Хэссон кивнул, и они прошли в зал ожидания. Персональные полеты были и легкими, и дешевыми. С появлением личных АГ-аппаратов обычная авиация пришла в упадок. Сначала дело было только в соображениях экономического характера, потом небеса оказались слишком переполненными людьми: миллионами освобожденных, подвижных, неоправданно рискующих, неуправляемых людей. Самолеты просто не могли безопасно летать иначе, кроме как в специально охраняемых коридорах. Прежде весьма доходные пассажирские перевозки через северную часть Атлантики оказались заменены редкими полетами транспортных самолетов. Заодно они перевозили жалкие горсточки пассажиров, и стоимость одного билета соответственно повысилась.

Еще до объявления посадки Хэссон узнал, что немолодого мужчину зовут Доулиш и что он направляется в Монреаль навестить больного двоюродного брата — возможно, в надежде унаследовать кое-какие деньги. Хэссон поговорил с ним минут десять и за это время почувствовал себя гораздо лучше. Чувство покоя постепенно охватывало все его существо: это начали оказывать свое благотворное действие пилюли с транквиллом. Хотя Хэссон и знал, что ощущение покоя вызвано искусственно, все равно это было великолепно, и к тому моменту, когда пришел катер, чтобы отвезти пассажиров на борт 162, он уже находился в состоянии тихой эйфории.

Во время плавания по неспокойному морю к летающей лодке, Хэссон сел ближе к носу и предался приятному волнению, вызванному перспективой провести несколько месяцев за границей. Лодка показалась ему доисторической — с решетками у воздухозаборников и бронированным покрытием передних стенок, но почти сразу же у Хэссона появилась уверенность, что эта машина способна довезти его куда угодно. Он прошел в лодку, вдохнул всей грудью характерный запах машинного масла, пропитанных морской водой канатов и горячей пищи, и устроился у окна в конце салона. Доулиш сел напротив него, спиной к съемной перегородке, которая позволяла увеличивать или уменьшать по мере надобности грузовой отсек.

— Хорошая машина, — сказал Доулиш с видом знатока. — Конструкции «Эмпайр» тридцатых годов. У них очень интересная история.

Как и ожидал Хэссон, Доулиш начал распространяться о романтичности летающих лодок — бессвязная лекция, в которой он упомянул и об их исчезновении из авиации в пятидесятые по причине трудностей с герметизацией корпуса для работы на больших высотах, столь необходимых для реактивных двигателей, и их вторичное появление в XXI веке, когда в силу необходимости, всем летательным аппаратам пришлось перейти на малую высоту.

В другое время Хэссон очень скоро почувствовал бы усталость или раздражение, но сегодня Доулиш выполнял полезную функцию, и Роб с благодарностью внимал его болтовне. Тем временем запустили двигатели, и лодка развернулась против ветра. Несмотря на принятые пилюли, Хэссон испытал некоторое беспокойство, поскольку пробег перед взлетом показался ему бесконечно долгим и закончился громовым биением гребней волн о днище. Но шум внезапно прекратился, и лодка вошла в устойчивый полет. Хэссон посмотрел на прочный пол под ногами и почувствовал себя надежно.

— …турбины на монотопливе будут работать не хуже и на высоте, — говорил Доулиш, — но если вы летите низко, то любой, с кем вы столкнетесь, окажется относительно мягким, и защита выдержит удар. Только представьте себе столкновение с замерзшим телом при почти тысяче километров в час! «Титаник» по сравнению с этим… — Доулиш умолк и похлопал Хэссона по колену. — Извини, парень, мне не следовало говорить о таких вещах.

— Я в порядке, — сонно отозвался Хэссон, запоздало обнаружив, что при его усталости четыре пилюли транквилла — это слишком много. — Продолжайте, не стесняйтесь. Облегчите душу.

— На что вы намекаете?

— Нет, нет, я так… — Хэссон искренне хотел быть дипломатичным, но ему стало трудно оценивать оттенки смысла собственных слов. — Кажется, вы много знаете о полетах.

Явно раздосадованный тоном Хэссона, Доулиш продолжал:

— Конечно, это не настоящие полеты. Бег по облакам, вот это да! Вы не поймете, что такое настоящий полет, пока не застегнете ранец и-не подниметесь на пятьсот-шестьсот метров, чтобы под ногами у вас не было ничего, кроме воздуха. Жаль, что я не могу объяснить вам, что это такое.

