— Мэм, — сказал я, — я не знаю, чего вы хотите от жизни, но советую вам однажды ночью обратиться к Богу и попросить его, чтобы он дал вам возможность пройтись в одиночестве по горной долине в ту пору, когда цветут дикие цветы.

Попросите его, чтобы он позволил вам посидеть на берегу горной речушки в лучах солнца, пронизывающих стволы осин, или проехать верхом по высокогорному плато, любуясь суровыми скалистыми вершинами, над которыми нависают черные грозовые тучи — огромные, набухающие с каждой минутой, готовые пролиться дождем и в одно мгновение превратить долины в бурлящие озера… Попросите Бога показать вам все это, и тогда вы узнаете, что такое божественная красота.

Эти горные вершины полны величия, а облака — великолепия, мэм, а панорама, открывающаяся взору с высоты, исполнена неповторимого очарования.

Знаете ли вы, какие виды открываются с высоты, мэм? Довелось ли вам когда-нибудь останавливать своего коня на самом краю глубокого каньона, в котором царит темнота и лежат глубокие загадочные тени? Или увидеть оленя, который замер на краю долины и поднял свою голову, чтобы посмотреть на вас? И вы замираете неподвижно, подобно деревьям, окружающим вас, боясь спугнуть его? Видели ли вы когда-нибудь, как играет форель на зеркальной поверхности горного озера? А я все это видел, мэм, и, клянусь Богом, это поистине великолепно!

Какое-то мгновение Фанни сидела молча глядя на меня.

— Вы странный человек, Телль Сэкетт, и я думаю, нам лучше больше не встречаться. — Неожиданно она встала. — Вы можете погубить меня, угадав мои желания, а я могу погубить вас, потому что такова моя натура.

— Нет, мэм, я не смогу погубить вас, угадав ваши желания, поскольку вы желаете того, что не имеет истинной ценности. Все ваши желания — это безделицы, хотя, как вы полагаете, они могут возвысить вас в глазах людей.

Вы, наверное, думаете: будь у вас побольше денег, вам удалось бы окружить себя стеной и таким образом отгородиться от жизни, но это пустые надежды. Там, где я живу, тоже есть люди, которые хотят того же, что и вы, и способны, как и вы, пойти на все, чтобы заполучить желаемое, но все они в конце концов оказываются на обочине жизни.

Что касается меня, мэм, то меня не так-то легко погубить, как вы думаете. Вы не сможете предложить мне ничего такого, что я мог бы сравнить хотя бы с одной прогулкой верхом по горным тропам, и это не пустые слова. Человек, который вкусил прелесть свободной жизни в горах, не променяет ее на жизнь в собачьей конуре.

После этих слов Фанни ушла, а я стоял и смотрел, как она уходит, красивая, изящно одетая женщина. Никогда раньше я не видел, как от меня уходит женщина, и мне было жаль ее отпускать. Я был одинок — Анж бросила меня, хотя нам с ней было хорошо. Что же касается Дорсет, то она тоже ушла, и я не знаю, увидимся ли мы с ней когда-нибудь.

Сидя в одиночестве за столом, я выпил еще один бокал вина и задумался над тем, что меня ждет.

Я знал дом Абсента. Это было место, популярное среди молодежи Нового Орлеана — многие приходили сюда выпить или встретиться со своей подружкой. Здесь всегда было многолюдно, так что на нас никто не обратит внимания.

Я заплатил по счету и вышел в теплый покой ночи. На улице было много людей — они гуляли, разговаривали и смеялись. Из окон кафе и танцевальных салунов доносилась музыка. Я шел по проспекту, не прислушиваясь к голосам и изредка останавливаясь, чтобы проверить, нет ли за мной слежки.

На углу улицы, где стоял дом Абсента, было многолюдно. Зайдя внутрь, я осмотрелся и не заметил ни единого знакомого лица. Повернувшись, я увидел, что ко мне подошел низенький толстячок.

— Сюда, мсье, — произнес он.

Выйдя из кафе, мы завернули за угол и оказались у крытого экипажа, рядом с которым стоял Тинкер.

Мы сели в экипаж, толстяк занял место кучера, и мы тронулись.

— Мне кажется, мы нашли Оррина. Но освободить его будет не так-то просто.

— Не важно, — ответил я. — Главное, добраться до него, пока еще не поздно.

