Пека шёл на занятия к профессору Телеге. Уже прошли те дни, когда занятия эти казались Пеке подневольным делом. С многомудрым “Аликом” и с самим Егором Николаевичем Пека сделался приятелем. Упражнения со словами оказались увлекательнейшим делом, и тайны русского языка Пека открывал для себя, словно смотрел многосерийный мультик с приключениями, пиратами и кладами. Каждый день он шёл теперь к профессору как на праздник. И выглядел поэтому соответственно (благодаря тёте Золе, разумеется). Волосы его были расчесаны, уши сияли розовой чистотой, а на отмытых коленках и на носу горели солнечные зайчики. Сиял и отложной белый воротничок – особая забота тётушки.
Короче говоря, если это и был юный рэкетир, то явно перевоспитавшийся. И Степан Степаныч окликнул его с самой дружелюбной улыбкою:
– Мальчик! Эй, мальчик!.. Можно тебя на минуточку?!
Пека, разумеется, узнал коммерсанта Лошаткина. Однако ни робости, ни смущения не проявил. Остановился и сказал:
– Чего надо?
– Надо, надо, мальчик! Очень надо! Поговорить! По-хорошему, по-ласковому! Как договоримся, всем нам будет сплошное удовольствие. Хе-хе… Ты не бойся…
Пека движением плеч и оттопыренной губы изобразил презрение: с какой стати он должен бояться? С тем письмом дело прошлое, а у Лошаткина совесть всё равно нечиста, пускай он и вздрагивает.
– Мы, мальчик, давай-ка сядем. А? Посидим, побеседуем по-разумному. Хе-хе… А потом и с дружками твоими всё обсудим, как дело требует…
Пеке стало любопытно. И малость беспокойно: что этот жулик надумал? Со снисходительным видом сел Пека на лавочку у ближних ворот. Пожалуйста, мол, поговорим, ежели вам так приспичило.
Под Лошаткиным лавочка заскрипела и прогнулась. Степан Степаныч задышал рядом с Пекой, словно котел с подымающимся давлением. Из пиджачного кармана достал хрустящую бумажную деньгу. Пека скосил глаза. Надо же!
Целая тысяча!
– Оно, конечно, не пять тысяч, как ты хотел… хе-хе-хе… Но вот, значит, пока задаточек. Для начала. Бери…
Наученный горьким опытом Пека не взял.
– Для чего задаточек-то? Сперва объясните.
– Объясню, объясню. Ты меня сведёшь со своим дружочком, который умеет через бочку туда-сюда… А мы, значит, о деле с ним поговорим… Да ты не думай, я никому ни полсловечка, обещание моё железное…
Неуютно стало Пеке. И досадно: пронюхал, гад пузатый! Что же теперь делать-то? Но при этом Пека сохранил присутствие духа. Он спросил самым обыкновенным тоном:
– А вы можете эту бумажку свернуть в трубочку? Чтобы с одного конца острая…
– Ну а чего ж… Конечно! Вот… А зачем?
– Спасибо… – И Пека таинственно поманил Степана Степаныча поближе. Тот обрадованно нагнулся. И тогда Пека доверительным шёпотом сказал на ухо коммерсанту Лошаткину, куда тот должен вставить бумажную трубку острым концом.
– А другой конец можете поджечь…
У Лошаткина было одно, для самого него очень неудобное свойство. При неожиданной обиде и приступе злости начинал Степан Степаныч раздуваться, словно в него накачивали горячий воздух. Будучи и без того крупных объемов, тут он вообще приобретал форму небольшого аэростата. И чтобы вернуться в нормальное состояние, необходимо было открыть клапан. Путем излияния своей ярости на обидчика. Правда, изливать ярость на представителей власти и на свою супругу Степан Степаныч не смел и потому часто страдал. Но здесь-то рядом сидел всего-навсего нахальный сопливый пацан!
– Ах ты вша нераздавленная! Да я тебя…
А Пека уже мчался к институту Маркони. Предупредить друзей!
Выпустив первую порции злости, Лошаткин будто очнулся: “Ах я чурка дубовая! Так всё дело испорчу!..”
– Эй, мальчик! Постой! Пошутил я! Ха-ха-ха! Хе-хе-хе! Да не убегай! Давай поговорим!
Всё это Степан Степаныч вопил уже на бегу, устремляясь за Пекой. Весь горячий воздух негодования выпустить он не успел, и это помогало мчаться за мальчишкой. Так тугая накачка придаёт прыгучесть хорошему мячу.
