Во дни величия империи невысокий холм, на котором стоял замок, каждый день, едва стемнеет, озарялся тысячей фонариков. Фонарики меняли цвет, а порой и расположение, в соответствии с прихотями императора, озаряя многоцветным сиянием деревья и дома, цепляющиеся за склоны холма.[48] Теперь все фонарики были перебиты и приржавели к своим столбам. Не считая нескольких бледно-оранжевых пятен на месте окон, Замковая гора лежала перед нами тёмная, окутанная ночью.

Наконец мы вышли к подножию крутой мощеной лестницы. Высоко наверху находилась Золотая улица — я различал её огни, мерцающие на фоне звезд, на самом краю холодного чёрного массивного холма. У подножия лестницы была невысокая стенка, и за ней — помойка. Я оставил Натаниэля там, а сам обернулся летучей мышью и полетел на разведку.

Восточная лестница не особенно изменилась с того далекого дня, когда смерть моего хозяина освободила меня от службы. Надеяться, что и сегодня откуда-нибудь нежданно-негаданно выскочит африт и утащит моего нынешнего хозяина, не приходилось. Поблизости не было ни души, если не считать трёх жирных сов, прячущихся в тёмных аллеях по обе стороны от нашего пути. Я проверил и перепроверил: они были совами даже на седьмом плане.

Вдали, за рекой, все ещё продолжалась охота. Я слышал свистки солдат, исполненные унылой безнадежности, и этот звук наполнил меня возбуждением. Почему? Да потому, что Бартимеус слишком шустр для них, вот почему; потому что джинн, которого они разыскивали, давно уже порхал над двумястами пятьюдесятью шестью ступенями, ведущими на Замковую гору. И потому, что где-то впереди, в ночной тиши, таился источник возмущения, которое я ощущал на каждом из планов — странная, не похожая ни на что магическая активность. История начинала становиться интересной.

Летучая мышь прошелестела над обрушенным остовом старинной Чёрной башни — когда-то здесь располагалась элитная гвардия, а теперь башня служила домом десятку спящих воронов. А за башней находилась цель моего путешествия. Улочка, узкая и непритязательная, вдоль которой выстроился ряд скромных домиков — высокие, закопчённые трубы, маленькие окошки, потрескавшаяся штукатурка фасадов и обыкновенные деревянные двери, выходящие прямиком на мостовую. Там всегда было так, даже в годы расцвета. Золотая улица жила по своим правилам.

Крыши, и всегда-то просевшие, теперь уже вообще не подлежали ремонту: сплошные покосившиеся балки и выпавшие плитки черепицы. Я устроился на торчащем наружу стропиле крайнего дома и оглядел улицу. Во дни Рудольфа, величайшего из императоров, на Золотой улице кипела бурная магическая деятельность, целью которой было, ни много ни мало, создание философского камня.[49] В каждом доме обитало по алхимику, и на какое-то время крошечные домики наполнились жизнью.[50] И даже после того, как поиски были прекращены, Золотая улица по-прежнему оставалась домом для иностранных волшебников, работающих на чехов. Правительство хотело, чтобы они жили поближе к замку, где за ними было бы проще приглядывать. И так оно и шло до той самой кровавой ночи, когда город заняли войска Глэдстоуна.

Теперь никаких иностранных волшебников здесь не было. Здания казались меньше, чем мне помнилось, и теснились друг к другу, точно чайки на мысу. Я чуял старую магию, все ещё сочащуюся из камней, но нового почти не было. Если не считать… Слабая дрожь на всех планах сделалась сильнее, её источник находился куда ближе. Летучая мышь осторожно огляделась по сторонам. Что ей было видно? Собака, усердно роющая землю под старой стеной. Освещённое окно, окаймленное прозрачными занавесками, и в окне — старик, сгорбившийся у очага. Освещённая фонарем девушка, осторожно шагающая по булыжной мостовой в туфлях на высоком каблуке, — очевидно, она направлялась в замок. Пустые окна, запертые ставни, дыры в крышах, обвалившиеся трубы. Мусор, разносимый ветром. Ничего не скажешь, жизнерадостная картинка!

И дом номер тринадцать, в середине улицы, такая же чумазая и мрачная халупа, как и все соседние дома, но на шестом плане окруженная светящимися зелёными силовыми узами. Там кто-то был, и этот кто-то не желал, чтобы его тревожили.

