Выехали мы через неделю. За это время гонец привез ответ от Гая Юлия Цезаря, который вернулся в Бибракту после того, как за полтора месяца с одиннадцатым и тринадцатым легионами усмирил белловаков. Теперь он собирался образумить карнаутов, которых прошлый год ничему, как видно, не научил, для чего ему потребовался четырнадцатый легион. Я еще подумал, как своевременно мы сваливаем! Воевать зимой тоскливо. Для недавно родивших жен и грудных детей и вовсе было бы напряжно. Хотя и путешествие в Рим было нелегким испытанием для них. Одно утешало — чем ближе мы подъезжали к столице Республики, тем теплее становилась погода и отношение к нам местного населения.

У Квинта Туллия Цицерона небольшое имение возле городка Арпин, который находится километрах в ста двадцати северо-восточнее Рима, в глубине Апеннинского полуострова. Оно намного меньше того, что я имел под Гадесом, но стоит дороже, потому что на сотни километров ближе к столице. Я подумал, что мне такого хватило бы, чтобы прожить в праздности остаток жизни, если бы имение еще и находилось поближе к морю. Помпония, жена легата, не согласна со мной, считает своего мужа голодранцем, не способным обеспечить ей достойный образ жизни. Эта грузная женщина с черными усами, которыми бы гордился любой кельт, была старше мужа на два года и, если коротко, злобной стервой. Она приходилась сестрой лучшему другу Марка Туллия Цицерона, который и поженил их, отомстив младшему брату сразу за все, что тот совершил в прошлом и наделает в будущем. Теперь были понятны угрюмость легата и его тяга к творчеству. Перефразируя Сократа, если не повезет с женой, станешь бездарным писателем.

Старший брат по пути в Бриндизиум заночевал у младшего, чтобы поутру вместе продолжить путь. Марку Туллию Цицерону пятьдесят пять лет. Он такой же полноватый, лысый, носатый и вечно недовольный, как Квинт, но брюзжит умнее, если ни сказать ядовитее. Приехал проконсул в арбе с кожаным верхом, напоминающей кибитку кочевников. Выбравшись из нее, обнял брата, потом ткнул его кулаком в бок и что-то сказал на ухо, после чего оба засмеялись. Обнявшись, они зашли в домус.

Я со своей семьей и Гленном и Бойдом, которые решили не расставаться со мной, жил в помещении для вольноотпущенников и рабов, сооруженном на хозяйственном дворе. Оно состояло из узких коморок по обе стороны прохода, проходящего по центру от двери к очагу у противоположной стены. Всего коморок шестнадцать, но до нашего приезда заняты были всего девять, ближние к очагу. В каждой коморке помещался лишь деревянный топчан на два человека с пшеничной соломой вместо матраца. В стены у входа были вколочены деревянные колышки для одежды. Это было ненамного лучше, чем ночевать в арбе, поэтому я спал в ней с одной из жен. Я был уверен, что в помещении намного больше кровососов, чем привез из Косматой Галлии. Или свои показались привычнее. Рядом с моей арбой и поставили кибитку проконсула.

Возле нее я и увидел Марка Туллия Цицерона во второй раз. Он пришел, чтобы выяснить, почему его раб — смуглокожий и курчавый мальчишка лет двенадцати, скорее всего, нумидиец — так долго не возвращается. Тот рылся в передней части кибитки, когда подошел хозяин.

— Сколько тебя можно ждать, балбес?! — отвесив рабу оплеуху, возмущено проорала знаменитость. — Я же сказал тебе, в сундуке, который стоит в задней части! А ты где ищешь?!

Обычно слуги похожи на хозяев или полная их противоположность. Напрашивался второй вариант, но что-то мне подсказывало, что и первый имеет полное право на существование. Подозреваю, что раб не спешил вернуться в домус, где ему дадут новое задание. Вот будет забавно, если когда-нибудь в будущем расскажу какому-нибудь профессору-античнику об этой сценке. Зуб даю, обзовет меня всякими ненаучными словами.

Поняв, что до раба наконец-то дошла установка, что пошел искать в нужном месте, проконсул посмотрел на меня. Наверное, насмешливая улыбка, с которой я наблюдал за Марком Туллием Цицероном, показалась ему дерзкой.

— Ты кто такой? — рассерженно спросил он.

