От места, где проходил концерт элвисовских реконструкторов, до центра кампуса было немногим больше двух кликов. Хамид Томпсон пошел по более длинному пути, через поросшие стерней поля Баркеров и Старое Подразделение. Болтушка уж точно предпочитала именно эту дорогу. Она носилась туда-сюда вдоль тропы Хамида, разрывала тараканьи норы, исподтишка высматривала и потом скрадывала призывными криками птиц. Как всегда, охотилась она скорее ради забавы, чем ради добычи. Когда птица оказывалась на расстоянии броска, Болтушка стремительно вскидывала морду, тыкалась в птицу носом и заливалась совсем человеческим смехом. Болтушке уже давненько не выпадало случая так позабавиться: птицы в обычных ее владениях уже привыкли, и пугать их было неприкольно.

За Старым Подразделением, где начиналась обрывистая тропа в скалах, тараканьи норы исчезли, а птицы сделались осторожней. Болтушка по-свойски трусила рядом с ним, мурлыча что-то себе под нос; фрагменты элвисовских песен переплетались с обрывками новостных выпусков месячной давности. Минуту-другую она бежала в молчании — слушала? Что бы ни твердили злопыхатели, Болтушка умела и молчать и гомонить целыми часами одинаково, хотя даже в часы ее молчания Хамид временами ощущал в голове жужжание или колющую боль. Мембраны Болтушки излучали в полосе частот шириной аж двести килогерц, так что бoльшую часть ее звукоподражаний человеческое ухо не улавливало.

Они достигли верхнего участка тропы.

— Сядь, Болтушка. Отдышаться надо.

«И полюбоваться видом. А заодно решить, что, во имя небесных угодников, нам с тобой теперь делать».

Вершины скал были самыми высокими естественными обзорными площадками провинции Нью-Мичиган. Вокруг раскинулись равнины, пестрящие прудами, прорезанные ручейками и речками, — лучшие на материке земли для ведения хозяйства. С орбиты колонисты-первопоселенцы не нашли ничего лучшего. Поселиться на воде было бы проще, но основатели стремились максимизировать вероятность долговременного выживания колонии. В тридцати кликах отсюда, полускрытые полосой серого тумана, лежали переплавленные в стекло земли Зоны Высадки. Учебники истории утверждали, что для выгрузки людей и багажа с корабля-матки потребовалось три года. Даже сейчас исстеклованная зона оставалась слегка радиоактивна — дополнительный повод для миграции с перешейка на Западные Земли.

Если не считать лесопосадок вокруг остеклованных полос да старого университетского городка сразу под обрывом, в этом направлении не было видно ничего, кроме полей: нескончаемые коричневые, черные и серые прямоугольники. Стояла глубокая осень, и последние земные деревья сбрасывали цветастую листву. По равнинам гулял стылый ветер, нос подмораживало — значит, скоро выпадет снег. На следующей неделе Хеллоуин. И правда, Хеллоуин. «Любопытно, а за тридцать тысячелетий истории Человека хоть раз выпадало отметить этот праздник так, как мы собираемся на следующей неделе?» Хамид подавил порыв оглянуться на Маркетт. Место это, вообще говоря, было у него одним из любимых: столица планеты, население четыреста тысяч, настоящий город. Ребенком он воображал путешествие в Маркетт чем-то вроде дороги в далекую звездную систему. Но теперь реальность взяла свое, а звезды стали так близки… Он мог, не оборачиваясь, указать местоположение любой туристической баржи. Те парили над городом, как цветные воздушные шары, массой не больше тысячи тонн каждая. А еще там были их челноки. После фестиваля элвисовских реконструкторов Хеллоуин остался единственным крупным событием на маркеттском участке Турпоездки. Затем Туристы направятся на Запад, взыскуя новых полуподделок под американскую жизнь.

Хамид откинулся на сухой мох, служивший ему ковриком на скале.

— Ну и что мне делать, Болтушка? Продать тебя? Если так, то, может, оба выберемся Туда, Вовне.

Уши Болтуньи вздернулись.

— Поговорить? Обменять? С отвращением?

