Сын, аполитичный хирург, сгинул в концлагере, так как прятал в своей небольшой клиники две семьи друзей, преследуемых за антинацистские убеждения. Кто-то донёс, гестапо арестовало всех. Невестку через какое-то время выпустили, а сын так и сгинул. Профессора ещё раньше выгнали из университета за полное неприятие нацизма, которое он выражал во всеуслышание. Уехали они из Австрии, на юг Франции, можно сказать в последний момент. Только для того, чтобы через пару недель оказаться во французиком концлагере. С началом войны, всех немцев без разбора, противники или сторонники они Гитлера, французы загнали в концлагеря. Питание и медицинское обслуживание, в них было соответствующие, то есть, как в концлагере. Его невестка, повторного концлагеря не перенесла, сгорела от скоротечной чахотки за полгода. После капитуляции Франции, нацисты прошерстили эти лагеря, в поисках своих противников, но профессор их не заинтересовал. Выйдя на свободу, первым делом нашёл приют, куда определили внуков. Узнав, что Мексика вербует разных специалистов на работу, решил валить из Европы вообще. Как он с внуками, добирался из Лиона до Марселя, это отдельная сага. Но всё же добрался. Отстояв многодневную очередь в Мексиканское консульство, получил предложение работы, в качестве преподавателя в только недавно созданном институте прикладной психологии. Подписал контракт на пять лет, получил визу и билеты на пароход. В Мексике, ему платили пособие в 180 песо в месяц, пока он не освоит испанский язык. Но на нормальное жильё и на питание троих, этого не хватало. Как-то, свести концы с концами, чтобы откровенно не голодать, помогла подработка, по переводу трудов психологии с латыни.
Тут нужно немного пояснить. В Мексике с весны 41 года, начался форменный строительно-промышленный бум. Требовались тысячи специалистов и сотни тысяч рабочих. Если с рабочими, с хоть какой-то квалификацией, от части можно было решить за счёт собственного населения, открыв для обучения курсы повышения квалификации и вечерни школы. То с высококлассными специалистами, напряг был колоссальный. Переняв наш опыт, стали вербовать их и в США и в Латинской Америке, но основной поток шёл из Европы.
Для подавляющего большинства специалистов, востребованных в Мексике, дело обстояло так. С ним заключался контракт на пять лет. Помогали с дорогой, и обустройством в стране. Но нанявшийся, если не владел испанским или английским языками, должен был в течение полугода изучить, до уровня уверенного владения устный и письменный испанский. Для обучения завербовавшихся, создали многочисленные курсы изучения испанского, платя им эти полгода небольшое пособие. Чем раньше освоит испанский, тем быстрей приступит к работе с достойной оплатой. А вот если за полгода не выучил язык, не смог сдать экзамен на уровень владения испанским, будь добр отрабатывать контракт там, куда уж пошлют. Обычно посылали на строительство предприятий и дорог, капать, катать тачку и месить бетон, не знание языка не препятствовало. Смог, копая котлован под фундамент будущего цеха, самостоятельно освоить испанский, чтобы успешно пересдать экзамен, молодец. Предоставлялась хорошо оплачиваемая работа по специальности. Мексиканцы поступили достаточно жёстко, но правильно и дальновидно. К тому же, после сдачи экзамена на знание испанского, можно было изучить не толстую, полсотни страниц брошюру, по основным законам, правилам и традициям Мексики и подавать прошение на гражданство. Которое, как правило, удовлетворяли без проволочек. Поэтому профессор, не приступая к работе в институте прикладной психологии, учил испанский язык.
В процессе разговора, я выяснил, что имел в виду Моисеич, говоря, что — "он этой темой полжизни занимается". Штригль, ещё в студенческие годы, под влиянием революций, сотрясавших Европу после первой мировой. Увлёкся идеей, построения идеального государства. Но, вскоре пришёл к выводу, что какие бы идеальные законы там не установить, всё равно найдутся люди будущие их нарушать. Вывод сделанный им, что идеальное государство можно построить только с идеальными людьми, несколько сместил акцент его интереса. Штригль занялся исследованием психологической типологии людей, чтобы на научной основе, разработать метод воспитания из обычного человека идеального. Всё свободное от основной работы время, он тратил на эти исследования.
