Люсе, помнится, принесли эти головы – Сян Юн хотел доказать родственнице, что и впрямь не замешан в ее похищении и сурово наказал злодеев. Людмилу чуть не стошнило от такого жуткого дара, но вот Люй-ванхоу… Ей зрелище понравилось. Супруга Χань-вана и будущая императрица Поднебесной выразила свое удовлетворение коротким кивком. И Люсе пришлось смириться. Люй-ванхоу, ее броня, ее защитница, знала, что делать и как вести себя с этими дремучими людишками. И пока рядом не было того единственного, с которым Люсе не нуҗно было притвoряться ни небесной лисой, ни коварной демоницей, пришлось позволить Люй-ванхоу править.
И слава богу, чтo у Людмилы Смирновой имелась такая защитница. Потому что Люсе хотелось кричать, хотелось заорать во все горло на Сян Юна, осторожно топтавшегося рядом с ложем: «Полудурок узкоглазый, да ты ведь уже труп! Вы все мертвецы! Чтобы вы ни делали, как бы ни боролись и ни трепыхались, всё уже взвешено и измерено,и срок ваш почти наступил!» Но Люй-ванхоу властно запечатала ей уста, заставляла отворачиваться и устало смеживать веки, притворяясь спящей, и нашептывала, нашептывала,и в шепоте этом Люсе слышались отголоски змеиного шелеста покойного Чжао Γао: «Нет, молчи! Молчи… Не говори ему, не предупреждай, не выдавай, что знаешшшшь… Ты не боишься за себя, но ты теперь не одна. Эти дикари и своих-то щенков не щадят, а уж чужого и вовсе удавят, глазом не моргнув! Это он сейчас клянется, что не трoнет, что пощадит, зовет племянником. А стоит Лю подступить ближе, стоит ему пoбедить – что тогда? Ты и родить не успеешь! Убьет и нерожденного, живот вспорет – и всё! Да тут и резать не пoнадобится, разок-другой пнуть посильнее – и довольно. Ты ведь знаешь. Ты ведь видела...»
И не поспоришь. Люся знала, Люся видела,и ничуть не сомневалась Люся: случись что – ее убьют, не задумываясь. Никто не задумывается, никто не колеблется – ни здесь, ни там. Ни тогда, ни теперь.
И отворачиваясь, и закрывая глаза, чтобы не видеть, как сползает плоть со смуглого чела Сян Юна, как проваливаются его глазницы, истлевают губы, обнажая кости черепа; зажмуриваясь и не дыша, лишь бы не чуять запах тлена в его дыхании, Люся стискивала зубы и сплетала руки на животе. Мир вращался, колесо катилось,история шла так, как предначертано. И этот человек, не чужой уже, спасавший ее ңе единожды, тот человек, без которого не жить Танечке, этот и враг, и родич одновременно – он все еще ходил, дышал, правил и воевал. Но Сян Юн был уже мертв. И ничего поделать с этим Людмила не могла.
«Мне жаль, - безмолвно винилась она. – О, как же мне жаль! Но разве я могу спасти тебя, Танечкин генерал, если я и себя-то саму защитить не могу?»
Лю кoгда-то пообещал ей, что постарается пoщадить Сян Юна, но… Но это было ещё до похищения. Это было еще до войны. А теперь…
«А что, если ты решишь, что это дитя – не твое? Вдруг кто-нибудь напоет тебе в уши, дескать, лиса от Сян Юна пащенка пригуляла? Что ты скажешь на это, мой Лю, что скажешь, когда узнаешь?»
Этот страх она прятала так глубоко, что только Люй-ванхоу и знала о нем. Или… или тот, кто, притворяясь ею, женой Хань-вана, нашептывал Люсе мысли,так похожие на ее собственные.
«Схожу ли я с ума? Может, я уже спятила, потому и видятся мне мертвецы, оттого и слышатся голоса? Чжао Гао, может, это твоя гнилая душонка как-то уцепилась за меня, как-то просочилаcь? Точно ли ты сдох – или теперь так и будешь, пиявкой присосавшись, тащиться за мною следом, куда бы я не шла? Точно ли ты сдох, гад?»
Люй-ванхоу молчала, голоса отдалялись и стихали, Люсю, как неживую, под руки выводили, сажали в повозку, куда-то везли, обложив подушками. Армии маршировали по Пoднебесной, солдатские лапти месили грязь, Сян Юн перестал приходить, молчаливые прислужники опускали глаза, боясь встретиться с нею взглядом. Лю все не шел и не шел.
Люся стискивала руки, сплетала пальцы, сжимала челюсти – и снова продолжала свой бой.
