– У вас была любовь в Японии, вы помните о ней?

– Да...

Энн на миг растерялась.

– Она желтая? Маленькая?

– Она тонкая, элегантная... С прекрасными ресницами.

– Она красивая?

– Очень.

– Как же вы оставили ее?

Алексей отвязал конец и привел парус к ветру.

– Какой же плод любви?

– Я не знаю.

– Так ли? Да или нет?

– Все закрылось с нашим отплытием. Я, может быть, не узнаю никогда... Японец, уехавший с нами, сказал, что... она постыдилась рассказать мне... но якобы он узнал...

– Постыдилась сказать вам? Скажите мне ее имя! А в Азии для меня нет невозможного! Где она живет, кто ее отец? Рано или поздно я найду ее, и я, Алексей, все узнаю для вас, я сообщу вам...

– Ее отец стал известным человеком, он богат и содержит князя, которому принадлежит. Она высокого роста, с нежной розовой кожей, с гибкими длинными пальцами.

– Вы так помните ее?

– Да.

– Губернатор говорит, что Япония станет нам доступной, что мы опередим янки, опираясь на Гонконг, пользуясь нашим флотом, установим прочные коммерческие связи... Я никогда не забуду вас, Алексей! Но вы ее любите?

– Не знаю.

– Что? – почти закричала Энн. – Как вы осмелились не любя? А если у вас будет сын? Или дочь? Только потому, что она японка?

Алексей не стал говорить, что все еще хуже, чем она предполагает...

– Вы могли бы жениться на мне? – спросила Энн, когда в сумерках яхта приближалась ко входу в пролив.

– Да! – Алексей почувствовал, что теперь нельзя иначе ответить. То, что произошло между ними, обязывало быть честным и прямым. Но неужели лишь играть в честность?

– Но я никогда бы не согласилась! Никогда я не уеду из Азии. Я отдаю здесь все свои силы и отдам им всю свою жизнь! – торжественно и с радостью говорила Энн. – Я никогда не сложу оружия. Но я не японка. Я буду вам писать, Алексей! С первой же миссией я буду в Японии. Я все узнаю. Я буду бороться, я найду вашего сына. Я буду писать вам, когда окончится война. Оставьте мне ваши адреса в Петербурге и в деревне... А вы не могли бы после войны приехать в Гонконг?

«Бог знает, что будет у нас после войны. Что тут ответишь? Клясться, что вернусь? Приеду в Гонконг?

В таких случаях все принято сваливать на наш деспотизм. И на царя. Вообще-то удобный предлог! Во всем у нас, мол, виновато единовластие и строгость правительства, тирания! Поэтому и с нас, офицеров, взятки гладки. Мол, все запрещено! Подло?»

Чувство горячего протеста, жажда подвига и готовность к самоотверженности зарождались в душе после этого необыкновенного дня, такого несчастного и счастливого одновременно.

Разговорившись с Сайлесом на пароходе, Алексей подумал уже не в первый раз, что о людях и событиях он мыслит через деньги. Сайлес, видимо, вообще мыслит деньгами.

Приходилось видеть людей, которые, получая деньги, волнуются, путаются, сбиваются со счета, а без денег хиреют, живут в тревоге о деньгах, а при случае не умеют ими распорядиться. Сайлес просто брал и просто отдавал: это еще в Японии при знакомстве замечено, когда он не скрывал, живя на американском военном судне, свои аферы с японским золотом и с долларами. Туз с размахом, не мелкий ростовщик, берущий заклады от прогулявшихся моряков.

Алексей знал, что ныне банкиры во всем мире становятся влиятельны, банки считаются двигателями промышленности и торговли, иногда бывают от них зависимы правительства.

Сайлес под хорошее настроение откровенно признался, что вкладывает деньги в разные предприятия и даже авантюры. Из каждого дела неизменно, благодаря настойчивости и умению представлять свои доходы и расходы и мыслить деньгами, извлекается прибыль.

Финансист должен хорошо знать жизнь. Каждый банкир – реалист! Как хороший, не сумасшедший художник! Нельзя сорить по одним впечатлениям, вкладывать в дело деньги или талант. Это одинаково!

