Теперь грубость Халлера уже не казалась Уоррену возмутительной. В конце концов Уоррен был не дурак и понимал, что у них там, в радиорубке, сейчас есть дела поважнее. И все-таки в душе свербило: вот если бы ему удалось передать по радио хотя бы десять слов! Если бы, если бы! Ему, единственному корреспонденту! Он был бы сегодня самым знаменитым и самым богатым журналистом в Штатах!
Уоррен без конца сновал по пароходу, он был везде: в эту ночь нельзя ничего упустить — она может оказаться решающей для всей его жизни! Он видел, что Вайолет сидела в курительном салоне с его фиалками на груди, но не мог подойти к ней: каждая минута была на счету.
Все верхние палубы, в отличие от прогулочной и салонов, были едва освещены. Несколько фонарей горело на трапе, который вел к шлюпочной палубе и к капитанскому мостику; над ними башнями высились три трубы, освещенные скрытыми у их подножья фонарями. Они, как всегда, пламенели на фоне черного ночного неба.
А внизу, в темноте, коварно притаился океан — страшная, бесконечная пустыня мрака, беспросветная, безжизненная, бесчувственная. Немногие, еще видимые, звезды смутно мерцали в вышине, каждая в кольце светящейся пелены. А между ними — черная пропасть неба. Легкие клочья тумана ползли вверх по бортам парохода и вдоль мокрых поручней. Никогда в жизни Уоррен не испытывал такого жуткого ощущения затерянности и одиночества.
Его вспугнули чьи-то торопливые шаги. Хенрики почти бегом поднимался по трапу. Вскоре мимо Уоррена пробежали еще несколько человек. Один из них перескакивал через три ступеньки. Это был Шеллонг, Уоррен узнал его по седой шапке волос.
Долго, добрых десять минут, наверху было тихо. Ни звука! Пароход как вымер! Слышался лишь шум воды, извергаемой насосами.
Но вот сверху донесся топот ног. Показался Шеллонг со своими спутниками; минутой позже появился Хенрики. Медленно, останавливаясь на каждой ступеньке, спускался он по трапу, будто с трудом передвигая ноги. Добравшись до палубы, он застыл на месте, невдалеке от Уоррена. И вдруг судорожно закрыл руками лицо и тяжело, мучительно застонал. Затем, пошатываясь, двинулся дальше и исчез.
«Плохо дело!» — подумал Уоррен, и холод пронизал его до костей. Плохо дело! В ушах стоял мучительный стон Хенрики.
Холодный, безжалостный океан дышал угрозой. Уоррен почувствовал, как в жилах его стынет кровь. Ничего не соображая, он инстинктивно бросился к себе в каюту и принялся собирать бумаги, записные книжки с заметками для романа. «Дело плохо!» — подумал он опять, тупо роясь в своих вещах. Ценности? О, у него их не было.
Каюта была все так же ярко освещена. Кинский лежал на кровати и все еще крепко спал, повернувшись лицом к стене. Уоррен сложил свои бумаги, чтобы в случае надобности можно было их быстро схватить. Почем знать?..
В коридоре снова зазвучал гонг, на этот раз громко, безудержно.
— Господин фон Кинский! — закричал Уоррен. — Вставайте же! Мы потерпели аварию!
Кинский не шевельнулся. Уоррен вышел.
Сообщение, сделанное Шеллонгом и главным механиком, было устрашающим. Айсберг, словно острой косой, взрезал сорок метров носовой обшивки «Космоса» ниже ватерлинии. В первых четырех отсеках с водонепроницаемыми переборками вода поднялась до пяти метров. Шеллонг, без кровинки в лице, разложил на столе чертеж «Космоса». Вот пятый отсек! Переборка его ниже, чем в первых четырех отсеках носовой части. В свое время компания в целях экономии настояла на том, чтобы следующие переборки строить более низкими. Шеллонг сейчас умолчал об этом, он только указал на опасность, которая возникнет, если вода поднимется еще выше: тогда пятый отсек будет затоплен и третья котельная окажется под угрозой.
— Насосы работают на полную мощность, — дополнил сообщение Шеллонга главный механик. — Однако сомнительно, смогут ли они справиться. — Этим было сказано все.
Хенрики незаметно вытер пот со лба. На лицах Халлера и маленького коренастого Анмека застыла непроницаемая маска.
