Тэмуджин понял, что и на этот раз вечное синее небо смилостивилось над ним.

Ночью он выбрался из куреня. Рассвет застал его далеко в степи. Под ним был добрый конь, в седельных сумах запас пищи и бурдюк с кумысом, в руках тугой лук. Теперь его никто не возьмет. Три-четыре дня в пути – и он будет дома.

Свежий ветер пригибал траву. На востоке полыхала кроваво-красная заря. В степи стояла тишина, какая обычно бывает перед грозой или затяжным ненастьем.

Глава 13

Булган поставила к постели чашку и вышла из юрты. Тайчу-Кури, стиснув зубы, сдерживая стон, повернулся на бок, хлебнул глоток прохладного, покалывающего в носу кумыса, снова лег на спину. Все тело было в синяках и ссадинах, лицо опухло, глаза заплыли, в голове беспрестанно звенело, и звон давил на виски.

На берегу его, кое-как связанного Тэмуджином, подобрали нукеры и поволокли к Таргутай-Кирилтуху. Тайчу-Кури лежал мешком, словно был без сознания, и покорно ждал решения своей участи.

Таргутай-Кирилтух осмотрел колодку.

– Один ее снять не мог. Кто помог?

– Кузнец Джарчиудай. Я так думаю, – сказал Аучу-багатур.

– Думаю, – ворчливо передразнил его Таргутай-Кирилтух. – Раньше надо было думать. Пошли за кузнецом. А сам ищи Тэмуджина. – Пнул ногой Тайчу-Кури. – Ты, вшивый харачу, как посмел упустить его?

Тайчу-Кури замычал, крепче зажмурил глаза.

– Тэмуджин, кажется, бил его. Видите, какой он… – посочувствовал кто-то Тайчу-Кури.

– Притворяется, – сказал Аучу-багатур. – Они сговорились. Я это давно понял.

– Мы сейчас узнаем, притворяется или нет.

В то же время резкий удар плети ожег спину Тайчу-Кури, из горла само по себе вылетело:

– Ай!

Дернулся всем телом, рванул связанные руки. Нукеры, гости засмеялись.

С него сняли веревку, поставили на ноги. Увидев гневное лицо Таргутай-Кирилтуха, он попятился, быстро заговорил:

– Он меня чуть не убил… Шишка на голове… Ой, больно…

– Дайте ему! – приказал Таргутай-Кирилтух.

Нукеры били его плетями, кулаками, пинали. Валяясь на земле и корчась от боли, он орал изо всех сил. Понемногу тело перестало чувствовать, и удары воспринимал как безвредные толчки. А потом и совсем ничего не чувствовал.

Очнулся, когда на берегу уже никого не было. Садилось солнце. Сырой, прохладный воздух тек от реки. Звенели комары. Пролетела стрекоза, сверкнув прозрачными крыльями. Белая трясогузка села у погасшего огня, покачивая длинным тонким хвостиком, побежала по земле, деловито цвикая.

Тайчу-Кури заплакал – от боли, от обиды, от радости, что остался жив, что видит теплую синеву неба.

В сумерках за ним пришла мать. Опираясь на ее плечо, он еле дотащился до юрты. Тело было словно чужое, уже позднее пришла боль. Но он не стонал, не жаловался. Мать и без его стонов вся почернела от горя. Два раза приходил Сорган-Шира. Он был испуган, от страха редкие волосы на лысеющей голове стояли торчком, наклонялся к уху, шептал:

– Молчи. Никому ни слова не говори. Джарчиудая они тоже били. Но он ничего не сказал. Он крепкий, как железо.

– Я тоже крепкий и буду молчать. Ты не бойся.

– Поправляйся. Пусть твоя мать приходит ко мне, я буду давать ей кумыс и хурут.

– Спасибо. А что слышно о Тэмуджине?

– Ничего. Ушел. Его ищут. Будет умным – не найдут: степь велика.

Натерпелись мы из-за него. Но забудем об этом. Выздоравливай. Пей больше кумыса.

Кумыс – напиток добрый. Тайчу-Кури снова потянулся к чашке, выпил ее до дна. В открытую дверь юрты видна была степь. Под жарким солнцем увядала трава, нагретый воздух морщила мелкая рябь, неумолчно скрипели кузнечики.

Он задремал. Сквозь дрему услышал в юрте шаги.

– Ты, мама?

– Нет! Это я.

У постели стояла Каймиш. В ее лице было удивление, испуг.

– Что они с тобой сделали?

