Когда огрузневшее от добычи войско подошло к улусу тайчиутов, Есугей пригласил Тогорила ехать в свой родной нутуг налегке. Они взяли с собой десять воинов и пленного багатура Тэмуджина-Угэ. Татарин, спеленатый волосяными веревками, не брал в рот ни еды, ни питья, смотрел на всех с гордой презрительностью.

– Какой багатур, а? – восхищался им Есугей.

Тогорилу было не совсем понятно, почему Есугей тащит за собой пленного, почему так спешит в родной курень, снисходительно подумал: «Мой анда хочет поскорее получить почести победителя».

Есугей, однако, не торопился известить нойонов и старейшин о своей победе. Он направился прямо к своей юрте. Но тут им овладела непонятная нерешительность. Не спуская глаз с входного полога, медленно слез с седла, долго копался у коновязи, привязывая лошадь. Из юрты вышла молодая женщина, сдержанно улыбаясь, подошла к нему. Он положил тяжелые руки на ее плечи, встревоженно заглянул в лицо.

– Сын, – сказала женщина.

– Сын? У меня сын? – Он быстро прошел в юрту.

Со всех сторон подходили люди, с любопытством смотрели на Тэмуджина-Угэ, на него, Тогорила, тихо спрашивали о чем-то воинов.

Есугей вышел из юрты. На руках он неумело, боязливо держал берестяную колыбель с ребенком. Мальчик сучил ногами и звонко плакал.

– Вот какой горластый! – Лицо Есугея лучилось от радости. – Мой сын!

А это, анда Тогорил, моя жена Оэлун.

Тогорил вспомнил свою жену и стиснул зубы. Давно ли он был такой же счастливый, как Есугей…

– Отдыхайте, а вечером я всех приглашаю на пир, – сказал Есугей своим воинам. Подошел к Тэмуджину-Угэ. – Ты наш враг, и ты умрешь. Сегодня. Но ты отважный человек, и я назову твоим именем сына.

Один из воинов Есугея по имени Хучу, едва получив разрешение на отдых, поскакал к своей юрте. Он тоже ждал ребенка. Ему не следовало идти в поход, оставлять жену без присмотра. Но как не пойдешь, это нойон хочет – идет, не хочет – остается дома, а ему, бедняку-харачу, выбирать не приходится. Когда уходил в поход, в юрте осталось в запасе совсем немного хурута[18], но он надеялся, что жена не долго будет без работы, а если она работает – доит коров Есугея, – ей каждый день дают на пропитание молоко.

Жена у него крепкая, здоровая, лениться не любит, так что тревожиться ему, пожалуй, незачем.

У его юрты перед треногой сидела старая тетушка Мулхэ, подбрасывала в огонь сухие коровьи лепехи.

– А-а, явился, – сказала она без удивления и радости.

– Вот приехал… – чувствуя себя почему-то виноватым, сказал Хучу. Как тут?

– Благодаря небу все хорошо. Твоя жена сильно болела, но сейчас ничего, поправляется.

– Кто у меня родился?

– Э-э, ты же не знаешь… Сын.

Хучу зашел в тесную, прокопченную юрту. Жена сидела на козьей шкуре, кормила грудью ребенка. Увидела его, тихо вскрикнула, часто заморгала.

– Ну, ничего, ничего! – Он наклонился, заглядывая в личико сына, сосущего грудь. – Ничего. Я, видишь, живой и здоровый.

– Зато я чуть не умерла. Спасибо добрым людям, не дали умереть ни мне, ни нашему сыну.

– Теперь все будет хорошо.

Тетушка Мулхэ принесла деревянное корытце со свежим творогом. Хучу почувствовал, как он голоден. Если бы творогу было раза в два больше, и то бы съел до последней крошечки, но, посмотрев на худое, с заострившимися скулами лицо жены, он есть не стал. Погладил себя по брюху:

– Я ел. Жирную-жирную баранину. Я каждый день ел баранину.

Хучу вздохнул. В походе, особенно когда возвращались назад, еды было вволю: ежедневно Есугей выделял из добычи барана на десять воинов.

– Не мог привезти мяса для своей Булган, – проворчала Мулхэ.

– О, мы захватили много скота! Есугей-багатур даст мне два барана. А может быть, и три.

– Четыре он тебе не даст?

– Четыре, наверное, не даст. – Хучу будто не понял ехидства старушки.

– Одного барана я сразу зарежу, и мы будем пировать в честь рождения сына.

