Спать я ложилась в уверенности, что жизнь не такая уж плохая штука, а проснулась оттого, что в нос что-то попало, я громко чихнула и подскочила на кровати, преисполненная самых ужасных подозрений. И они оказались не беспочвенны: я была не одна.

На подушке, которая ещё хранила отпечаток моей головы, сидел маленький, но ужасно милый хомяк. Точнее — Хомяков. Уж Николая я точно ни с кем не перепутала бы. Хотела бы я знать, что мешало ему прийти днём и заставило пробраться в дом Владимира Викентьевича вот так, украдкой, как какой-то вор. Интересно, сработала ли на него защита дома? И если сработала, то где целитель, который за меня отвечает? И всё же я была ужасно рада, что Николай пришёл, хотя и постаралась этого не показать.

— Что вы делаете ночью в моей спальне? — сварливо спросила я.

— Простите, Лиза, я понимаю, что это непозволительная вольность с моей стороны, но я не мог уехать, не попрощавшись с вами.

— Уехать? — ахнула я. — Но как же… Так неожиданно…

— Для меня самого это было неожиданностью, — ответил он. — Я еле успел сдать все дела. Поезд через час. Днём вырваться не получилось, только сейчас. Но я не хотел вас будить, лишь посмотреть на прощанье.

Он вздохнул, а меня поразило, что голос был совершенно обычный, не такой, какой должен быть у маленького зверька, необыкновенно пушистого на вид. Если я его поглажу, это будет сочтено вольностью или оскорблением? Или приглашением к чему-нибудь? Пожалуй, гладить я его не буду, пока не разберусь во всех тонкостях оборотнических взаимоотношений.

Но от меня не сбежишь. Я прикрыла его ладонью, заодно убедившись, что хомячок действительно очень маленький и мягкий, и спросила:

— А как вы прошли защиту дома?

— На таких мелких животных она не настраивается, за редким исключением, — глухо пояснил Николай, затихнув под моей рукой. — Этот дом — не исключение.

Я подумала, что брак Волковой и Хомякова ничему не научили тех, у кого есть дочери на выданье и к кому в дом могут вот так спокойно пробраться посторонние мужчины, пусть даже такие маленькие и миленькие. На самом деле, это ещё опаснее: от них не ждёшь подвоха.

— Лиза, мне надо уходить, — напомнил Николай. — Я пока через сад проберусь, уйдёт много времени, а поезд меня ждать не будет.

И он шёл ко мне маленьким голыми лапками по глубокому холодному снегу? Бедный Хомяков! Идти на такие жертвы, только чтобы посмотреть.

— Я вас провожу, — решила я и взяла хомячка в руку.

— Вы не сможете выйти так, чтобы не сработала защита, — напомнил Николай. — И входную дверь открыть не сможете.

Я метнулась к окну и распахнула створки.

— Лиза, вы не полезете в окно! — возмутился Хомяков. — Вы можете упасть и покалечиться. Я прекрасно доберусь сам. Уверяю вас, со мной ничего не случится.

— Я не собираюсь калечиться, — бросила я. — Отвернитесь, Николай.

— Лиза, я дойду сам, — возмущённо запыхтел Николай, — не заставляйте меня прибегать к крайним мерам.

Не знаю, какие крайние меры он имел в виду, но время не терпело, поэтому пришлось его развернуть в сторону сада и быстро сбросить ночую сорочку. Рысью я точно не покалечусь и никого не покалечу. Обернувшись, я легко вспрыгнула на подоконник рядом с поклонником. К сожалению, говорить я не могла, поэтому решила не позволять этого и Николаю. Подхватив его за шкирку, я аккуратно начала спускаться по стене. По-видимому, горло я ему пережала недостаточно для того, чтобы он не мог возмущаться, потому что всё время, что я спускалась, Николай пытался меня убедить, что я поступаю неправильно, переходя к откровенным угрозам.

Так я и поверила, что он никогда не простит, если я немедленно не выплюну его в ближайший сугроб. Это я себе не прощу, если он замёрзнет и заболеет. Гулять долго никак нельзя было, поэтому я быстро определила, откуда он пришёл, и плавным красивым бегом направилась к ограде, около которой осторожно поставила свою ношу.