Терхузен в обычное время был похож на добродушного седовласого, много пережившего на своем веку сельского священника, склонного скорее к снисходительности, чем к строгости. Сейчас он стоял, прислонившись к шкафу с картами, и лицо его от сильного душевного напряжения посерело, стало твердым и гладким, как валун. Он неотрывно смотрел на чертеж «Космоса», потом сдержанно кивнул.
— Благодарю вас, господа! — громко сказал он, и все, поклонившись, ушли.
Хенрики хотел было остаться, но Терхузен даже не посмотрел в его сторону. Тогда ушел и Хенрики. Несколько минут Терхузен ходил по комнате, потом, упершись в стол кулаками, снова нагнулся над чертежом. Он покачал головой, и лицо его стало еще тверже. Не нравилось ему это! Нет, не нравилось! Судить о повреждениях, полученных пароходом, было делом механиков, не его, а они явно были сильно встревожены. Он вспомнил выражение их лиц. Постояв несколько минут в глубоком раздумье, Терхузен отправился в радиорубку.
Штааль и Теле перепугались при виде холодного, твердокаменного лица капитана. Теле все еще был не совсем одет, но в жилетке.
— Вы готовы, Штааль? — спросил Терхузен.
Да, Штааль был готов.
— Подайте SOS, Штааль! — спокойно проговорил Терхузен, ни на кого не глядя. — Мы столкнулись с айсбергом и просим помощи. — Он положил на стол листок. — Вот наши координаты.
Штааль растерянно, почти недоверчиво уставился на Терхузена, не в силах шевельнуть рукой. Его усталое лицо покрылось синеватой бледностью.
— Жду ваших сообщений, — бросил Терхузен и ушел.
Он медленно возвращался к себе на мостик, глядя вверх, на звезды. Это были недобрые звезды. Тусклые, без блеска. Они скрывали свои тайны — не было в них прямоты и искренности. Злые, коварные звезды.
Слышался шум воды, извергаемой насосами в океан. Терхузен нахмурил лоб. «Мы слишком быстро шли, — подумал он, — нельзя этого отрицать. Не будь этого Хенрики, я бы, вероятно, снизил скорость, скажем, до шестнадцати узлов. Тогда бы пробоина была не столь катастрофической. Но ведь Хенрики во что бы то ни стало хотелось поставить рекорд!»
Глядя вслед Терхузену, Теле улыбнулся и покачал головой:
— У старика объявились нервы. Он что, рехнулся?
Но Штааль, усаживаясь за аппарат, возразил:
— Дело принимает крутой оборот, слышите, Теле? Я знаю Терхузена. Бросьте глупить и помогите мне.
И Штааль взялся за работу. МДХ, МДХ, МДХ! Он шесть раз ясно и сильно выстукал SOS. Три точки, три тире, три точки. «Столкнулись с айсбергом, просим помощи. 40 градусов 46 минут северной широты, 50 градусов 14 минут западной долготы».
Он вслушивался в эфир, но слышал лишь стук собственного сердца. Никто не отозвался, и он вторично выстукал тот же ряд знаков Морзе. Тут он услышал легкое жужжание. Говорил «Сити оф Лондон», обладающий очень слабым передатчиком. Его радист Хилл ответил, что все понял и просит повторить координаты.
— Сорок градусов сорок шесть минут северной широты, пятьдесят градусов четырнадцать минут западной долготы, — ответил Штааль.
Опять зажужжал «Сити оф Лондон», но его вдруг заглушило гудение Кап Рейса. Штааль отчетливо услышал, как Кап Рейс повторил его координаты, добавив, что «Космос» наскочил на айсберг и просит помощи.
Снова лицо Штааля покрылось испариной, так его обессилило напряжение последних минут. Он был близок к обмороку.
— Дайте сигарету, Теле, — сказал он, весь дрожа. — Подите к Терхузену и доложите, что сигнал принят.
Теле натянул куртку и быстро вышел.
Несколько минут назад в эфире в этот глухой ночной час не слышалось ни звука. И вдруг воздух загудел от множества голосов, перебивавших друг друга. Штааль услышал голос «Кельна», предлагавшего свои услуги, за ним «Аравии», «Амстердама», «Савойи» и какой-то незнакомой береговой станции, втесавшейся между ними. Вся Атлантика между Америкой и Европой вмиг загудела! Три точки, три тире, три точки — самый страшный сигнал на морях и океанах! МДХ, МДХ… Это позывные «Космоса». «Космоса»! Все хотели знать подробности, больше ничего Штааль не мог разобрать.
