– Голова болит? Говорил я тебе, держись подальше от этой мастеровой ребятни. Черт, да я же профессионал, а ты с кем водишься? Скажи маме, пусть она тебя полечит.

Хэри чуть шевельнул рукой; пальцы прошлись по старому шраму у самой линии волос. Когда ему было десять, он подрался с компанией детей из рабочей среды, которые были старше его. Шестеро мальчишек наскакивали на него, распевая присобаченную к этому случаю песенку, названную ими «Сынок сумасшедшего».

Хэри мимолетно улыбнулся, вспомнив, что было дальше. Один из них упал со стоном, держась за расшибленный пах, другой орал, зажимая кровавые ошметки того, что было носом до знакомства с зубами Хэри. На какую-то долю секунды актеру стало жаль, что ему не десять лет. Уж он бы добрался еще до пары-тройки драчунов, прежде чем их вожак, Нельсон, врезал ему кирпичом.

Однако Хэри не питал склонности к ностальгическим воспоминаниям, и видение исчезло. В тот раз мама не смогла зашить ему рану от кирпича, поскольку уже три года как умерла. А Дункан к тому времени уже два года как свихнулся.

– Хорошо, папа.

– Вот и славно… – Рука Дункана бессильно поскребла державшие его ремни. – Не можешь чуток их отпустить, а то чешется.

Хэри ослабил ремни, и Дункан поскреб оставленные ими следы.

– Вот, теперь хорошо. Ты хороший мальчик, Хэри… хороший сын. Жаль, что я… ну, я мог бы… я… – Дункан закатил глаза, и слова превратились в утробное, бессвязное мычание.

– Папа?

Хэри потянулся к отцу. Его рука сомкнулась на плече Дункана. Он чувствовал каждую связку, каждую кость и сустав этого плеча. Выучка Кейна тотчас подсказала простейший возможный захват, который выбьет плечо, разъединит кость и связку.

Хэри отдернул руку, словно схватился за раскаленное железо. Одну долгую секунду он смотрел на ладонь, словно ожидая увидеть там ожог. Затем отпрянул от кровати и снова повернулся к окну, упершись лбом в прохладное гладкое стекло.

Почти вся Земля знала прилизанную историю жизни Хэри Майклсона, классическую сказочку крепкого паренька из рабочих гетто Сан-Франциско, и очень немногим было известно, что на самом деле Хэри не происходил из касты рабочих. Его отец, Дункан Майклсон, профессор социальной антропологии в Беркли, являлся фактически главным автором стандартных текстов на Западном наречии и специалистом по культуре Поднебесья, Мать актера, Девия Капур, познакомилась с Дунканом на его семинаре, посвященном принципам лингвистических сдвигов; она посещала семинар, учась в магистратуре. Союз двух семей исконных профессионалов оказался весьма благотворным, и первые воспоминания мальчика не были ничем омрачены.

Теперь Хэри понимал, что послужило причиной деградации отца. Став звездой, он смог оплатить медицинские тесты, точно установившие подоплеку болезни Дункана. Аутоиммунная болезнь постепенно разъедала синаптические клетки мозга и уничтожала центральную нервную систему. Как выразился один специалист, «последние двадцать лет мозг вашего отца постепенно превращался в пудинг».

Однако много лет назад, когда все еще только начиналось, Хэри понятия не имел, что его отец болен. Погруженный в прекрасный мир учебы, шестилетний ребенок из профессионалов не замечал странной задумчивости и возрастающей угрюмости отца.

Хэри помнил, как отец впервые побил его – удар тыльной стороной руки швырнул мальчика на ковер в отцовском кабинете, потом руки отца сжали его плечи и трясли до тех пор, пока из глаз не посыпались искры.

Он помнил крики и ссоры родителей – в них проскальзывали имена людей, которых он не знал, имена, которые Дункан называл на семинарах и лекциях, имена, при упоминании которых Девия Капур начинала дрожать и стучать зубами. Через много лет Хэри купил на черном рынке запрещенные книги, рассказавшие ему об этих людях: Джефферсоне и Линкольне, Вольтере и Джоне Локке. Тогда же он знал о них только то, что отца эти имена могли довести до беды.