Мы долго ехали по темным улицам. Иногда мне удавалось рассмотреть вывеску на магазине или кафе; наконец мы остановились, из лачуги неподалеку до нас донеслась грустная песня — песня одиночества.

Выйдя из экипажа, мы двинулись по темному переулку. У нас под ногами прошмыгнула кошка. Кто-то выбросил из окна бутылку, и она со звоном разбилась о другие бутылки. Мы поднялись на несколько деревянных ступенек и оказались в небольшом доке на реке.

Кругом стояла мертвая тишина. Док, к которому мы подошли, был окутан темнотой. В соседнем доке было открыто окно, и оттуда падал свет на темные, бурлящие воды реки.

К доку была привязана лодка, бившаяся бортом о фундамент дома, а на берегу нас ждал мужчина — темноволосый смуглый человек в полосатой рубашке, плотно облегавшей его мощные мускулы.

Когда он заговорил по-французски, я понял, что это каюн. Он провел нас в лодку, и мы отчалили. В лодке, кроме нас, сидело еще трое. Я уселся на банке посредине лодки и стал наблюдать, как они поднимают небольшой коричневый парус. Ветер был слабый, но нам удалось поймать его, и лодка поплыла по темной воде.

Мы отправились на поиски Оррина. Только бы он был жив!

— Надо подойти к дому очень тихо, — сказал Тинкер. — Их там больше, чем нас.

— У вас есть нож? — спросил человек в полосатой рубашке.

— Да, — ответил я, и все замолчали. За время нашего путешествия не было произнесено ни слова.

Ночь была теплой и тихой. У меня пересохло во рту — я чувствовал себя не в своей тарелке. Я привык к седлу, а не к лодке. Моя рука вновь легла на нож.

Ветер утих, затерявшись в деревьях и кустах, которые росли по берегам протоки. Тишину нарушало только поскрипывание весла на корме. Вода отливала чернотой. Высоко в небе слабо сияло несколько звездочек, остальные закрывали от нас кроны деревьев.

Мы миновали несколько лодок, привязанных к берегу, — везде царили темнота и покой. Два раза нам попались хижины на берегу, где еще горел свет, из одной доносилась пьяная ругань и крики. Мы плыли, словно привидения.

Я думал об одном: жив ли Оррин. Шансов на это было мало, но Тинкер, который знал побольше меня, верил, что его еще не убили.

Я сбросил пиджак, жалея, что вообще надел его, но у меня не было выбора — не появишься же без пиджака в ресторане отеля «Святой Карл».

— Мы приближаемся, — сказал кто-то, и я взялся за рукоятку ножа.

Оррин лежал в темноте, связанный по рукам и ногам. Время от времени по его лицу пробегал паук или долгоножка. Рубашка Оррина намокла от пота, даже в тех местах, где она задубела от крови. Он умирал от жажды, но человек, стороживший его, меньше всего заботился, чтобы пленнику было хорошо.

Люди, захватившие Оррина, считали, что ему известна их тайна и что он ищет золото. Они не могли допустить мысли, что Оррину нужна была лишь информация о его отце. Какие-то его слова напугали их. Оррин не сомневался, что, узнав то, что им нужно, они убьют его, поэтому он водил их за нос, надеясь оттянуть время.

Они и не подозревали, что Оррин силен и живуч и что нет такого оружия, которым бы он не владел в совершенстве. Оррин старательно поддерживал в них уверенность, что он всего-навсего беспомощный юрист, проведший всю свою жизнь за книгами.

Оррин не потерял голову от Фанни Бастон. Она была красива, но что-то в ней настораживало его, поэтому он старался быть предельно осторожным.

По пути к дому Бастонов Оррин постоянно смотрел, нет ли за ним слежки, и был готов к любым неожиданностям. Но он и предположить не мог, что ему подмешают снотворного в кофе, и догадался об этом слишком поздно.

Вообще-то Оррин предполагал, что может попасть в ловушку, но не очень-то в это верил. Во время разговора он понял: Бастоны хотят выяснить, что ему известно. Но он думал, что когда они убедятся в том, что он ничего не знает, ему пожелают спокойной ночи, и они расстанутся.

С самого начала он догадался, что испугал Бастонов, упомянув имя Пьера. Очевидно, во время той экспедиции в горы что-то произошло, и они хотели бы это скрыть. Странно, почему бы это, думал Оррин, ведь за давностью лет уже трудно или почти невозможно восстановить истину, не осталось ни улик, ни свидетелей.