— Это было бы…

Хэссон бросил тщетные попытки поддерживать разговор, и сознание медленно покинуло его.

Он был в трех тысячах метров над Бирмингемом — выше уже нельзя было подняться без специальных мощных обогревателей — в центре освещенного пространства… Неподалеку парило тело его погибшего партнера Ллойда Инглиса; ранец работал, поэтому оно плыло стоймя, исполняя странный воздушный танец. Сразу же за пределами досягаемости осветителей выжидал в засаде убийца Ллойда…

Когда он напал, антигравитационные поля почти сразу же погасили друг друга, и в мертвой тишине, преодолевая возрастающий напор ветра, враги камнем полетели к земле…

Всего за минуту они упали на три тысячи метров — это была отвратительная, иссушающая душу минута, во время которой вой ветра походил скорее на какофонию адских труб. Пассажирские дорожки низких уровней, переливавшиеся десятками тысяч фонариков индивидуальных летунов, расползлись под ним наподобие лепестков цветка-хищника. За эту минуту боль и шок лишили Хэссона способности соображать, вдобавок он никак не мог расцепиться с телом ненормального убийцы…

И потом, когда было уже поздно, так отчаянно поздно, он извернулся, высвободился, а потом бесполезный рывок вверх… и удар… ужасный удар о землю… и кости разлетаются, словно взрывом разносит хрящи позвоночника…

Хэссон резко открыл глаза и непонимающе заморгал. Небесно-яркие иллюминаторы, изогнутые панели потолка, сетки для багажа, приглушенное пульсирование авиадвигателей… «Я на летающей лодке, — подумал он. — Что я здесь делаю?»

Хэссон выпрямился и потряс головой, как боксер, приходящий в себя после нокдауна. Доулиш заснул в кресле напротив, а его рука с посиневшими костяшками все еще сжимала микрочтец. Хэссон сразу же понял, что какое-то время проспал, а потом он вспомнил, что находится на пути в Канаду и что впереди у него новая неизвестная жизнь под чужим именем.

Перспектива была пугающая, но еще больше Хэссона волновало то, что он встречал эти трудности в теперешнем состоянии — беспомощный, с весьма ненадежной опорой в виде психотропных пилюль. Несколько минут Хэссон глубоко дышал, потом поднялся и пошел в туалет, расположенный в передней части пассажирского салона. Звукоизоляция в туалете была не такой хорошей, как в салоне, и на мгновение его ошеломил грохот обшивки корпуса, но Хэссон покрепче уперся в перегородку и достал из кармана бутылочку с лекарством. Сорвав пробку и не давая себе времени передумать, он высыпал золотисто-зеленые капсулы в унитаз, все до одной.

Когда Хэссон вернулся на свое место, он опять расслабился и готов был заснуть, но при этом испытывал спартанское удовлетворение, которое всякий раз появляется при отказе от скверного компромисса. Он останется Робертом Хэссоном, прежним и настоящим. Да, сейчас он ущербен, изуродован, болен — но его будущее, это его будущее! И он примет его с открытым забралом.

В связи с техническими неполадками трансконтинентальный коридор к западу от Реджины был закрыт, и Хэссон завершил свое путешествие на поезде.

Добрался он до Эдмонтона утром, около одиннадцати. Выйдя из поезда, Хэссон сразу же изумился холоду залитого солнцем воздуха, который буквально омывал его подобно водам горного потока. Раньше такое сочетание низких температур и солнечного света встречалось Хэссону только при высотном патрулировании над Пеннинами. На мгновение он снова ощутил, что летит на опасной высоте, а далеко под ним ним созвездием мерцает стая чаек. Хэссон вздрогнул и пришел в себя. Он внимательно осмотрел железнодорожный вокзал. Платформа выходила далеко из-под сетчатой крыши и ныряла в испещренный колеями снег. На фоне бескрайних снежных равнин городские строения высились мрачным серым забором. Хэссон не знал встречавшего его человека в лицо, поэтому стал внимательно всматриваться во всех проходящих. Мужчины как на подбор казались громадными и пугающе добродушными. На многих из них были красноватых тонов клетчатые куртки — неукоснительное подтверждение ожидаемой туристами манеры канадцев одеваться.