Как-то по пути к столице эбуронов Адуатуке, рядом с которой располагался зимний лагерь предыдущего четырнадцатого легиона, указанный нам главнокомандующим, как место дислокации, мы заговорили с Квинтом Туллием Цицероном о предстоящих военный действиях.

Я позволил себе пованговать:

— В Косматой Галлии нет серьезных противников. Всех, кто мог сопротивляться, мы уже разгромили. А Цезарю нужны блестящие победы. Значит, пойдем воевать с германцами. Больше поблизости нет достойных противников.

Само собой, легат не поверил мне. Мы поспорили на денарий. К моменту нашего прибытия в окрестности Адуатуки все галльские племена уже изъявили желание стать «друзьями» римлян. Так теперь называют плательщиков дани. Самые отчаянные сбежали на правый берег Рейна, спрятались у свевов. Гай Юлий Цезарь, опять построив мост, отправился туда, чтобы поймать и наказать бунтовщиков, а заодно еще раз победить германцев. Так что я стал богаче на денарий. Впрочем, поход был короткий и лавров не принес. Может быть, потому, что в германских землях лавры не растут. Свевы, само собой, не выдали беглецов и сражаться не захотели, ушли вместе с ними вглубь лесов. Пошлявшись по правому берегу и спалив несколько брошенных деревень, проконсул вернулся на левый берег Рейна, частично разрушив мост. Видимо, надеется еще раз наведаться к германцам.

Пока что он занялся наказанием эбуронов, не оказывавших сопротивления, потому что все отважные воины были убиты или сбежали. Проконсул разделил армию на три равные части, по три легиона в каждой, и тремя колоннами отправился прочесывать вражескую территорию, пообещав управиться за неделю. Новый четырнадцатый легион был оставлен охранять обоз всей армии в зимнем лагере, построенном нашими предшественниками. Нам оставалось только подновить его.

Чтобы не гонять легионеров по болотам и все-таки жестоко отомстить врагу, уничтожившему предыдущий четырнадцатый легион, Гай Юлий Цезарь известил все соседние племена, что эбуронов, объявленных вне закона, можно безнаказанно грабить и убивать. Его разрешение отозвалось во многих доблестных сердцах — отряды разной численности начали прибывать на земли эбуронов — и чуть не обернулось бедой для четырнадцатого легиона в целом и для моей семьи в частности. То ли номер легиона был несчастливый, то ли место для каструма выбрали неудачно.

Первые шесть дней Квинт Туллий Цицерон, не знаю по чьему дурацкому совету, не разрешал никому покидать каструм. Я с семьей обитал за пределами укрепления, в палатке, поставленной возле главных ворот, так что меня это не особо напрягало. Зато остальные начали роптать. На седьмой день, когда Гай Юлий Цезарь обещал вернуться, легат все-таки смягчился и отправил за фуражом на поля по соседству пять когорт и три сотни солдат из других легионов, оставленных в каструме на лечение. С ними вышли и пастухи с лошадьми, волами и мулами, чтобы накормить скот свежей травой.

Я тоже съездил на охоту, подстрелил подсвинка. Вернувшись, перебирал стрелы. Несмотря на то, что они каленые, то есть из четырех склеенных планок, все равно у некоторых со временем появлялась кривизна. Я отбирал такие, чтобы распарить и зажать в специальном приспособлении, где они высохнут ровными. Рядом Синни варила мясо в бронзовом котле на костре. Подсвинка добыл маленького, килограмм на шесть, так что хватит моей семье только на сегодня, завтра опять придется ехать в лес или идти рыбачить на реку. Тили занималась тремя детьми. Зимой она родила дочку, которой дали имя Селма (Защитница бога). Сейчас кормила ее грудью и присматривала за двумя старшими, которые играли с куклами, сшитыми из лоскутов. Отношения между моими женами, обострившиеся во время беременности Оттилии, теперь, после рождения девочки, устаканились. Если бы родился мальчик, младшая жена автоматически стала бы старшей. Поскольку это не случилось, Синни перестала нападать на нее. Гленн ломал и рубил для костра валежник, принесенный из леса. Парень уже подрос. Наверное, на следующий год дам ему коня, доспехи и оружие и зачислю в турму. Он грезит военной службой, мечтает стать таким же отважным воином, как Дуфф. Я пока кажусь ему недосягаемой величиной.