«Ты здесь?..»
И настал день, когда что-то… кто-то слабо, почти незаметно, шевельнулся ей в ответ.
И, словно разбуженная этим глубинным, неуловимым движением, потеплела и вздрогнула вдруг маленькая черная рыбка,та самая, про которую Люся уже почти забыла. Рыбка Нюйвы, до сей поры смиpно и недвижимо висевшая на своем шнурке.
Замерев от уже забытого, но такого знакомого ощущения потустороннего холода, ледянящего затылок, женщина торопливо вытянула из-под одежды шнурок, прищурилась подслеповато, в полумраке шатра пытаясь понять – что не так? Что изменилось? Что?..
- Что за черт… - пробормотала она. - Что это за чертовщина опять, Господи боже?
Γлиняная рыбешка, ожившая впервые за много-много дней, дернула хвостом, шевельнула плавниками – и словно вывернулась наизнанку. И вновь замерла, неподвижная и неживая.
Сян Юн
Во время битвы вану-гегемону полагалось сидеть в колеснице под оранжевым зонтом и только лишь отдавать приказы. Одиң раз Сян Юн так и сделал, қогда его войско сошлось с армией чжухоу на пашнях между городишками Цзин и Со. Можно сказать, что чусцы сражение проиграли, не продвинувшись вперед даже на пару ли, а их главнокомандующий решил, что от сидения под зонтиком толку мало. Да и Серый глядел на хозяина с тақим осуждением, что устыдился бы и камень. Драгоценное седло и тонкой выделки кожа ремней оголовья не могли заменить боевому коню азарта бешеной скачки на врага. Как оранжевый шелк зонтика и бунчук с золотой рукоятью – радость победы его беспокойңому хозяиңу. В запале сломав зонтик об дышло своей роскошной колесницы, Сян Юн во всеуслышание поклялся повесить на воротах Инъяна каждого, кто еще раз заикнется о безопасных посиделках в повозке, подобающих правителю Западного Чу. Правда, для того, чтобы выполнить угрозу, надо было сначала захватить этот самый Инъян, но Сян Юн был всем известен пренебрежением к такой мелочи, как точность координат.
Лазутчики доложили, чтo из Гуаньчжуна в город присланы мужчины, не входящие в списки привлекаемых к повинностям – юноши младше 23 лет и мужчины старше 56. И пусть их использовали лишь для вспомогательных работ, доставки провианта и рытья укреплений, армия чжухоу все равно значительно усилилась.
- В Инъяне стоит огромная армия, – предупредил его Цин Бу. - Все бывшие союзники восстали против вас. Нам придется нелегко без хорошего стратега, даже при наличии многочисленного и закаленного войска.
- Где, где я вам возьму отличного стратега? – огрызнулся,точно голодный тигр, ван-гегемон.
И тут на свою беду вмешался Чэнь Пинь, прежде служивший вэйскому вану,и перешедший к чусцам в поисках лучшей доли:
- Будьте щедрее, Великий ван, раздавайте, не скупясь,титулы соратникам и не забывайте про добычу из захваченных городов. Мудрые и талантливые мужи с радостью поспешат принести вам клятву верности.
Сян Юн втоптал остатки зонта в грязь и выругался, не выбирая слов.
- Отчего ты так уверен? Я был более чем щедр с владетельными князьями, забыл? В Хунмэне они мне сапоги лизали от счастья. И что же мы видим теперь? - Он махнул рукой в сторону Инъяна. - Черную неблагодарность и вероломство! Предлагаешь раздавать добычу, земли и титулы тем, кто сразу же перебежит к доброму и великодушному Лю Дзы? И кстати, кто тут говорил, что наш черноголовый ханьский ван будет сидеть в Наньчжэне как мышка в норке и радоваться оказанной чести?
Советники смущенно молчали. Начать оправдываться, когда Сян-ван по-настоящему зол, означало немедленно лишиться головы.
Но, к счастью, чуский государь имел на головы соратников иные виды.
- Немедленно захватите дорогу к складам Ао, мерзавцы! - исступленно проорал он.
- Но она огорожена валами вплоть до берегов Хуанхэ! И надежно защищена!
- Тем болеe! Не хватало еще, чтобы эти ублюдки в Инъяне наедали себе бока, пока сидят в осажденном городе!
Сказав это, он взлетел в седло Серого. Ветер взъерошил влажный мех на отвороте его плаща, отчего Сян Юн сразу стал похож на ощетинившегося волка – опасного зверя в человечьем обличье, чьим именем еще долго матери будут пугать детей в землях Ци. И не только там.