– Толстый, да? Когда меня бьют, я всегда толстею. Ты была на празднике?

– Да, мы ходили все трое – дедушка, пес и я.

– И ты видела, как меня били?

– Нет, этого я не видела. Мы ушли домой сразу после состязаний.

– Зря. Надо было посмотреть. Знаешь, как это весело. Когда меня бьют, мне всегда весело.

– Ты всегда такой болтливый?

– Нет, только с тобой.

– Тебе очень больно? – Она осторожно притронулась к огромному синяку над правым глазом.

Он задержал ее руку, приложил ладонь к горячему лбу.

– Сейчас – совсем не больно.

К дверям юрты подошел пес. Тот самый, что рвал ему штаны. Посмотрел на них, протяжно зевнул, лег на землю, положив на передние лапы голову.

– Ты зачем его привела? Штаны мои рвать?

– Да. Он уже давно не рвал. Соскучился.

– А ты?

– А я давно не чинила. Тоже соскучилась.

– Так давай чини. Штаны у меня всегда рваные.

– Нет, я чиню только дома. Сюда пришла по делу. Меня послал дедушка.

Он хочет, чтобы ты научился делать стрелы. Ты ему пришелся по сердцу. Он говорит: ты хороший человек. А только хороший человек может перенять его умение.

– А тебе я пришелся по сердцу?

– Ты красивый. Особенно сейчас. – Она засмеялась.

До чего же ей идет щербинка в верхнем ряду зубов! И почему она когда-то показалась некрасивой? Такой девушки нет во всем курене!

Он попросил ее налить в чашки кумыса и был счастлив, что есть чем угостить такую нежданную и такую желанную гостью. Девушка выпила кумыс, и это обрадовало его еще больше.

– Так что я скажу дедушке? – спросила она.

– Я же тогда сказал: хочу научиться. Буду приходить к вам.

– Нет, не так. Дедушка хочет попросить тебя в помощники.

– Не отпустят. Злые они на меня.

– Скажи, Тайчу-Кури, ты хотел, чтобы Тэмуджин убежал отсюда?

– Хотел, Каймиш.

– И знал, что тебя за это изобьют?

– К этому я привык. У меня от побоев кожа стала толстой, как у быка.

Не веришь? Вот попробуй ущипни ладонь.

– Хитрый какой! Пословица есть: середину ладони и самые острые зубы не укусят.

Так они болтали почти до самого вечера. Потом пришла мать, и девушка сразу застеснялась, собралась идти домой. Тайчу-Кури хотел встать и проводить ее хотя бы до порога юрты, но не смог.

После того как она ушла, Тайчу-Кури опечалился. Ну что за жизнь у него? Не захочет Таргутай-Кирилтух или Аучу-багатур, и не быть ему человеком, делающим стрелы. А если загонят в дальний айл, не видать ему Каймиш, как тарбагану зимней степи. Тэмуджин даже с колодкой на шее был счастливее, чем он. Тэмуджин рвался на волю, думал о побеге, а ему и бежать некуда, и рваться не к чему: рвись не рвись – ты харачу, и над тобой всегда хозяин. Отобьешься от одного – попадешь к другому, уйдешь от всех людей – пропадешь. Отставшая от стада овца – добыча волка. Почему небо одним дает все, другим – ничего? Ему не надо ни богатства, ни славы, ни почестей, ему бы юрту, коня, несколько десятков овец и немного воли больше ничего не нужно. Нет, еще нужно, чтобы рядом была Каймиш. И дедушка ее чтобы тоже был рядом. Вечером все сидели бы у огня, разговаривали и сушили гибкие прямые прутья харганы. Разве это много? Вечное синее небо, духи, творящие добро, помогите мне обрести желанное!

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава 1

Во главе двух сотен воинов племени джаджират Джамуха приближался к куреню хана кэрэитов. На нем был шлем из толстой бычьей кожи, обложенной узкими железными полосками, начищенными до блеска; чешуйчатый куяк, сплетенный из прочных ремней, туго обтягивал грудь и плечи; на голубом шелковом поясе (подарок хана Тогорила) спереди висел нож с серебряной чеканной рукояткой, сбоку – кривая сабля в зеленых ножнах, украшенных медными кольцами; носки легких замшевых гутул упирались в бронзовые фигурные стремена; к седлу был приторочен сайдак, расшитый цветными нитками. Его воины были одеты много проще, однако оружие, правда без всяких украшений, было у всех. Остро вспыхивали отточенные жала копий. Над алгинчи – передовым – трепетал туг из белых конских хвостов.