За переборкой стрел я не сразу обратил внимание на шум у противоположных ворот. Сначала подумал, что какой-то придурочный центурион решил погонять своих подчиненных. По количеству чрезмерно усердных командиров римская армия ничем не уступает любой другой. Только когда крики там стали слишком громкими, я отложил стрелы и пошел к главным воротам, чтобы узнать у караула, что происходит на другом конце каструма. Заметив, что бойцы строятся в полном вооружении, понял, что случилось что-то серьезное, и сразу побежал к своей палатке.

— Гленн, доспехи! Синни, Тили, забирайте детей и самое ценное и марш в каструм! — крикнул я на бегу.

Слуга и жены, проведшие в легионе много времени и знавшие превратности войны не понаслышке, в объяснениях и подсказках не нуждались. Я мигом был облачен в доспехи, обвешан оружием. Взял с собой лук, два колчана со стрелами, саблю и кинжал. Синни схватила кожаную сумку с деньгами и вторую с продуктами, Тилли — детей, Гленн — мои пику, которой подцепил котел с недоваренным мясом, и все вместе заспешили за мной к главным воротам каструма, которые караульная когорта уже закрывала, мы успели заскочить в самый последний момент. Оставив семью возле этих ворот, я заспешил к противоположным, где шел бой.

— Что случилось? — спросил я молодого легионера, который с выпученными глазами бежал навстречу по главной улице каструма.

— Германцы! Много! Ворвались внутрь! — прокричал он и понесся дальше, к дому легата.

Поскольку через двое ворот, которые находились на концах этой улицы, никто пока не ворвался в каструм, я подумал, что имеет в виду боковые, но вскоре вышел на перекресток, откуда видны были все четверо, и понял, что легионер просто запаниковал. Легион процентов на девяносто состоит из новобранцев, не участвовавших в боях. Скорее всего, внезапное нападение германцев лишило многих из них воли и разума.

Возле противоположных ворот стояли воины из турм. Видимо, никто им не сказал, что надо делать, поэтому тупо смотрели, как караульная когорта отбивается от германских всадников, которых было около тысячи. К тому же, наши лошади были на пастбище, а без них всадники воевать не любят, разве что сильно припечет.

— Первая, вторая и третья турмы, встать слева от ворот и приготовиться к бою! Старший Кон! Четвертая, пятая и шестая турмы встать справа! Старший — Дуфф! Если легионеры отступят, перекроете путь врагу! Секваны с луками, все со мной на вал! — скомандовал я.

Воины сразу встрепенулись, начали действовать вполне осмысленно. Иногда командирского окрика вполне остаточно, чтобы вернуть починенным боевой дух.

Я поднялся на надвратную башню, пустую. В легионе катастрофически не хватало стрелков, поэтому службу они несли круглосуточно на главных воротах, а на вспомогательных — только ночью. Сверху было хорошо видно все поле боя. Нападение оказалось потому неожиданным, что Квинт Туллий Цицерон не высылал ежедневно патрули в обе стороны по дороге, проходящей мимо каструма. Возле этих ворот она выходила из леса всего метрах в ста пятидесяти. Удивительно, что караульная когорта сумела выдержать первый удар, не разбежалась. Наверное, командует ею толковый центурион. Германцев оказалось больше, чем я видел через открытые ворота, всего тысяч пять. Кроме тех, которые атаковали когорту, еще два больших отряда обтекали каструм, надеясь найти открытые и незащищенные ворота и ворваться внутрь, а третий напал на легионеров, которые возвращались с фуражировки, везли на арбах снопы ячменя, скошенного на брошенных полях. Германцы налетали на караульную когорту с трех сторон. Подъедут ближе, метнут дротик или попробуют уколоть копьем — и сразу уступают место соратникам. Эдакое конное караколирование. Ввязываться в рубку не хотят, иначе бы уже смяли когорту из новобранцев, ворвались в каструм.