Она подтащила к нему свои сорок килограммов и умостила голову на груди хозяина. От лобных мембран исходил звук, подобный мурлыканью какого-нибудь трансцендентного кота. Цветной шум: отдает жужжанием в груди, ощутимо резонирует о валун, на котором они устроились. Немногое Болтушка любила больше, чем задушевный разговор. Хамид погладил ее по черно-белой шерсти.

— Я спрашивал, стоит ли тебя продать?

Мурлыканье прервалось. На миг Болтушка, казалось, задумалась. Голова ее повертелась туда-сюда, закачалась — отличная имитация мимики одного университетского профессора. Она вытаращила на него темные крупные глаза:

— Не торопи меня! Я думаю. Я думаю.

Она принялась вылизывать гладкую шерстку у основания гортани. Насколько понимал Хамид, она и вправду размышляла, что ему ответить. Временами она проявляла почти подлинное понимание… почти осмысленное. Наконец пасть захлопнулась, и Болтушка заговорила:

— Стоит ли тебя продать? Стоит ли тебя продать?

Интонации Хамидовы, но голос не его. В таких случаях она обычно говорила голосом взрослой женщины (и очень симпатичной, подумал Хамид). Она не всегда вела себя так. Когда Болтушка была щенком, а Хамид — мальчишкой, она говорила с ним голосом другого мальчика. Стратегия ясна: Болтушка знала, какой голос ему нравится. Животная хитрость?

— Ну, — продолжила она, — я знаю, что я надумала. Покупать, но не продавать. И всегда по лучшей цене.

Она часто изображала оракула. Но Хамид знал Болтушку всю свою жизнь. Чем длиннее реплика, тем меньше в ней понимания. Если так… Хамид вспомнил уроки экономики. Это было еще прежде, чем он поселился в нынешнем своем обиталище, а Болтушка тогда добрую часть семестра пряталась у него под столом. (Для всех, кто в курсе, семестр получался восхитительный.) Покупать, но не продавать. Разве это не цитата из речей какого-то магната девятнадцатого века?

Она продолжала молоть языком, и каждая следующая фраза была все слабее связана с вопросом. Через какое-то время Хамид сгреб зверька за шею, смеясь и плача одновременно. Они повозились в потешной борьбе на склоне скалы. Хамид боролся не в полную силу, а Болтушка старательно втягивала когти. Неожиданно его опрокинуло на спину, и Болтушка взгромоздилась ему на грудь. Нос Хамида оказался зажат меж длинных челюстей любимицы.

— Скажи дя-дя! Скажи дя-дя! — завизжала она.

Зубы Болтушки несильно выступали, но хватка была что надо; Хамид тут же признал поражение. Болтушка спрыгнула с него, триумфально зафыркала и потянула за рукав — вставай, мол. Он поднялся, аккуратно потирая нос:

— Ладно, чудовище, пошли дальше.

Он махнул вниз по склону, в сторону городка Анн-Арбор.

— Ха-ха, точно! Пошли дальше.

Болтушка устремилась вниз по скале — ему ни за что такой темп не взять. Но каждые несколько секунд существо замирало, оглядываясь, идет ли он следом. Хамид покачал головой и стал спускаться. «Черт, да тут недолго ногу сломать, догоняя зверушку». Каков бы ни был ее родной мир, зима в окрестностях Маркетта явно кажется Болтушке родней всех остальных времен года. Взять хотя бы ее расцветку: пронзительные черные и яркие белые полосы, залихватские завитушки и дуги. Он видел такой узор у тюленей на льду. Когда выпадал снег, Болтушка почти сливалась с пейзажем.

Она обогнала его метров на пятьдесят. С такого расстояния Болтушка вполне могла сойти за собаку, вроде борзой. Но лапы слишком мощные, а шея чересчур длинна. Голова скорее не как у пса, а как у морского млекопитающего. Разумеется, лаять она умела. Как и подражать грому или имитировать человеческий разговор — притом одновременно. На всей Срединной Америке она одна такая. На прошлой неделе Хамид узнал, что Там, Вовне, существа ее племени почти столь же редки. Турист хотел ее купить… а у Туристов в ходу монета, за которой Хамид Томпсон гонялся больше половины своих двадцати лет.

Хамиду отчаянно требовался совет. Он уже лет пять не спрашивал совета у отца; лучше провалиться, чем снова пойти на поклон. Оставался университет и Лентяй Ларри…