— О, как интересно! — восклицали дамы. — Айсберги! Может, и нам удастся увидеть один из них? Вот было бы чудесно! — И они заговорили о гренландских льдах, о северном сиянии, китах и несчастных тюленях, на которых охотятся ради их дивного меха.
Директор Хенрики, сидевший здесь в обществе нескольких дам, вдруг насторожился: оркестр, игравший в соседнем помещении, умолк. Айсберги? Говорят об айсбергах? Тут ему рассказали о телеграмме, полученной г-жой Карпантье. Он забеспокоился. Уже сегодня утром с парохода «Кельн» сообщили, что там видели громадное ледяное поле. А всего час назад они получили такое же сообщение с «Сити оф Лондон». Разумеется, эти известия предназначались исключительно для пароходной администрации, и разговоры об айсбергах вызвали в Хенрики подозрения. Неужели кто-либо из офицеров или радистов проболтался?
— В это время года можно часто видеть льды на банках у Ньюфаундленда, — вскользь заметил Хенрики и с коротким смешком добавил. — Однако Терхузен, который вот уже тридцать лет плавает по Атлантике, собственными глазами видел льды всего дважды.
— Директор, вы ведь только что говорили об Уолте Уитмене? — напомнила одна из дам.
Да, он говорил об Уолте Уитмене. Он тысячу раз просит его простить! Он говорил о стихотворении «From fish-shape Paumanok»[38].
— «Blow up sea-winds along Paumanok’s shore»[39],— начал он, и читал с таким воодушевлением и с таким идеальным произношением, что дамы пришли в восторг: какой мужчина! Чудо, до чего хорош!
Директор Хенрики, датчанин по рождению, владел двенадцатью языками. Он читал наизусть немецкие, испанские, английские, русские стихи. Его дар полиглота был поразителен. Он облегчил ему доступ в высшее общество, предоставив возможность жить в свое удовольствие, не слишком утруждаясь.
Первый раз он женился на богатой американке, на которую произвел неотразимое впечатление своим знанием множества негритянских песен. Хенрики прожигал жизнь в Ницце, Монте-Карло, Каире, Париже, пока не промотал почти все состояние жены. Американка умерла, и он женился на дочери английского судовладельца, покорив ее тем, что знал наизусть чуть ли не всего шекспировского «Гамлета». Через три года их брак был расторгнут. Но благодаря связям тестя Хенрики занял высокое положение в пароходной компании, получив пост директора, который прекрасно оплачивался, не требуя с его стороны больших усилий.
Хенрики не прочь был жениться и в третий раз, чтобы провести без забот остаток жизни. Значит, партия должна быть стоящая! Он много путешествовал, особенно на пароходах компании, и так, между прочим, высматривал для себя богатую невесту. Примерно год назад он усиленно ухаживал за Китти Салливен. Правда, он быстро понял, что жизнь с Китти будет нелегкой. «Я хочу, чтобы меня не просто любили, а боготворили!» — заявила она ему однажды, и он откланялся. Это ему не подойдет, нет, уж, увольте! Ему самому хотелось, чтобы его боготворили.
— «I wait and I wait till you blow my mate to me»[40], — продолжал Хенрики своей декламацией чаровать дам. Он находил стихи Уолта Уитмена просто божественными.
Но миссис Салливен так гримасничала, слушая их, что вокруг рта у нее образовалась сплошная сетка морщин. Нет, она не любит этого Уитмена, заявила она, и останется при своем мнении, даже рискуя прослыть обывательницей. В его стихах чересчур много говорится о демократии и свободе. И потом, этот пафос! Миссис Салливен его просто не выносила.
Хенрики попросил разрешения удалиться: его призывает долг. Поздоровавшись с г-жой Карпантье, он спросил ее, когда была подана телеграмма с парохода «Турень». Она показала ему депешу: в три часа пятнадцать минут.
— Премного вам благодарен. Это наверняка заинтересует пароходную администрацию.
Хенрики поднялся на мостик. Капитан Терхузен с сигарой в зубах, чуть сгорбившись, ходил взад и вперед по мостику. Дойдя до конца, он по привычке окидывал океан долгим, зорким взглядом: от этого взгляда ничто не могло уйти. Второй офицер Анмек нес вахту.
