Билли оглядел троих мужчин, поднялся и покачал головой:

– О нет! Нет, нет и нет! Только не я.

Растяжка толкнул его в грудь, и Билли рухнул на кровать.

– Сядь и заткнись. Сейчас ты – наш единственный шанс.

– Я не какой-нибудь боевик…

– Да ты и не разводила. – Растяжка повернулся к Тому. – Так что? Если он попадет в башню, у нас есть шанс? Том кивнул и улыбнулся:

– Есть. Один. – Он отвернулся, опустился на пол и вытащил кусок стены, а из тайника извлек нечто похожее на деревянный пистолет. Том протянул его Дираку.

– Что это?

– Если Киска впустит Билли в башню, то наверняка обезопасит себя индивидуальным защитным полем. Или, что вероятнее, наденет защитный костюм. Мы узнали об этом два года назад, когда сами пытались поднять восстание.

Дирак нахмурился:

– Что случилось?

– Мы следили за тем, как происходит смена. При этом тот, который был в башне, выходит, садится в скутер и уезжает. Мы попытались попасть на них в момент смены, но нас остановило защитное поле. Потом ударили лучи… – Том поджал губы. – Внутри капсулы поле очень слабое. Иначе оно разорвало бы башню.

Растяжка взял в руку пистолет:

– А это что такое?

– Эта штука снабжена пружиной и выстреливает заостренный металлический болт. – Том помолчал и посмотрел на Билли. – Если Киска захочет поесть или поговорить, то ему придется убрать защитное поле с лица. Стреляй в него.

Растяжка положил пистолет на колено Билли. Оружие было небольшое, с крючком под дулом для освобождения пружины.

Дирак повернулся к Тому:

– Если мы захватим башню, то сможем ли воспользоваться их оружием для штурма двух других?

Том кивнул:

– Луч бьет на большое расстояние, и, когда Билли войдет в башню, мы все будем в дерьме. Так что особенно осторожничать с прицеливанием не придется. – Уорнер повернулся к Билли. – Когда ты пойдешь?

Билли почувствовал, что у него пересохло во рту:

– Сразу после возвращения из карьера.

Том кивнул:

– Тогда лучше возьми его с собой. Спрячь под рубашку на поясе. У тебя может не быть времени забрать его отсюда. И помни, стрелять надо только в лицо.

Билли посмотрел на пистолет и перевел взгляд на Дирака:

– Растяжка, я… я…

Дирак схватил его на плечо:

– Сделай хоть это для своего цирка! Неужели не сможешь?

Билли опустил голову, сглотнул и сунул оружие за пояс. Потом поднялся и шагнул к двери:

– Я ухожу.

Он уже открыл дверь, когда Растяжка тоже поднялся:

– Не подведи нас, Билли. Понятно?

– Понятно. – Билли вышел из комнаты и остановился. За дверью барака высилась башня. Он закрыл глаза и покачал головой.

Посланник Сум переступил порог стыковочного модуля шаттла. На борту «Города Барабу» его ждал Карл Арнхайм:

– Решили проинспектировать свой новый военный транспорт, посланник Сум?

Сум внимательно посмотрел на человека и покачал головой:

– Я прилетел, поскольку то, что мне нужно сказать вам, нельзя доверить радиоволнам.

Арнхайм нахмурился и повернулся к двери кают-компании:

– Пойдемте туда, там можно поговорить. – Он зашагал по коридору, открыл дверь, вошел и пригласил нуумианца садиться. Сам же повернулся к бару. – Выпьете, посланник?

– Нет.

Арнхайм пожал плечами, налил себе чашку пурима и опустился на кресло напротив Сума:

– Итак, посланник, какие проблемы возникли?

Сум оперся на край стола:

– Возможно, никакие, мистер Арнхайм, возможно, очень серьезные. Ваша гоата привлекла внимание Имперской Палаты.

Арнхайм сделал глоток, кивнул, поставил чашку на стол и спокойно взглянул на нуумианца:

– И что?

– Мистер Арнхайм, уничтожение «Большого шоу О'Хары» как часть искусно осуществленной гоаты вполне соответствует законам Империи. Но в Палате есть такие, кто считает, что речь в данном случае идет не о гоате. Они намерены доказать, что вы действуете, руководствуясь всего лишь интересами материальной выгоды.