Хомяков, с трудом восстановивший равновесие после принудительной транспортировки, выглядел злым и взъерошенным. Настолько взъерошенным, что я невольно провела по нему языком пару раз, приглаживая вставшие дыбом шерстинки и чувствуя, как внутри меня начинает работать мелодично урчащий моторчик. Сделала я это напрасно, поскольку хомяк стал теперь ещё и мокрым. Чувствуя себя ужасно виноватой, я попятилась, Николай, словно этого и ждал, шмыгнул за решётку и зашуршал чем-то в кустах, чтобы выйти из них через пару минут уже полностью одетым и сурово сказать:

— Лиза, никогда так больше не делайте.

Вспоминая события ночи, я чувствовала себя непроходимой дурой. Права оказалась княгиня: я позволяла звериной части брать над собой верх. Уж что что, а мозги я вчера даже не включала. Можно сказать, глаза открыла, а проснуться забыла. Зато не забыла показать Николаю свою рысь. Со всех сторон показать, потому что когда он начал меня увещевать после своей незапланированной доставки к забору, я громко выразительно чихнула, повернулась к нему попой и медленно отправилась к себе, очень надеясь, что он перестанет ворчать и позовёт меня для прощания. Но я этого так и не дождалась. Николай замолчал, и когда я обернулась, его уже не было. А ведь мог бы хотя бы сказать, что будет писать? Только будет ли?

Я вздохнула. Что он обо мне думает после моего ночного пробега с ним в зубах? Быть может, решил, что от меня лучше держаться подальше? А то сегодня таскает в зубах, завтра играет, а послезавтра вообще съест…

— И о чём это так вздыхает у нас Рысьина? — неожиданно вклинился в мои размышления голос Андрея Андреевича. — Неужели не может решить задачу? Пройдите к доске, посмотрим, с чем связаны ваши затруднения.

Я не сообразила, что вызывают меня, пока Оленька не пихнула в бок и не прошипела: «Ну что же ты? Иди давай!» Вот ведь, не успела привыкнуть к фамилии Седых, теперь привыкай к новой. Класс зашумел, обсуждая, с чего учитель ко мне обратился именно так, а Аничкова даже решила восстановить справедливость в том виде, в котором её понимала:

— Андрей Андреевич, вы ошиблись. Седых даже из клана выставили за ненужностью.

— Аничкова, когда мне понадобится ваше мнение, я его спрошу. А пока, обратите внимание, я к вам не обращался, а на уроке посторонние разговоры запрещены.

— Но ведь… — расстроенно начала она.

— Смотрю, вы не успокоитесь, пока всё не выясните. Клан Рысьиных решил, что такой ценной особой, как Елизавета Рысьина, разбрасываться не стоит, о чём нам сообщили ещё вчера.

То-то на меня учителя так косились на уроках, но поскольку ни у кого не выдалось возможности поделиться с нашим классом столь потрясающей новостью, так теперь довольный математик отдувается сразу за всех. Девочки в классе удивлённо зашушукались, но скорее радостно, чем завистливо. Аничкова же скривилась, пробурчав нелестное мнение об умственных способностях главы нашего клана. И хотя я с ней была полностью согласна, спускать такое было нельзя, поскольку, оскорбляя мою родственницу и мой клан, целила на самом деле она в меня.

— Прости, что ты сказала? — Я задержалась у её парты и примерилась, что оттуда взять, чтобы опустить на голову противнице. — Я не расслышала.

— Прими мои поздравления, — буркнула она с таким видом, словно желала мне скорой и мучительной смерти. — Должно же тебе было хоть в чём-то повезти, если уж с остальным полнейшее фиаско. Занятия по магии забросила, решила, что бесполезно — и правильно.

Выглядела она такой довольной, что я не выдержала. Её ручку я подтянула щупами, которыми действовала теперь намного увереннее, сняла колпачок и под заворожённое молчание класса каллиграфически вывела на промокашке Аничковой: «Дура». Украсила парой завитушек и опустила ручку на стол.

— Я и без того знаю, что ты дура, — взвилась Аничкова. — Зачем об этом писать на моих вещах?

— Дура — это твоё второе имя, — любезно пояснила я. — Советую отстать от меня, если не хочешь, чтобы появилось третье.