– Держись, дурень, – бормочу я, смазывая его рану на груди мазью, которую дал мне Ма'элКот; может, она остановит кровотечение.

Я беру его на руки, от чего мои раны на колене и на плече словно взрываются.

– Держись! Я не хочу сказать Пэллес, глядя ей в глаза, что ты умер здесь, внизу. Она не поверит, что я не убил тебя.

Мы идем вниз по длинному ступенчатому спуску в Шахту. Пол очень скользкий – таким он стал от дыхания сотен арестантов. Таланн сейчас как раз проходит мимо первого из них – все они прикованы к стене за одно запястье.

Шахта имеет в диаметре около пяти метров. Этого хватает, чтобы прикованные вдоль обеих стен арестанты не могли дотянуться до нас, идущих посередине. Все узники обнажены и выпачканы фекалиями, своими и соседскими.

У заключенных Шахты нет шансов на освобождение, разве только по какой-то невероятной случайности кто-нибудь из них будет помилован и выпущен из Донжона. Их кормят по минимуму и не снимают с них оковы до самой смерти. Отходы их жизнедеятельности стекают вниз по спуску, так что нижние пленники буквально купаются в этих отходах. Изредка – примерно раз в месяц – сюда приходят стражники, чтобы снять оковы с трупов и окатить несчастных водой. Тела скатываются еще ниже и гниют там.

В свете нашего крошечного фонаря видны мужчины и женщины, превращенные в нечто, не похожее на людей и даже на животных. Они представляют собой кучи изъязвленного мяса, брошенные здесь непонятно для какой цели. Сам Данте не вынес бы этого зрелища.

Таланн едва держится. Ее плечи дрожат, изредка до меня доносятся тихий всхлип и мольба к Великой Матери, чтоб она была милосердна к этим людям и убила их.

Представьте, я уважаю Ма'элКота, кроме шуток, но если когда-нибудь он мне понравится, в эту минуту достаточно будет напомнить себе об этом месте – таким его сделал именно он.

С другой стороны, здесь вряд ли намного хуже, чем в трущобах наших рабочих. Они рассказывают, что в узких улочках дерьмо точно так же течет вниз, от дома к дому, – но зато там умирают гораздо быстрее, чем в Шахте.

Я прикладываю такие усилия, чтобы нести Ламорака, что у меня в груди все сильнее разгорается боль. От смрада на глаза наворачиваются слезы, живот сводит судорогой тошноты…

Сверху долетает визг петель. Далеко позади возникает проблеск света. Времени у нас больше нет.

– Я вижу! – хрипло выдыхает Таланн, глядя вниз. Вероятно, она имеет в виду отверстие.

– Отлично. Когда будешь там, не вздумай останавливаться. Погаси свет и зажми зажигалку в кулаке. Пока Ламорак не придет в себя, света у нас больше не будет.

Окажешься на дне – быстро отходи в сторону. Мы с Ламораком последуем сразу за тобой.

Мы у самой ямы – это всего лишь естественная полость в каменном полу. Внизу чуть слышно капает вода.

Сверху доносятся громкие голоса и топот. Очень скоро стражники окажутся в пределах арбалетного выстрела, несмотря на низкий потолок, – эти стрелы летят по очень пологой траектории.

Ярко-фиолетовые глаза Таланн на мгновение заглядывают в мои; через секунду она тушит зажигалку, и на нас наваливается темнота, такая густая, что ее можно попробовать на вкус.

Ее рука дотрагивается до моей, а губы легко касаются моего рта. После этого она исчезает.

Проходит целая вечность, прежде чем я слышу ее неясный голос: «Идите!»

Я глубоко вдыхаю и переношу тяжесть Ламорака на плечи. Приходится собрать всю свою храбрость, чтобы ступить с каменного пола в никуда.

Мы падаем, падаем, падаем, ударяясь о стены и скользя по изгвазданному дерьмом камню. Ничего не видно – сколько нам еще падать, сколько осталось позади? Мы снова ударяемся, кувыркаемся и падаем, падаем…

Наконец мы на земле, глубоко погруженные в какую-то мягкую массу, которая слегка потрескивает.

Я выкапываю проход наружу, стараясь не думать о том, что сейчас соприкасается с моими ранами,

– Таланн?