Хэри помнил людей в серебряных масках, арестовавших Дункана, – они были из Социальной полиции. Мальчик уже спал, но проснулся от рычания Дункана и видел все происходившее через щель в двери.

Отец был либо слишком горд, либо слишком не от мира сего, чтобы лгать. Через неделю после его ареста полицейские пришли еще раз, чтобы отправить Хэри с матерью в двухкомнатную квартирку в рабочем гетто.

Долгие годы Хэри старался убедить себя в том, что его мать не развелась с отцом из-за сильной любви к нему и не желала покидать даже тогда, когда его прогрессирующее сумасшествие швырнуло их в жалкие трущобы. В других семьях развод мог бы спасти невиновную супругу, оставив ей ее касту. И только через много лет после смерти матери Хэри понял, что развод не спас бы ее, ибо она не донесла на отца, и она автоматически становилась его сообщницей.

Отец вернулся к семье только месяц спустя. Их имущество было конфисковано – люди, принадлежавшие к касте рабочих, не могли владеть доходами от работы профессионала. Ни у Дункана, ни у Девии не было навыков, необходимых рабочему, поэтому они перебивались случайной примитивной работой. А Дункану между тем становилось все хуже, он вел себя все более необъяснимо и все более ожесточенно провозглашал «права человека».

Хэри не было известно, что сокрушило его мать. Он знал, что однажды Дункан сильно поколотил ее, а врач рабочей клиники не имел никаких лекарств, кроме димедрола, и потому не смог вылечить ее. Самым ярким воспоминанием Хэри о матери было то, как она лежит в их крошечной квартирке, вся в поту, и дрожащими руками бессильно хватает его за руки. «Позаботься об отце, – просила она. – Больше у тебя никого нет. Он болен, Хэри, и не может позаботиться о себе сам».

Через несколько дней она умерла в той же кровати. В это время он, семилетний, играл в стикбол за несколько кварталов от дома.

Временами Дункан приходил в себя. Когда у него бывала ясная голова, он был приторно-ласков с сыном и изо всех сил старался быть хорошим отцом, в глубине души сознавая, что это невозможно. Он приложил немало усилий, чтобы дать Хэри образование, научил его читать, писать и считать. Он раздобыл достаточно кокаина, чтобы не только купить экран, но и дать взятку местному технику за нелегальное подключение его к библиотечной сети. Дункан и Хэри просиживали у этого экрана многие часы напролет, читая книги. Однако это бывало в хорошие дни.

Хэри быстро усвоил, что, когда отцу плохо, ему безопаснее оставаться в трущобах гетто, чем рядом с Дунканом. Мальчик обрел почти сверхъестественную чувствительность и способность к адаптации; он легко мог учуять перемену в состоянии отца и действовать согласно ситуации, в соответствии с очередным приступом безумия. Он научился видеть мир таким, каким видел его Дункан, и рано понял, что любой отказ или отступление от требований отца означает жестокие побои.

Тогда же он научился давать сдачи. Лет в десять он усвоил, что побои остаются побоями независимо от того, защищаешься ты или нет. Но сопротивление давало ему возможность избежать побоев.

В этих случаях он шел в единственное место, доступное ребенку рабочего, – на улицу. Его живой ум и умение приноровиться к обстановке помогли мальчику выжить среди шлюх, воров и наркоманов, среди извращенцев из высших каст и насильников. Его всегдашняя готовность дать отпор в любое время и в любых обстоятельствах снискала ему славу такого же ненормального, как его отец, а пару раз даже спасла ему жизнь.

К пятнадцати годам он уже неплохо знал мир. Путем логических рассуждений он пришел к выводу: отец сошел с ума, потому что слишком долго пытался обманывать себя. Он читал книги демагогов, утверждавших, будто мир таков, каким отцу хотелось его видеть. А когда мир показал свое истинное лицо, Дункан не смог вынести этого, ибо так и не сумел отделить реальность от выдумки.

Хэри дал себе клятву никогда не обольщаться. Он будет смотреть миру в глаза и принимать его таким, какой он есть.

Детство, проведенное на улицах гетто, окончательно вышибло из него все иллюзии по поводу неприкосновенности человеческой жизни или изначальной доброты всех людей. К пятнадцати годам Хэри успел убить двух мужчин и уже пять лет кормил себя и отца воровством и работой на воротил черного рынка.