Мышь пролетела над улицей взад-вперёд, старательно огибая узы в том месте, где они выпирали вверх. Остальная часть Золотой улицы была темна и пустынна, полностью поглощенная мелкими вечерними делишками. Я проворно спланировал назад, к подножию холма, чтобы сообщить об увиденном своему хозяину.

— Нашел то место, — сказал я. — Там стоит кое-какая защита, но, думаю, мы прорвемся. Пошли скорей, пока никого нету.

Я знаю, я уже говорил об этом, но скажу ещё раз: люди абсолютно безнадежны, когда нужно куда-то быстро перемещаться! У парня ушло столько времени, чтобы подняться на эти вшивые двести пятьдесят шесть ступенек, он так кряхтел, пыхтел и отдувался, и лицо у него сделалось такого изумительного цвета — никогда ещё не видел ничего подобного.

— Надо было с собой пакетик захватить или ещё что-нибудь, чтобы прикрыться, — сказал я ему. — Твоя физиономия так горит, что, наверно, с того берега Влтавы видать. Горка-то плевая!

— А к-какая… какая там защита?

Его мысли были всецело поглощены делом.

— Хлипкие узы, — сказал я. — Не проблема. Ты хоть каким-нибудь спортом занимаешься?

— Нет. Нет времени. Слишком занят.

— А-а, ну да! Ты теперь слишком важная персона. Я и забыл.

Минут десять спустя мы добрались-таки до разрушенной башни, и я снова сделался Птолемеем. В этом обличье я провел Натаниэля туда, где находится пологий спуск на улицу. Там мой хозяин привалился к стене, чтобы отдышаться, и мы принялись вместе созерцать развалюхи Золотой улицы.

— Жалкое зрелище, — заметил я.

— Ага. Им следовало бы… снести это все… и построить заново.

— Да нет, я про тебя.

— К-который дом?

— Номер тринадцатый? Вон тот, справа, третий от нас. Белый оштукатуренный фасад. Давай заканчивай помирать, и посмотрим, что тут можно сделать.

Мы осторожно прошли по улице, прячась в тени стен, и остановились в нескольких метрах от нужного дома. Мой хозяин был за то, чтобы подойти прямиком к двери. Я поднял руку.

— Постой тут. Узы начинаются прямо перед тобой. Ещё полшага — и ты приведёшь их в действие.

Он замер на месте.

— Думаешь, ты сумеешь проникнуть внутрь?

— Я не думаю, мальчик. Я — знаю. Я проделывал такие штуки ещё в те времена, когда Вавилон был скромным овечьим выгоном. Отойди в сторонку, смотри и учись.

Я подошёл к сеточке хрупких светящихся нитей, преграждавшей нам путь, нагнулся к ней, выбрал дырочку побольше и осторожно подул в неё. Расчёт оказался верен: облачко Послушного Дыхания[51] проскользнуло сквозь дырочку и зависло в ней, не проходя внутрь и не оттягиваясь назад. Оно было слишком лёгким, чтобы потревожить сигнальные нити. Остальное было проще пареной репы. Я принялся мало-помалу раздувать облачко. Расширяясь, оно раздвигало нити уз.

Через несколько минут в сети невысоко над землей образовалась большая круглая дыра. Я придал Дыханию форму обруча и непринужденно шагнул сквозь него.

— Вот, — сказал я. — Твоя очередь.

Парень нахмурился:

— А что делать-то надо? Я ничего не вижу.

Я тяжело вздохнул и изменил Дыхание таким образом, чтобы оно стало видимым на втором плане.

— Ну что, теперь доволен? — спросил я. — Просто аккуратно пройди сквозь этот обруч.

Он повиновался, но, похоже, особого впечатления на него это не произвело.

— Подумаешь, — сказал он. — Может, ты вообще всё это выдумал, откуда я знаю.

— А что я, виноват, что люди такие слепые? — огрызнулся я. — И тем не менее ты всё равно полагаешься на мои способности. В твоем распоряжении — опыт пяти тысячелетий, а ты бы хоть спасибо сказал! Отлично. Если не веришь, что тут есть узы, так я с удовольствием приведу их в действие, чтобы ты мог убедиться. Сейчас увидишь, как выскочит волшебник Кавка.