В его рассказе, меня заинтересовал ещё один момент. Штригль упомянул, что принадлежал к Австрийской школе гельштат-психологии. Естественно я вспомнил о Лурье и его методе.
— Профессор, может вы знакомы с вашим коллегой из Советской России Лурье Александром Романовичем? — спросил я его, когда он закончил рассказ.
— Лично не встречался, но мы переписывались до аншлюса Австрии.
— А вы знакомы с его ассоциативным методом определения лжи?
— Ну, как сказать. В общих чертах. А к чему это вы мистер Зейц?
— Вы бы, смогли освоить его метод?
— Ну-у-у — задумчиво протянул профессор — сразу так ответить не могу, мне надо списаться с доктором Лурье. Если он соблаговолит поделиться некоторыми нюансами разработанного им метода, то думаю смог бы.
"Соблаговолит, куда ж он денется сердешный, у нас же Берия куратор" — мысленно радовался я, день заканчивался исключительно удачно. Так, Мексиканский институт прикладной психологии лишился будущего преподавателя. Зато корпорация приобрела незаменимого сотрудника.
На краю посёлка, где жили сотрудники "Берёзки", а дорога поворачивала к горам, я остановился. Вместо ожидаемых пяти человек, меня ждал только один Володя Щуйцев. Поздоровавшись, выяснил, что их увёз Ортего, минут пять семь назад. Я засомневался, что это был именно Ортэго.
— Можете не верить, но Ортэго сам вел машину, на мой взгляд, даже лихо.
Я только головой покрутил от неожиданности, вспоминая, как два месяца назад оказался свидетелем обучения вождению Ортэго. Я тогда честно подумал, что раньше чем через год, Пол его водить не научит, если вообще сможет. Невысокий, жилистый Ортэга, вцепился в руль как в рога быка, который собирается его боднуть. Даже сквозь смуглую кожу, видно было, что кисти побелели от напряжения. Честное слово, было полное ощущение, что на текстолите рулевого колеса, должны остаться вмятые следы от его пальцев. Оторвать его руку, от колеса для переключения передачи, не было ни какой возможности. Хотя в этом не было ни чего странного, машины, трактор, железную дорогу, Ортэго впервые увидел одновременно, всего несколько лет назад. А тут сам рулит, ну дела!
Володя сел ко мне в машину, и мы понеслись в сторону долины Звенящей реки, я втопил педаль газа до упора, разогнавшись за сотню, надеясь догнать машину Ортэго. Через пятнадцать минут, миновав плотину, поехали по гравийному шоссе, пришлось сбросить до 60. Только тогда увидел машину, уже почти миновавшую водохранилище — "Надо же, действительно рулит шустро" — удивился я.
Я не поехал за Ортего на центральную площадь, остановился возле электромеханической мастерской. Не успели мы с Володей выйти из машины, как на скип тормозов вышли работавшие в мастерской коммунары. Поздоровался со всеми, передал коробку с лампами. Стали подходить ещё коммунары.
— Салют компаньеро Зейц.
— Салют компаньеро Розита — отвечал я — пожимая в ответ руку шестнадцатилетней красавце. И не дай бог, сказать сеньорита Розита, компаньеро Розита и ни как иначе. Пока мы с Володей здоровались с окружившими нас коммунарами, подошёл Распашный. Берия всё же смог выполнить мою просьбу в октябре, найдя демобилизованного по ранению майора. Распашный Трофим Иванович, подходил под все многочисленные требования озвученные мной.
Крепко пожав мне руку, первое, что спросил Трофим Иванович — Ну что, в вечерней сводке передали? Болгары ультиматум приняли?
— Приняли, куда ж Борису деваться. Ты лучше Трофим Иванович скажи, что вы с Ортего сотворили, он же водить вообще не мог. А тут, так лихо ехал, я его даже догнать не смог.