Она высекает огонь. Господи, неужели я выгляжу так же мерзко? Невозможно понять, в чем она извалялась с головы до ног, потому что мое обоняние притупилось еще несколько минут назад в Шахте, когда мы с Ламораком лежали в груде трупов, покрытой толстым слоем человеческих отходов.

Ну, это вынести нетрудно; примерно в такой же куче находишься после Ритуала Перерождения.

В свете крошечного дымного огненного язычка мы находим Ламорака. Подземная речка тоже оказывается недалеко, всего в нескольких метрах. Вот почему куча отходов не растет и не закупоривает дыру в Шахте: часть их уносит вода.

Ламорак в отключке, и мне остается лишь снять свой пояс-гарроту, чтобы крепко привязать к одному его концу руку Ламорака, а к другому – свою.

– Помни, – говорю я Таланн, – нельзя плыть, пока не сосчитаешь до шестидесяти.

– Помню, – отвечает она. – Один-анхана, два анхана.

– Давай!

Она задувает огонь и бесшумно соскальзывает в воду. Я обеими руками зажимаю рот и нос Ламорака и следую за ней.

Вода покрывает мою голову, словно материнское благословение, и я несусь в абсолютно черном потоке, ничего не чувствуя и не думая ни о чем, – только мозг автоматически отбивает секунды. Если б я не был так истощен, если б вода была не такой холодной и не успокаивала боль в ранах, я мог бы запаниковать. Однако сейчас у меня просто нет сил, чтобы волноваться.

Секунды мелькают куда быстрее, чем бьется мое сердце.

Я начинаю подозревать, что приложил слишком много усилий, что зря гнался за мечтой, за миражом, что я мог бы быть счастлив, просто плывя по жизни, так же как плыву сейчас по течению.

Я потерял счет времени, меня больше ничто не волнует. У меня едва хватает сил, чтобы задержать дыхание, и я знаю, очень скоро я не смогу этого. Я вдохну воду, и она охладит мои легкие и сердце так же, как охлаждает рану в плече…

Луч света смешивается с призрачными огоньками, а знакомый голос зовет меня по имени. Если это тот самый туннель, о котором столь много говорят, то это может быть голос моей матери… Однако сильная мозолистая рука хватает меня за запястье и рывком вытаскивает из воды.

Зажигалка стоит на камне у речки, а Таланн бьет меня по щекам.

– Да приди же в себя, черт бы тебя побрал!

Я встряхиваю головой и начинаю понимать, что происходит.

– Все-все, я в порядке. Таланн плывет рядом.

– Ты уверен?

Свет зажигалки дает мне ориентир, и вместо ответа я делаю сильный гребок по направлению к нему. Ламорак болтается на веревке позади меня.

Мы с Таланн несколько минут возимся, пытаясь выдавить воду из его легких. Когда дыхание восстанавливается, мы валимся рядом на камень.

– У нас получилось, – негромко говорит Таланн. – У тебя все вышло, Кейн. Я не могу в это поверить!

– Ага, – отвечаю я.

Ну что тут еще можно сказать?

– У нас получилось, но надо идти вперед. Один-два стражника могли совсем свихнуться и пойти за нами.

– Еще минутку. – Она положила теплую руку мне на предплечье.

Вода смыла с нее грязь – и теперь Таланн действительно очень красива. И к тому же боготворит меня.

– Нет, – отвечаю я. – Идем немедленно. Ну, вставай. Масло в зажигалке вечно гореть не будет. Она заставляет себя встать.

– Да ты просто мелкий ублюдок, ясно? Я пожимаю плечами.

– Вот и моя матушка говорила то же самое. Ну, пошли.

Прежде чем представить отчет, Тоа-Сителл заглянул в бумаги, в последний раз сверяясь со своими заметками.

– По самым оптимальным предварительным оценкам – это без учета истинного состояния стражи и арестантов, отвезенных в госпиталь еще живыми, – было убито двенадцать стражников. Еще пятнадцать человек получили ранения различной степени тяжести. Четырнадцать заключенных погибли во время бунта, сопутствовавшего побегу, еще восемь получили серьезные ранения, пятьдесят шесть – легкие. Убит один из учеников Аркадейла, а сам Аркадейл полуослеплен и вряд ли сможет восстановить до конца двигательные функции правой руки.

Каменная ограда балкона над Ямой затрещала под мощными руками Ма'элКота. Он так сжал челюсти, что зашевелилась его борода.