— С ума сошёл? — спросил я.

— Не-а…

— Влетит, — сказал я.

— С чего? Эту форму нам насовсем подарили.

— А завтра как будешь без лампаса?

Юрка оторвал галун с другого бока.

— Никак. Я оттуда ушёл.

Юрка зевнул и сел наконец рядом со мной.

— Почему ушёл? — изумился я.

— А!.. Из-за одной дуры. Сперва у нас нормальный руководитель был, помнишь, толстенький такой, Виталий Гаврилыч… Потом он замотался с концертами, и сегодня к нам пришла эта… Ноги, как оглобли, шея лошадиная, голос, будто сирена на стадионе. Только и знает, что орать команды и ругаться… Я где-то палочку потерял, а она завелась: «Это что за отношение к делу! Таким людям вообще здесь не место!.." Не место? Ну и ладно. Поставил я барабан, положил на него накидку и берет, сверху — палочку, ту, что осталась. И пошёл…

Услыхав про палочку, я, кажется, покраснел. И понял: теперь-то надо начать про всё: про то, как от палочки разлетелся гипсовый гребец; и про то, что, наверно, не случайно мы рядом с тем гребцом падали, и про Клоуна.

— Юрка! Та палочка… тут вот что…

— Да не в палочке дело! Всё не так.

— Что не так?! — в сердцах спросил я. — Будешь ты меня слушать?

— Ну, валяй…

"Валяй? Не скажу я тебе ничего!" И я сказал о другом, с досадой и ехидцей:

— Что-то я не пойму. Стоило ли записываться в барабанщики, чтобы уйти вот так… — Я чуть не сказал "так бесславно".

— А чего ж… — Я заметил, что Юрка улыбнулся. — Там было хорошо. Пока не пришла эта… штурм-бан-дура… Знаешь, Гелька, что-то есть в этих маршах. Когда все вместе… А самое главное в том, что я выяснил один вопрос.

— Какой?

Юрка молчал. А что молчать? Начал, так говори. Янке-то, небось, уже всё рассказал… Кстати, где Янка? А, вон они на площадке с Глебом. О чём-то говорят, бойко так… А тёплый ветер всё летит навстречу, и вагон гудит басовой струной… И я уже думать забыл, как это странно: вагон без тепловоза, мчимся неизвестно куда… Кажется теперь, что в обычном дачном поезде едем. Не страшно нисколько. Разве так ездят в бесконечность?

Только одно удивительно: звёзды продолжают лететь назад, и закат почему-то стал ярче, будто мы догоняем его в пассажирской ракете.

А сколько времени мы едем? Я взглянул на часы. Опять стоят, что ли? Вагон свой путь начал ровно в десять, я заметил, а сейчас десять ноль две… Надо спросить у Глеба или у Янки (у Юрки не хочу).

Я собрался вскочить, но Юрка остановил:

— Подожди. Я же не рассказал про свой вопрос…

И я остался сидеть. Смирно-смирно.

Юрка затеребил на груди аксельбант и начал говорить:

— Я в конце мая в Нейск ездил, к матери. Помнишь?.. Как-то раз вижу: она всякие бумаги и открытки перебирает, на меня не глядит. Вдруг со стола карточка упала. Старый такой снимок, даже не цветной. Я поднял, а мать почему-то испугалась: "Дай сюда!" "На, — говорю, — а что здесь такого? Посмотреть нельзя?" На самом деле, что такого? Двор какой-то снят, девчонка тощая и трое пацанов. Маленько на нас похожие. С палками, с саблями деревянными, вроде как мы тогда в мушкетёров играли. А один с барабаном самодельным. Видно, что из бачка, но всё как надо сделано, шнуры натянуты… Я спрашиваю: "Кто это?" Мать заулыбалась, потом говорит, будто в чем-то признаться решила:

— Это я, — и на девчонку показывает.

Я даже заморгал: забавно так…

— А ребята эти кто?

— Ну, кто… Мальчишки с нашего двора. Уж и не помню, как звали.

Странно, да? Вместе играли — и не помнит… Двое рядом с ней стоят, а тот, что с барабаном, чуть в сторонке. Оглянулся на них, голову повернул — будто окликнуть хочет. Локоть чуть отвёл, ждёт чего-то…

Мать говорит:

— Ну, давай карточку.

— На, — говорю. Повернулся, протянул ей. И себя в зеркале увидел… Знаешь, Гелька, сходства в лице никакого. Но вот голова повёрнута, рука откинута… Я сразу спросил:

— Выходит, ты его с детства знала?

— Кого?!

