посильнее?

– Прошу прощения?

– Надавить на Коллберга. Заставить его изменить политику. Дойл развела руками.

– Не думаю. Я вообще не могу ни на кого надавить. Студия – государственное предприятие, на которое невозможно повлиять со стороны. Мне очень жаль.

Актер повесил голову, но руки сами сжались в кулаки. Кейн ревел в его груди, и какой-то миг Хэри боролся сам с собой, чтобы не избить своих собеседников.

Он заскрежетал зубами, пытаясь напомнить себе, что они ему не враги. В груди горело; он не мог забыть, что, окажись он сейчас в «Свежем Приключении», он увидел бы, как кончаются секунды на Часах Жизни Пэллес Рил.

Должен быть какой-то выход, должен…

– Минутку, – сказал он, поднимая голову. – Вы ведь покровительница Шенны. А Шенна – представитель трех или четырех ваших компаний. То есть она становится чем-то вроде символа корпорации…

– Ну да, – растерянно промолвила Доил. Вило покачал головой.

– Не понимаю, при чем тут это.

Хэри рывком вскочил с горящими глазами, кулаки разжались.

– Но неужели вы не понимаете? Таким образом для компаний она обладает некой внутренней стоимостью, которая может быть легально отделена от ее актерской работы.

Вило скептически нахмурился,

– Ты что, собираешься подвести все под закон о торговой марке?

– А почему бы и нет? – воскликнул Майклсон. – Почему бы и нет? Запланировав ее смерть, Коллберг посягает на ее ценность как представителя компаний, так? Потеря символа вкупе с необходимостью назначить нового представителя может привести к проблемам…

– Это смешно, – хмыкнул Вило. – Так никто никогда не делал. Черт, да если б это даже и сработало, такой прецедент мог бы уничтожить всю систему Студии – любой актер в течение самых спокойных Приключений снизит свою ценность в качестве представителя компании и ее символа…

Но Хэри уже было не до бизнесмена Марка Вило. С замирающим сердцем он следил за сменой выражений на гладком добром лице Дойл. На нем отражалось сомнение, но она явно обдумывала план – и склонялась к тому же решению.

– Это великолепно, – внезапно произнесла она, коснувшись руки Хэри. – Что с того, что так никогда не делалось? Артуро Коллберг явно снижает доход не конкурирующей с ним корпорации, пользуясь тем, что является представителем государственного предприятия. Я могу добиться приказа о запрещении продолжения противоправного действия еще до исхода сегодняшнего рабочего дня,

Она встала и на долю секунды накрыла ладонью свою руку, лежавшую на груди Хэри, и вдруг обняла его.

Хэри и Вило в изумлении воззрились друг на друга поверх плеча Дойл. Когда женщина отпустила актера, на глазах у нее выступили слезы.

– Я знала, что вы и вправду любите ее, – молвила она. – Я знала, что вы не притворяетесь. Я чувствовала. Спасибо вам огромное за вашу заботу, за то, что нашли способ спасти ее.

Хэри охватила дрожь, отчасти от того, что Дойл снизошла до него с невообразимых высот – праздножительница обняла бывшего рабочего, – отчасти от предчувствия победы.

Лицо Дойл стало серьезным.

– Скажу вам еще кое-что: если мы сможем отыскать какие-либо убедительные доказательства, которые можно представить в суде, то, клянусь вам, я не успокоюсь, пока этот подлец не будет сокрушен. Он никогда больше не сможет проделать ничего подобного. Это будет не просто – сами знаете, все их файлы и данные засекречены…

– Я знаю, – прошептал Хэри, не доверяя своему голосу. «По шажку в день».

– Я что-нибудь придумаю, вот увидите. Я любыми способами достану все необходимое.

– Я знаю. Дойл отвернулась и обронила в пространство:

– Роберт:

Из скрытых отверстий в скале потек туман, и во вспыхнувших лазерных лучах возникла голограмма мажордома в полный рост.

– Мадам?

Хозяйка стала отдавать приказания связаться с адвокатами, которых у Семьи Дойлов была целая армия. Гости терпеливо дожидались, пока она закончит со всеми делами. За это время Хэри пару раз заметил, что Вило, прищурившись, смотрит на него с каким-то новым интересом, как будто пытается соотнести увиденное с тем, что ожидал увидеть.

Хэри ответил на его взгляд выразительным пожатием плеч.

«Отец был прав, – подумал он. – Необязательно решать всякую проблему кулаками».

Отец велел ему делать по шажку в день; что ж, одни шаги бывают больше других.

– Хэри, Хэри, проснись же!

– М-м?

– Хэри, я тут все думала… Я больше не могу.

– Шен… ну что ты не можешь? Господи, четыре ночи! Неужели нельзя подождать до утра?

– Мне не нравится, кем я становлюсь с тобой, Хэри. Понимаешь? Можешь понять?

– Ничего я не понимаю в такую рань…

– Хэри, я хочу развестись.

Анхана ложилась спать в страхе и неуверенности, однако неуверенность за ночь исчезла, и утром остался только страх – медленный страх, вгрызающийся в тело ледяными зубами.

В городе не было ни одного человека, который не знал бы о бое в доках, ни одного, у кого не оказалось бы там друга или родственника, видевшего все собственными глазами. Кое-кто связывал это с недавними взрывами в Рабочем парке; казалось, на улицах столицы не может пройти ни дня без боя.

Горожане, достаточно храбрые или отчаянные, чтобы рискнуть выйти на эти самые улицы утром, постоянно оглядывались. Они либо шли неторопливо, либо спешили, рассчитывая скрыться в случае внезапной схватки в ближайшей двери дома или узком переулке.

Анхана была городом жестоким, но даже здесь существовали границы; уличная драка могла перейти в поножовщину, а констебли нередко схватывались с гномьей бандой в Городе Чужаков, но бой на городских улицах был явлением из ряда вон выходящим.