Поэт денег, судя по тому, как говорит! Без денег жизнь общества застыла бы. Банки представлялись Сайлесу кроветворными органами. Чистая и здоровая кровь денег оживляла сильный организм окружающего многоязыкого общества, помогала ему избавляться от болезней и страданий. Тысячи кули с семьями, по его словам, можно посредством денег и работы превратить из голодных нищих в нормальных людей.

Сайлес знал здоровую силу денег. Он знал и преступную силу денег, подобную преступной силе власти, мог деньгами, как шаман злыми духами, заклевать человека, мог посредством денег проникать, как ему казалось, в самые интимные и потаенные уголки человеческой души. При этом считал себя гуманным, веря, что приносит пользу всем, с кем соприкасается, кого ссужает, от кого извлекает потом ссуды с выгодой и за кого думает, умело пробуждая в должниках энергию для бизнеса и самоспасения.

Сайлес уверял, что служит деньгами обществу и рано или поздно с каждым своим знакомым в каком-то виде входит в денежные отношения. В то же время чистосердечно признавался, что и он не застрахован от катастрофы. Но пока, благодаря своему сильному характеру, не беднел, хотя, рискуя, оставался временами без денег.

Сибирцев нравился ему тем, что, не избегая его общества, держался стойко и в денежные отношения не входил.

Трогательно: это единственный человек, который дружелюбен не из-за денежной корысти. Даже в плену свободен от влияния «ветра денег»! Неужели ему достаточно суконной формы с эполетами и жалованья за службу? Что он хочет, о чем думает? Это был новый для Сайлеса тип: по-своему сильный юноша. Временами при всей симпатии в отношении к нему являлись оттенки неприязни и горечи, словно бизнесмен угадывал непрактичного человека. Может быть, его капитал где-то существовал? Они живут на золотой земле. Рабочие руки у них есть, судя по отзывам Купера и других работодателей.

Сибирцев так держался, будто Сайлес имеет цену сам по себе, а не по банковскому счету. Если бы вдруг разорился и впал в ничтожество, то, может быть, остался бы для Алексея Николаевича таким же приятным. Но неужели он не понимает, что без денег и банка я не имею никакой цены и значения? Он меня ободряет и этим дорог! Если бы Сайлес все потерял? Не вижу в себе в таком случае никакого интереса! Сайлес без денег был бы как художник без души, писатель с угасшим навсегда вдохновением!

Но у Сайлеса была слабость, в которой он не стеснялся признаваться. В денежных делах он дока. Но хотелось бы стать человеком власти. Разве не мог бы?

«Как вы думаете, Алексей?»

Мало богатства и денежной славы. Разве нельзя стать консулом Соединенных Штатов? Консулом России? Он мог бы пойти далеко! Никто об этом не догадывается, приходится самому напоминать.

Как доказать государственному департаменту Америки, каким дипломатическим тактом и энергией он владеет? Где, кому показать свой государственный ум? Стать американским консулом в Гонконге! Послом в Китае! Деятелем американской администрации! Даже английской службы! Желание власти было его ахиллесовой пятой. Только бы найти подходящее государство! В своем кругу он не раз критиковал Боуринга и Стирлинга. Неумело, неискусно ведут дела! Сайлес на месте Боуринга давно бы нашел общий язык с китайцами.

Сибирцев готов предположить, что Сайлесу что-то надо от него. Что делать, раз пустился на авантюру! Не сидеть же сложа руки! Это не меняло хорошего настроения...

Тут так красиво! Над Жемчужной сияло жаркое осеннее солнце. По реке вверх и вниз шли парусные суда, лодки и плашкоуты, а на берегу толпы рабочих в лямках вели тяжелые мачтовые баржи против течения.

– Вам нравится? – заметил Сайлес.

– Да. Но почему река называется Жемчужной?

– Здесь, на этом рукаве Кантонской реки, добывали речной жемчуг. Да и сейчас... Но жемчуг не только в реке! Посмотрите! Жемчуг на полях, на реке и в воздухе! Такой торговли нет ни в одном порту Азии!