— Новое сообщение о льдах, капитан! — сказал Хенрики, не сумев подавить короткого смешка. — Сообщает «Турень», подано в три пятнадцать.
Остановившись, Терхузен сощурил глаза, что-то вспоминая.
— «Турень» находится впереди нас в двухстах милях, она идет к северу. Видать, в этом году у нас на пути много льда. Вот и «Сити оф Лондон» опять радирует о новом ледяном поле. Желает нам счастливого плавания.
И Терхузен вновь зашагал по мостику. За тридцать лет он этим мирным шагам прошагал расстояние, в пять раз превышающее длину экватора, — он это вычислил.
Ну что ж, прекрасно, вероятно, еще поступят новые, более точные сведения. И Терхузен отдал в радиорубку приказ запросить все пароходы, находящиеся впереди. Штааль сообщил ему, что с аппаратурой у него не все в порядке. Он возился с ней не покладая рук целых два часа и минут десять назад доложил, что радиостанция работает. Штааль связался с маяком Кап Рейс и попросил своевременно подавать ему сводки погоды и дрейфа льда.
Терхузен дошел опять до конца мостика и на секунду остановился. Стоял легкий туман, и, хотя уже смеркалось, видимость была отличная. Терхузен, довольный, засмеялся.
— Держу с вами пари на бутылку французского шампанского, директор, что ночью будет ясная погода. Я знаю эти места. Если день ясный, жди вечером густейшего тумана. И наоборот, после туманной погоды днем — вечером непременно вызвездит. К тому же еще температура падает, это хорошо.
Из суеверия Хенрики держал с ним пари на две бутылки шампанского, утверждая противное, с тем чтобы Терхузен выиграл.
— А как здоровье вашей дочурки, Терхузен? Есть у вас какие-либо вести?
Да, у Терхузена были вести: дома все благополучно, малютку оперировали, и теперь она вне опасности…
— А как чувствует себя наш превосходительный коротышка… как его… Лейкос?
Хенрики пожал плечами. Он о нем больше ничего не слышал.
— Этот доктор Каррел сегодня утром здорово напугал меня, — вспомнил Терхузен. — Остановить пароход! На час! — И он разразился громовым смехом.
Ева все еще сидела запершись в своей темной каюте. Она чувствовала себя, как в осаде, и не решалась зажечь свет. Ведь Кинский в любое мгновение мог вернуться, если на него найдет такой стих. О, она его знала! У нее не хватало больше сил видеть его искаженное лицо, блуждающие глаза, слышать его прерывающийся от злобы голос.
Тишина в полутьме каюты, куда сквозь занавеси проникали отсветы от горевших в коридоре ламп, подействовала на нее успокаивающе. Страх прошел: она больше не вздрагивала при звуке шагов в коридоре.
Угроза Кинского все еще звучала в ее ушах. Боже мой, что он намеревается сделать с Гретой? Но сейчас, когда ее мысли немного успокоились, она поняла, что его угроза, по крайней мере на ближайшее время, совершенно бессмысленна. Пока что он, слава богу, вдалеке от Греты! А из Нью-Йорка она немедленно телеграфирует своему венскому адвокату и попросит принять все меры безопасности в отношении девочки. В крайнем случае она сможет обратиться к старой г-же фон Кинской или к мисс Роджерс, хотя и недолюбливает этих дам. Обе они — порядочные женщины и сильно привязаны к Грете. Вероятно, Кинский хотел только нагнать на нее страху. Но чего ради? Ради чего? Он становился все более непонятным! Его растерянный взгляд, дрожащие губы… Чем больше она о нем думала, тем яснее сознавала, что Кинский — конченый, совершенно опустошенный и обессиленный человек. Ужасно, убийственно видеть, как на твоих глазах погибает тот, кто когда-то был тебе близок. В конце концов он в прошлом все же был ей дорог, зачем отрицать? По-видимому, дойдя до полного отчаяния, он пришел к ней с последней робкой надеждой, что она, именно она еще сможет спасти его от гибели. Сейчас ей вдруг показалось, что она поняла его, что все ей в нем стало ясно. Он пришел к ней, дойдя до отчаяния! Но и она, даже она не сделала ни малейшей попытки помочь ему.