— Отца.

Ну, сперва шум, крик: "Дурак, что ты выдумал, что за бред!.."

Я опять спрашиваю:

— А что, он в ваших играх был барабанщик?

Она вдруг в слёзы и отвечает так… ну, не то, что со злостью, а будто болит у неё что-то:

— Всю жизнь он был барабанщик…

— А он где?

— Господи, откуда я знаю! Кто на Земле может сказать, г д е о н и ч т о с н и м?..

— А почему не может?

— Отстань! Я тебе раз и навсегда запретила об этом говорить.

— Он же отец.

— Да не отец он! Он даже не знал, что ты есть на свете!

И опять в слёзы… Тут пришёл этот, "зам-папаша". Ну и конец разговору…

Юрка ещё раз дёрнул аксельбант и замолчал.

— Дальше-то что?

— А дальше… Когда в парке меня в барабанщики позвали, я подумал: пойду. Если получится из меня барабанщик, значит, я в отца. Значит, парнишка тот и вправду отец. Ниточка будет…

Я сидел насупившись. Потому что не получился из Юрки барабанщик. Так я и должен ему сказать. Если решусь…

— Я знаю, — сказал Юрка. — Ты думаешь, что я сбежал и бросил ребят.

— Барабанщики не уходят из-за таких пустяков… — пробормотал я.

— Барабанщики не должны подчиняться горластым тёткам.

— Спорил бы! Пусть её прогонят!

Юрка хмыкнул:

— Восстание затевать? Здешние барабанщики не для боя, а для карнавалов… А восстания почти никогда не кончаются победой. Можно только уйти.

— Если вместе. А ты один…

— Я думаю, сегодня вечером ушли многие.

— Откуда ты взял?

— Раз говорю — знаю…

— Всё ты знаешь… А вот про палочку, которую потерял…

— Гелька! Юра! — Это Глеб. Он помахал нам из дверей. — Давайте сюда, скорее!

Мы вышли на переднюю площадку. Здесь ветер был плотнее, он бил в лицо и распахивал на мне куртку. Рельсы блестели от фонаря и мчались под вагон. И закат… он правда приближался! Ясный, розово-жёлтый.

— А левой колеи уже нет! — громко сказал Янка. — Мы мчимся по однопутке!

— Зато справа, — сказал Глеб, — я видел… ребята, честное слово! Я видел огни и газовый факел завода "Богатырь"!

Справа, за чёрными летящими кустами, замелькала и побежала навстречу нам цепочка жёлтых квадратов. Поезд! Он промчался в сотне метров от нас.

— Значит, там тоже линия! — сказал Юрка.

— Конечно, — радостно отозвался Глеб.

— Я же говорил — доберёмся! — обрадовался Янка.

Я спросил:

— Так что же? Мы едем в бесконечности?

Глеб засмеялся:

— Не знаю.

Я сказал:

— У меня часы встали. Сколько сейчас?

Глеб и Янка разом глянули на циферблаты.

— Десять ноль три.

— Да вы что? Мы едем всего три минуты?

Янка отозвался без всякой тревоги:

— А кто её знает, эту бесконечность…

Закат сиял впереди, а над ним громоздилась резкая темнота, словно вечернюю зарю придавили чёрные тучи. Но это были не тучи, потому что в темноте сияли звёзды. Они всё ещё двигались, но уже тише. Линия, которая шла справа от нас, делалась всё ближе. Вдоль неё изредка мелькали фонарики. Наконец мы увидели, что рельсы этой линии побежали совсем рядом. Вот-вот пересекутся и сольются с нашими.

— Стрелка! — крикнул Янка. Метнулся в вагон и тут же вернулся. Он держал на ладони ампулу с искоркой.

Вагон гасил скорость. Правая рельсовая колея, прибежавшая из неведомых далей, где был город Колыч, плавно сошлась с нашей. Мелькнул столбик с фонарём и рычагом. Защёлкало под колёсами. Вагон прошёл ещё метров двадцать и встал, будто упёрся в упругую подушку.

Мы соскочили в траву.

После вагонного шума показалось, что кругом тихо-тихо. Только наше дыхание и шёпот. Было очень тепло, и по-прежнему пахло полынью. Янка вполголоса сказал:

— Пойдёмте к стрелке.

Мы обогнули вагон и по шпалам подошли к фонарю на низком столбике. Фонарь горел неярким жёлтым светом. Это был жестяной ящик с круглым отверстием, в котором светилось ребристое стекло — как у фары старинного автомобиля. Казалось, за стеклом не лампа, а свечка. А может, так и было.