Гай Юлий Цезарь сидел на стуле с высокой спинкой, напоминавшей трон, установленном на вершине холмика. На проконсуле был пурпурный плащ, хотя день выдался довольно теплым. Его окружала свита из старших командиров, а у подножия холма стояла охрана из матерых эвокатов, вооруженных пилумами и гладиусами, но без щитов. К холму приближалась процессия сдавшихся предводителей восстания, человек двадцать. Верцингеториг ехал на рослом буланом жеребце, сбруя которого была увешана золотыми украшениями разной формы. Трудно было найти место, к которому не подвесили хотя бы маленькую бляшку. Наездник тоже был украшен блестящими предметами не хуже новогодней елки. Один только доспех, скорее всего, позолоченный, иначе бы был неподъемным, стоил целое состояние. В обоих ушах лидера восстания было по массивной золотой серьге в виде человеческого черепа. Может быть, для того, чтобы они были заметнее, длинные, давно не мытые, темно-русые волосы Верцингеторига были собраны в конский хвост. Или такая прическа — знак скорби. Подъехав к подножию холма, лидер восстания спешился, снял с себя доспехи, швырнув их к ногам эвокатов. После чего сел со склоненной головой на землю метрах в двух от Гая Юлия Цезаря. На лице Верцингеторига было выражение полного безразличия к себе и окружающим. Так пронимаю, он уже беседовал со своими богами, готовясь вскоре предстать перед ними. Наверное, не знал, что у римлян принято устраивать триумф победителю и вести за его колесницей побежденных врагов, или знал, но всё равно было пофиг. Остальные лидеры восстания пришли пешком и без украшений и доспехов, в скромных рубахах, грязных и мятых. Они тоже сели на землю позади Верцингеторига, в метре от него, будто хотели подчеркнуть, что не так сильно виноваты, что это он их подбил.

Гай Юлий Цезарь подошел к ним, перекинулся несколькими фразами. О чем они говорили, я не разобрал из-за гомона стоявших рядом легионеров. Наверное, сдавшиеся каялись в своих грехах. Видимо, у двоих это получилось убедительно, потому что они встали и отошли в сторону, а остальных эвокаты увели в барак, превращенный в тюрьмы. Проконсул перемолвился с двумя оставшимися бунтовщиками, как догадываюсь, быстро переобувшимися в друзей Рима, после чего увел их в свой шатер.

До вечера продолжалась сдача оружия. Его складывали перед валом. В итоге там выросло несколько холмов из копий, дротиков, спат, топоров, булав, кинжалов, луков…

На следующее утро начали выходить сдавшиеся повстанцы. Справа от ворот стояли те самые два предводителя, которых проконсул помиловал, один эдуй, а второй арверн. На кого они показывали, тот уходил налево, а остальные — направо, в северо-западный угол укрепленного района, где было что-то типа концентрационного лагеря. Эдуев и арвернов сразу отпустили. Всё-таки друзья Рима, пусть и нестойкие. Других у римлян и не бывает. Остальных пленников раздали: каждый воин римской армии, включая вспомогательные войска, получил по одному рабу, младшие командиры, и я в том числе — по три, средние — по десять, старшие — по сотне, а потом им добавили еще по несколько из остатка.

Эта часть добычи создала проблему мне и не только. Рабы ни мне, ни многим другим были не нужны, а продавать их сейчас не имело смысла, потому что предложение составляло тысяч тридцать. Столько не могли купить все работорговцы, которые странным образом оказались неподалеку. Как догадываюсь, собирались заполучить рабов-римлян, поэтому кельты и предоставили им свободный проезд. Что ж, кельтов тоже купят, хотя наварят на них меньше. Тем более, что цена упала до полусотни денариев за молодого и крепкого мужчину. Женщин и детей из племени мандубиев, которые все-таки пережили осаду, не умерли от голода, продавали и вовсе за гроши.

Выход подсказал Кон:

— Пусть поклянутся богами, что заплатят за себя выкуп, допустим, по пятьсот денариев — и отпустим их.

Предложение было, конечно, рискованное. С другой стороны таскать пленных за собой и тратиться на их кормежку тоже было глупо. Я согласился. Если обманут, потеряю ведь не полторы тысячи, а самое большее полторы сотни денариев, и это при условии, что найду покупателя.