Арнхайм подался вперед, глядя в глаза нуумианцу:

– Я не получу от этого ничего, если не считать сокрушение Джона О'Хары. Как вам прекрасно известно, я уже потратил кучу денег, но даже не претендую на корабль. Мы договорились, что «Город Барабу» со всем его оборудованием передается Империи.

Сум кивнул:

– Да, это и смущает большинство ваших критиков. Однако сам по себе акт уничтожения, осуществленный без какого-либо стиля, также неприемлем.

– При чем здесь стиль?

– Я понимаю, вы невежественны в том, что касается гоаты, и, если быть откровенным, мистер Арнхайм, именно это меня раздражает. До сих пор вы все делали совершенно правильно. Когда ликующая публика арестовала артистов, это было великолепно. Отличный штрих. Но, пусть мне этого и не хочется, вам все же следует рассказать мне все. Все до конца. Если гоата проведена неадекватно, нам грозит принудительная реституция. Мистер О'Хара будет восстановлен в своих правах, а нас с вами ждут большие неприятности.

Арнхайм задумчиво кивнул, сделал еще глоток и отставил чашку:

– Вы хотите сказать, что если я не уничтожу О'Хару в соответствии с определенными правилами, то он выйдет сухим из воды, а я потеряю последнюю рубашку?

Сум кивнул:

– Весьма подходящее описание.

Арнхайм допил то, что оставалось в кружке, откинулся на спинку кресла и сложил руки на груди:

– Что ж, в таком случае, полагаю, вам стоит подробно просветить меня насчет этой гоаты.

Хаву Да Мираак задумчиво смотрел на человека по имени Билли Пратт, сидевшего напротив него за складным столиком. Пратту, похоже, очень понравился подъем в капсулу на силовом поле, и он чуть было не закричал от восторга, когда попал в очиститель, избавивший его одежду от пыли. Но после того, как гость съел свой паек, он впал в долгое, непонятное молчание. Иногда Пратт вздрагивал, нервно озирался, посматривал в обзорную сферу. На улице почти никого не осталось. Большинство людей были заняты едой.

Хаву вздохнул. Встреча с человеком оказалась не такой интересной, как он надеялся. Пратт молчал, вздрагивал, запускал руку под рубашку. Хаву знал, что вскоре ему придется отправить человека в барак – надо же ему отдохнуть перед очередным рабочим днем. Хаву не вполне понимал смысл того, что объектом гоаты стали люди из цирка. Будь у него достаточно воображения, он и сам осуществил бы гоату в отношении Имперской Палаты, которая обрекла стражей на прозябание в этой глуши ради контроля за людьми.

– Пратт, ты спрашивал меня о гоате.

Человек чуть не подпрыгнул и торопливо вынул руку из-под рубашки.

– Да. – Он глубоко вздохнул и медленно выпустил воздух. – Да.

– Итак?

Пратт пожал плечами:

– Я просто не понимаю. Вы, нуумианцы, превратили в религию уничтожение людей?

– Нет, нет. – Хаву покачал головой. – Гоата – это не уничтожение людей, если не считать периферийной функцией то, что вы называете местью.

– Не вижу разницы.

Хаву нахмурился и подался к столу:

– Мы говорим «гоата», называя то, что у вас зовется местью. Но этим же словом мы обозначаем и то, что вы называете справедливостью. Если перевести на ваш язык буквально, то гоата означает выравнивание весов, восстановление баланса.

Пратт покачал головой:

– Ну, теперь уж я точно не понимаю. – Он повернулся и кивнул в сторону обзорной сферы: по улице шли усталые люди, возвращающиеся в бараки после ужина. – Мы не называем это справедливостью. Насколько я знаю, Империя просто мстит им всем за то, в чем они совершенно не виноваты. Не знаю, при чем здесь «выравнивание весов».

Хаву кивнул и тут же пожал плечами:

– Некоторые воспринимают людей как единое целое. Предавая гоате одного человека, мы предаем всех…

– Полная чепуха.

Хаву выпрямился и положил руку на рукоятку шокового пистолета:

– Поясни.

– Если то, что вы говорите, правда, то нет никакой причины поступать с этими людьми так, как поступаете вы. То есть нет смысла делать это со всеми. Предайте вашей гоате одного человека.