Пека нёсся напрямик: в проходах между заборами, через чей-то огород, через мелководную Петуховку. Затем через репейные джунгли заброшенной стройплощадки, где вмиг превратил свой нарядный, василькового цвета костюмчик из парадного в походно-полевой…
Если вслед легонькому Пеке кусты и сорняки лишь махали верхушками, то за Лошаткиным оставался след, как за бронетранспортёром. Дважды, не вписавшись в узкие щели, он вышибал в заборах доски. Потому что, несмотря на воздушную накачанность, был Степан Степаныч тяжел и на скорости больше напоминал не звонкий мяч, а пущенную из старинной корабельной пушки круглую бомбу. И – вот что самое скверное – он не отставал!
Время от времени Лошаткин снова вопил:
– Ну, подожди же ты, окаянный! Ну, постой, мой хороший! Давай договоримся!
Пека, не отвечая, устремился к дому Маркони. На первый взгляд, это может показаться неразумным. Но Пека действовал так вовсе не с перепугу. Он успел сообразить, что справиться с Лошаткиным возможно лишь общими силами. Значит, его следовало к этим силам заманить. Или прямо на чердак, или в сарай, где, навалившись на противника, можно взять его в плен и поставить свои условия. А прятаться бессмысленно, поскольку пронырливый торговец и так уже многое разнюхал…
Пека с размаха влетел во двор Маркони. Лошаткин за ним. Ребят во дворе не было. Пека – по приставной лестнице на чердак. Лошаткин и здесь не отстал, хотя лестница под ним опасно зашаталась и застонала. Пека ввалился в институт Маркони через распахнутое окно. И только тут понял, как он просчитался!
На чердаке был один лишь Антошка. Как стало известно позднее, ребята ещё не успели собраться, а Маркони в этот час отправился на пустырь: по утрам он всегда проверял, в порядке ли транслятор. Антошка же остался один, ему не терпелось дочитать страшную повесть про собаку Баскервилей. Такая увлекательная жуть! На Ллиму-зине о подобных сочинениях и не слыхивали…
И вот когда Антошка дошёл до самой страшной сцены на болоте, в окно встрепанной курицей влетел Пека.
– Где наши?!
Антошка ответить не успел. Солнце закрыла выпуклая фигура Степана Степаныча.
Антошка в первый миг решил, что это наяву возникла собака Баскервилей. Пискнул и уронил книгу. Пека, упав на пол, мигал и ничего больше не мог выговорить. Лошаткин шумно дышал, при каждом вдохе на треть увеличиваясь в объеме.
Потом Лошаткин заулыбался.
– Ну, вот и прекрасненько. Вот и добренько. Здравствуй, мой хороший, тебя-то мне и надо… – Потому что всё случилось так, что лучше не придумаешь. Вот он, прямо перед ним, этот птенчик, умеющий творить вещи из пустоты! Уж сейчас-то они договорятся!
– Мальчик, ты меня не бойся… Иди сюда…
В крайнем случае можно ухватить мальчишку в охапку, закутать в пиджак, унести в подвал магазина, а там уже не спеша побеседовать обо всем по порядку. Где-то пообещать всякие выгоды и радости, а где-то и припугнуть. Этот мальчик не то что нахальный и дерзкий Пека, долго не поспорит. Вон как вытаращился с перепугу и дрожит, будто прутик на ветру.
— Иди сюда, дитятко, – сказал Степан Степаныч совсем уже сиропным голосом.
Он ошибся. Антошка испугался лишь на секунду. Разглядев, что это не баскервильская собака, а всем известный Лошаткин, Антошка мигом пришёл в себя. И кое-что понял. Если не всё, то многое. А поскольку был он по характеру уже вполне ново-калошинский мальчишка, то отозвался соответственно:
– Сам иди, если надо. Врывается без спросу да ещё командует!
Степан Степаныч не командовал, а сладко просил. Но сейчас ощутил, как негодование вновь раздувает его. До треска в швах. Он попробовал сдержаться:
– Ай как некрасиво ты говоришь со взрослым… Я же с тобой по-хорошему… Ну иди ко мне.
Но скверный мальчишка в оранжевой майке с чудовищем не внял доброму тону. Он высунул трубкой язык, а затем сказал:
– Шиш на масле.
Степан Степаныч, тяжело дыша, стянул пиджак и взял его наизготовку. Как для ловли сбежавшего цыплёнка или мыши.