— Я был командиром алы в легионе твоего брата, — ответил я.

— А-а, ты тот самый умник, которому нравятся трагедии моего братца! — с ноткой презрения воскликнул проконсул.

— Без моих советов они было бы еще хуже, — не удержался я.

Марк Туллий Цицерон гмыкнул, будто услышал что-то очень приятное, и спросил:

— Ты вроде бы наполовину грек?

— По матери, — ответил я.

— Иногда и от женщин бывает польза! — шутливо поделился он, как понимаю, плодом многолетних наблюдений и раздумий.

Наверное, неглупый человек, раз мыслит так неоригинально.

В этот вечер проконсул и все остальные обитатели поместья убедились, что вреда от женщин все-таки больше. Квинт Туллий Цицерон, решив блеснуть перед дорогим гостем, приказал организовать праздничный пир вольноотпущеннику, а не жене, как догадываюсь, никчемной хозяйке. Помпония отказалась присутствовать на пиру и отослала обратно кушанья, присланные в ее комнату, заявив, что ничего не возьмет от тех, кто с ней не считается. Более того, ночью не впустила мужа, так что легат отправился в далекую страну на долгий срок, не разговевшись. По его словам, такой фортель Помпония выкидывает не первый раз. При этом без выпендрежа взяла деньги, оставленные мужем, несмотря на то, что с ней не считаются. На мой вопрос, почему не разведется, Квинт Туллий Цицерон ответил, что пришлось бы возвращать приданое, которое Помпония промотала в первые годы после свадьбы, а таких денег у него сейчас нет, потому что, благодаря жене-мотовке, не успевает накопить.

Утром мы караваном из шести арб и почти полусотни всадников, среди которых были сыновья Цицеронов, два довольно наглых, скандальных юноши, полные противоположности своих отцов, отправились по замысловатой траектории в Бриндизиум. Двигались неторопливо, делая километров двадцать пять в день. Часть пути проходила по Аппиевой дороге. Она считается царицей дорог из-за своей важности. По ней в Рим поступают товары из Греции, Азии, Египта, которые выгружаются в Бриндизиуме, расположенном на западном берегу пролива Отранто — самом узком месте Адриатического моря. На Балканском полуострове у нее есть продолжении — Эгнатиева дорога, идущая до Фессалоник. Аппиева вымощена большими камнями, так что износа ей не будет. В чем я мог убедиться в начале третьего тысячелетия новой эры. Сейчас по обе стороны дороги стоят статуи, памятники, фамильные склепы. У римлян считается большой честью быть захороненным возле дороги, чтобы путники могли полюбоваться их усыпальницей. Как будто покойникам это важно. Все эти склепы разграбят и почти все разрушат. Когда я побываю в этих местах через пару тысяч лет, останутся единицы, причем, как сейчас вижу, самые зачуханные. Их не разломают, наверное, потому, что не будут вызывать созидательное чувство зависти.

По пути мы все по очереди должны были развлекать проконсула Марка Туллия Цицерона. Не трудно было догадаться, что новая должность ему в тягость, что в гробу он видел эту Киликию и любое другое место за исключением Рима, поэтому в нашу обязанность входило всякими способами отвлекать его от грустных мыслей. Кстати, брюзгой и нытиком он был, может, и не таким отчаянным, как младший брат, но то, что они родственники, заметно было и по характерам. Несколько раз и мне пришлось послушать его длинные речи. Они были не такими красивыми, как я изучал позже. Грубо говоря, он страдал словесным поносом. Видимо, редактора изрядно поработают над шлифовкой его речей, трактатов и писем. Говорили мы с ним по большей части о греческих философах. Он с удивлением обнаружил, что я знаком с их трудами лучше многих образованных римлян. При этом я еще немного тупил, чтобы совсем не вогнать его в тоску. Несмотря на то, что в будущем Марка Туллия Цицерона обзовут еще и философом, таковым он не являлся. Разве что назвать философией его образ жизни, как случится с Конфуцием или Кропоткиным. Его можно считать распространителем этой ереси. Если я считал, что философия шляется там, куда пока не добралась наука, то Марк Туллий Цицерон пошел еще дальше, заявив, что все философские течения верны: и ты прав, и он прав, и я прав — вместе стрижем лохов.