Само собой, пленные без раздумий и сомнений поклялись, что заплатят огромные по кельтским меркам деньги. За пять сотен можно купить большой участок земли, особенно вдали от крупных поселений. Мы дали им в дорогу по копью на десять человек и проводили за пределы территории, которую контролировали наши конные отряды. Иначе могли попасть в плен к германцам, которые своих рабов не продавали. Им нужны рабы, чтобы выращивали хлеб, пока хозяева сражаются. У германцев, пока что нации скотоводов и пахарей, уже складывается презрительное отношение к крестьянам. Вскоре оно сформируется в феодальные отношения.

На зиму четырнадцатый легион был отправлен в земли эдуев. Мы соорудили каструм на левом берегу реки Соны возле поселения Кабиллон. Здесь в конце осени с разницей в две недели мои жены родили сыновей. Старший, рожденный Синни, получил в честь главнокомандующего имя Гай, что с номеном Цезарь будет звучать, как минимум, незабываемо, а младший, рожденный Тили, назван Квинтом, как в честь легата, так и потому, что был пятым моим ребенком. Дочери сейчас в зачет не идут, хоть пусть их десяток у тебя, поэтому, родив сыновей, мои жены сразу заважничали, то есть стали чаще ссориться со мной. Я делал вид, что прощаю их именно потому, что родили сыновей. Знали бы они, сколько уже моих отпрысков бегало, бегает и будет бегать по планете.

Служба проходила спокойно. Эдуи, может, и не простили нам убийство своих родственников, но открыто не проявляли враждебность. Наоборот, нагруженные трофеями, римские воины стали выгодными покупатели местных товаров, как продовольственных, так и промышленных. Я тоже вложился в развитие эдуйской экономики, купив женам новые лисьи плащи, обувь и дорогие ткани. Да и продукты покупали часто. Все-таки семья у меня теперь немалая. Днем я охотился или рыбачил, а вечера проводил у Квинта Туллия Цицерона. Обычно мы ужинали вдвоем и болтали о литературе и политике. К последней, кстати, легат был равнодушен, пока не затрагивала его личные интересы. Сейчас был именно такой случай, потому что в Риме обострилась борьба между разными партиями, запахло гражданской войной. Гней Помпей ввел войска в столицу Республики и вроде бы усмирил быдло, но Марк Туллий Цицерон сообщал в письмах, что положение неустойчивое, в любой момент могут начать беспорядки, плавно переходящие в резню.

В середине января я пришел на очередные такие посиделки, точнее, полежалки на клиниях, и застал легата в прекрасном настроении, что с ним случалось редко. Хроническое брюзжание и кислое выражение лица были отличительными чертами Квинта Туллия Цицерона.

Поскольку я знал, что во второй половине дня прибыла почта из Рима, сразу спросил шутливо:

— Чем порадовал старший брат? Неужели в Риме воцарились мир и спокойствие?!

— Нет, конечно! — воскликнул легат и напророчил: — В городе, в котором сосредоточены все пороки человечества, никогда не будет мира и спокойствия!

Я, как никто другой, знал, что именно так и будет.

— Марка назначили проконсулом Киликии. Зовет меня с собой. Я буду вторым по статусу в его окружении после Гая Помптина, который был претором на год раньше меня, — сообщил Квинт Туллий Цицерон. — Это как раз то, что мне сейчас надо. Надоела мне эта война с вонючими дикарями, хочу пожить в Азии, вдохновиться новыми образами и идеями. Я уже написал письмо Цезарю с сообщением об отказе от должности легата. Как только получу ответ, сразу отправлюсь в Рим. Ты будешь сопровождать меня.

— У меня сейчас мало людей, распустил на зиму, — попытался я отвертеться от обременительного путешествия. — Возьми охрану из легионеров, так будет надежнее.

— Ты поедешь со мной не как охранник, а как помощник. Уверен, что твой воинский опыт пригодится мне в Киликии. Да и вряд ли найду там такого же приятного собеседника, — сказал он.

Мое согласие, как догадываюсь, его не интересовало. Правда, я и не подумал отбрыкиваться. Мне уже порядком надоело шляться по Косматой Галлии с ее сравнительно холодными зимами, от которых я уже отвык, и сражаться с голодранцами, с трупов которых и снять-то по большому счету нечего, лишь изредка фартит. К тому же, денег накопил, семья разрослась, так что пора бы осесть где-нибудь. Киликия так Киликия. Главное, что я там буду корешем младшего брата проконсула. По нынешним временам, когда связи имеют колоссальное значение, это очень круто. Впрочем, связи во все времена и во всех странах важнее личных качеств и даже денег.