Эйприл следила за тем, чтобы Макензи не слишком утруждал левую руку. Заставляла его лежать как можно больше, но он всячески противился такому режиму.

По утрам Маккензи непременно ловил рыбу, разок сходил на охоту и подстрелил двух зайцев.

Эйприл пыталась втянуть его в беседу, но он ограничивался лишь короткими репликами. «Да», «нет» — вот и весь разговор!

Между тем ночи становились все холоднее. Они с сыном укрывались двумя одеялами. Маккензи порывался отдать им и свое, но Эйприл пригрозила, что, если он не успокоится, они вообще будут спать без одеял.

Эйприл мучила бессонница, вечером она долго не могла заснуть и на рассвете уже просыпалась. Мысли о том, как сложатся отношения с Маккензи, не давали покоя. Он упорно держал дистанцию, а она страдала, не понимая, чем вызвана его отчужденность.

Сегодня Дэйви долго возился, все никак не мог согреться. Наконец угомонился, прижавшись к ней. И когда она забылась тревожным сном, вдруг раздался протяжный волчий вой. Эйприл мгновенно открыла глаза и прислушалась.

Последовал еще один волчий взрыд — тоскливый, на высокой ноте и совсем близко.

Она подняла голову.

Маккензи сидел поодаль и, ломая ветки, подбрасывал их в костер.

— Не бойтесь, они не осмелятся подойти к огню, — сказал он, как всегда, сдержанным тоном.

— Раньше их не было слышно.

— Чувствуют приближение зимы.

— Зимы? Но ведь еще сентябрь.

А может, уже октябрь? Если бы знать, какое сегодня число, подумала она. Но откуда? Календаря и того нет. Надо было вести счет дням.

— Зима будет ранней, — буркнул Маккензи с обезоруживающей лаконичностью.

— Ранней?

— Да. — Он помолчал. — Надо укрыть вас в надежном месте, пока она не наступила. Утром тронемся в путь.

— Куда же?

— Недалеко отсюда… долина. Всего день пути. Там хижина…

Эйприл обратила внимание на паузу перед словом «долина», но решила не расспрашивать, понимая, что он все равно ничего не скажет.

— Возьмем там кое-какие припасы, теплую одежду.

— А дальше? — Эйприл задержала дыхание.

— А дальше наведаемся к одному человеку. Он живет в горах. Я поручу ему позаботиться о вас. Человек надежный. Кстати, он вашему отцу сообщит, что вы под его присмотром.

Эйприл выбралась из-под одеял, потеплее укутала Дэйви и села рядом с Маккензи.

— Я хочу остаться с вами, — выпалила она совершенно неожиданно для себя.

Маккензи долго молчал. Эйприл встревожилась. Неужели он ее не понял? Потом она услышала, как он глубоко вздохнул и наконец произнес с горечью в голосе:

— Это невозможно.

— Мы вам надоели, да? — сказала она вполголоса. Эйприл не собиралась задавать этот вопрос, он вырвался помимо ее воли.

— За мной будут охотиться, и я не хочу, чтобы вы и ваш сын тоже стали объектом охоты.

— Меня это совершенно не волнует.

— Я о себе говорю, — усмехнулся Маккензи. — Не хочу, чтобы в вашей жизни произошли неприятности именно из-за меня.

— Дэйви вас любит, — прибегла Эйприл к последнему доводу. — Он будет тяжело переживать разлуку с вами.

Снова повисла пауза. Когда Маккензи заговорил, она с трудом разобрала слова: шотландский акцент проявился как никогда прежде.

— Рядом со мной у него нет будущего.

Эйприл подняла голову и посмотрела Маккензи прямо в глаза. «Господи, он же страдает! » — подумала она, увидев в них невысказанную муку.

И тогда Эйприл протянула руку и накрыла ею мужскую ладонь. Ощутив подрагивание пальцев, она поднесла ее к своей щеке, а через мгновение уткнулась в нее лицом.

Вот и все! Она не в силах бороться с чувствами, переполнявшими ее сердце. Пусть он распорядится ими по своему усмотрению. Маккензи мгновенно оценил этот жертвенный дар, преподнесенный ему с благородной щедростью, но понимал, что ему нечего предложить взамен.

— Если бы только… — начал он говорить то, что обязан был сказать, но она лишила его возможности попрать самого себя — а стало быть, ее великую любовь к нему, — закрыв ему рот поцелуем.

Отвергнуть этот бесценный дар было выше его сил.

Раздвинув языком ее губы, он завладел ртом, влажным, горячим и чувственным, а сердце переполнилось огромной нежностью к женщине, возвысившей его. Хотелось подняться с колен, ибо мысленно он уже рухнул, хотелось завладеть ею и властвовать, лаская и наслаждаясь своей властью над ней, хотелось соединиться с ней и познать наконец великую любовь — единение плоти, души, разума. И он уже готов был испить до конца сладостную чашу страсти, но помешал врожденный инстинкт осторожного охотника. До его слуха донесся протяжный волчий вой.

И сразу память подбросила картину похорон отца, а разум напомнил все, о чем он тогда думал: он обречен на одиночество, ему никто не нужен, верить нельзя никому.

Маккензи осторожно отстранил Эйприл.

— Маккензи, — прошептала она, — я вам сделала больно? Дотронулась до раны? Болит?

Пусть думает, что все дело в этом, мелькнула мысль.

— Чуть-чуть, — прошептал он и, увидев ее несчастное лицо, хотел было утешить ее, но, собрав остатки воли в кулак, отвернулся и, подбросив хворосту в огонь, проглотил ком в горле.

— Маккензи? — позвала она.

Он обернулся. Смерил ее холодным взглядом.

— Ложитесь спать, миссис Мэннинг. Завтра у нас трудная дорога.