– Если он такой добрый, твой нойон, то иди и возьми барана сейчас! – рассердилась Мулхэ. – Сидишь и плетешь языком небылицы.

– А что, я пойду. Он пригласил меня на пир.

– Вот-вот! Будешь наливать свое брюхо кумысом и архи, а тут… Возмущенная старушка вышла из юрты.

Жена смотрела на него с надеждой.

– Он тебе правда даст? Мне так хочется отпраздновать рождение нашего мальчика. – Она склонилась над сыном, почмокала губами.

– Он даст. Я иду.

От голода у Хучу сосало в желудке, и он совсем не был уверен, что Есугей станет слушать его, а выслушав, благосклонно отнесется к просьбе.

Но он пошел, выпрямив спину и твердо ставя ноги. Пусть жена видит – он настоящий воин.

Возле юрты Есугея было полно народу. В огромных котлах варилось мясо, у огня толпились ребятишки, сновали взад-вперед слуги. Есугей с женой, хан кэрэитов Тогорил, братья Есугея, угрюмый Таргутай-Кирилтух и другие нойоны сидели перед юртой на огромном войлочном ковре, пили кумыс, разговаривали.

Здесь же возле больших бурдюков стояли слуги и наливали кумыс простому народу. Хучу выпил чашу, попросил еще. Кумыс слегка ударил в голову. Хучу осмелел, но не настолько, чтобы подойти к Есугею. Он ходил вокруг ковра, мучительно думая, что соврать жене и въедливой старухе Мулхэ. На него налетел виночерпий, подающий кумыс нойонам, зашипел:

– Что тут путаешься под ногами! Иди отсюда, харачу несчастный!

– Я не несчастный! – возмутился Хучу. – Я воин Есугея. У него родился сын, у меня тоже родился сын.

Его голос привлек внимание нойонов, они повернулись к нему с недоумением, и у Хучу разом пропала охота спорить с виночерпием, он попятился. Есугей узнал его, поманил пальцем.

– Почему кричишь? Чем недоволен?

– Я доволен, – Хучу почтительно поклонился. – Храбрый Есугей-багатур, у меня родился сын. Я бы хотел… если ты так милостив… хотел бы узнать, будет ли мне, твоему воину, доля из твоей добычи. Надо тоже отпраздновать… Если бы ты сейчас дал мне одного барана…

Нойоны засмеялись. Рябой хан кэрэитов, скрывая улыбку, потер кулаком подбородок. Хучу растерянно умолк. Оэлун наклонилась к уху Есугея, что-то зашептала, он согласно кивнул головой.

– Ты сражался вместе со мной, и я этого не забываю. Я справедливо поделю добычу между своими воинами. Никто не будет обижен. Ты получишь свое. Но у тебя родился сын… Эй, баурчи! Доставьте в его юрту жирного барана, кумыса и архи. Это тебе в подарок. Пусть наши сыновья вырастут воинами.

Хучу встал на колени, трижды до земли поклонился Есугею. На его лице выступили крупные капли пота, и слова благодарности застряли в пересохшем горле. К нему подошла Оэлун, протянула одеяльце, сшитое из шкурок белки.

– Это от меня. Пусть небо сделает наших детей счастливыми.

– Нет, нет! – совсем оробел Хучу. – Не возьму! Это нужно вашему сыну.

Своего я укрою и овчиной.

– У моего сына еще есть, – улыбнулась Оэлун. – Ему надарили целый ворох одеял.

По куреню Хучу шел не чуя под собой ног. Ему так и хотелось побежать вприпрыжку. Но он сдерживал себя. Он высокомерно посматривал на слуг, тащивших за ним барана, бурдюк с кумысом, деревянный бочонок с архи.

А молва о щедрости Есугея уже опередила его. Люди выходили из юрт, с завистью провожали взглядами счастливца.

Время – необузданный скакун. Оно мчится, и невозможно натянуть поводья, остановить его бег. Давно ли, кажется, родился Тэмуджин, а сейчас у мальчика четыре брата. Один из них, Бэлгутэй, родился от второй жены.

Ее, эту женщину, Есугей взял только потому, что такому человеку, как он, не приличествует иметь одну жену. И когда она вскоре после рождения Бэлгутэя умерла, Есугей даже не огорчился. Оэлун по-прежнему занимала все его сердце. Хорошо это или плохо, но он благодарен небу за то, что у него есть Оэлун. Каждый раз, возвращаясь домой, он испытывает чувство ожидания радости, и самый стремительный бег скакуна кажется недостаточно быстрым.