На самой Таш остался только гибкий и тонкий корсет, идеально облегавший тело начиная от горла и спускаясь до бёдер. Работа лерсийских эльфов, откованная из какого-то незнакомого материала, обладавшего одновременно и странной пластичностью, и удивительной способностью держать даже самые мощные удары. Сделано на заказ за полвека до рождения Тэйона и стоило, должно быть, дороже, чем родовой замок клана Алория. Такая защита, совершенно незаметная под одеждой и почти не стеснявшая движений, была непробиваема даже для пущенного в упор арбалетного болта. Когда предстоял бой, Таш надевала ещё и выкованные в Лаэссэ верхние доспехи или хотя бы кольчугу, а голову защищала остроконечным шлемом, и тогда достать её можно было только очень серьёзно заколдованным оружием. В повседневной же жизни адмирал д’Алория не без сожаления вынуждена была ограничиваться одним лишь корсетом, который снимала только на ночь, да и то не всегда.
Тэйон, взглянув на перетянутую тускло поблёскивающим чёрным металлом фигуру, сжал губы. На доспехах было несколько царапин, которые он видел впервые. Одна из едва обозначенных вмятин наводила на смутные подозрения об ударе копьём в спину. Последние три года явно не были спокойными даже по меркам госпожи адмирала. Заклинания, вплетённые в стены этих покоев, были направлены не только на защиту от любых возможных форм нападения. Помимо почти полной непроницаемости, личные комнаты Тэйона были едва ли не единственным местом, где он мог передвигаться без помощи кресла. Тонкие магические струны, опутывавшие всё пространство, позволяли опереться на твердеющий под прикосновениями воздух и двигаться так естественно, что наблюдавший со стороны человек мог бы и не догадаться, что тело мага наполовину парализовано. Магистр Алория поднялся, мысленным приказом отсылая кресло в соседнюю комнату, подлетел к кровати, откинулся на подушки (А! Три лишних кинжала!) и, подперев голову рукой, стал наблюдать за сражавшейся с доспехами Таш.
Адмирал д’Алория не признавала личных слуг. У неё никогда не было ни дневального, ни горничной. Никому не было позволено помогать ей одеваться, никому не дозволялось видеть её даже полуобнажённой.
Корсет ковали для неё так, чтобы его можно было надеть или снять без посторонней помощи. Спереди и чуть слева шла начинавшаяся от горла и спускавшаяся до самых бёдер линия хитро сконструированных металлических застёжек, которые в закрытом состоянии превращали её корпус в затянутый в непробиваемый металл монолит. Несколько точных, ставших за долгие годы автоматическими движений, и корсет ослаб, а затем и раскрылся, позволяя Таш ужом вывернуться из уютного, как вторая кожа, панциря.
Теперь на ней оставалась лишь тонкая белоснежная рубашка. Женщина, всё так же стоя лицом к стене, подхватила батистовую ткань и стянула её через голову.
У неё было прекрасное тело истинной шарсу. Гладкая бронзовая кожа и мускулы, которые в своё время разрабатывали настоящие художники боевого искусства. Очень длинные и сильные ноги, смертоносные в бою, генетически предназначенные совершать мощные толчки и выбрасывать тело в прыжке. Умелые руки мечницы, налитые стальными мускулами плечи, быть может, чуть более широкие, чем у человека.
Чёрные, с рыжевато-красными отблесками волосы были забраны вверх, открывая безупречную линию шеи. На затылке вились выбившиеся из причёски короткие тёмно-красные пряди. Мягкий, тонкий пушок, который спускался к основанию шеи, постепенно переходил в нежные рыжеватые пёрышки. Они разделялись на две полосы, разбегаясь к лопаткам. Сменялись более жёсткими, угольно-чёрными с красным отливом маховыми перьями.
Шрамы шли от плеч, наискосок, через всю спину до самых ягодиц. Широкие. Длинные. Рваные. Уродующие. Отвратительные шрамы, память о страшной боли и ещё более страшном предательстве.
В районе лопаток они были особенно жуткими — там, где топор вгрызался в хрупкие кости, зарубцевавшиеся ткани теперь собрались в складки. Тэйон знал, что в этих местах нервные окончания вросли глубоко внутрь, временами вызывая у неё сводящие с ума, доводящие до слёз, до животного воя фантомные боли, с которыми не мог справиться ни один целитель.
Ближе к позвоночнику вдоль кривых и неровных шрамов всё ещё росли редкие чёрные перья — жалкие и неуместные здесь, на изуродованной бронзовой коже. С внешней стороны, там, где должна была бы находиться мягкая ткань подкрыльев, рыжеватые пёрышки были тонкими и мягкими, точно совиный пух.
Шарсу, свободная женщина-птица. Женщина, которую насильно лишили крыльев. Женщина, которую научили ненавидеть.
Белоснежная рубашка упала к стройным ногам. Она подошла к кровати, обеими руками ожесточённо терзая причёску, вытаскивая из неё заколки и боевые шпильки. Со стоном облегчения и усталости рухнула на подушки рядом с Тэйоном, зарылась лицом в пахнущую вереском ткань.
Магистр Алория в насмешливом отчаянии поднял глаза к небу, призывая стихии в свидетели того, с чем ему приходится иметь дело. Протянул свободную руку, чтобы вытащить из чёрных волос два забытых гребня. И зарылся пальцами в тяжёлые локоны, наслаждаясь ощущением прохладных жёстких прядей в своей ладони. У Таш были совершенно потрясающие волосы — густые, вьющиеся, спускающиеся, когда она их расплетала, до самых ягодиц.
Тэйон ещё немного приподнялся на локте, осторожно завёл тяжёлые пряди за её плечо. Провёл рукой по нежной коже спускаясь вдоль позвоночника. Накрыл ладонью область между лопаток. Затем осторожно, самыми кончикам пальцев, пробежал вдоль одного из шрамов.
Таш дёрнулась, мускулы на плече напряглись, подсказывая, что рука под подушкой рефлекторно сжала кинжал. Тэйон не обиделся. Он почти так же реагировал, когда кто-то дотрагивался до потерявших способность ощущать боль ног. Всё ещё.
И, наверное, это навсегда.
Они были женаты более трёх лет, она родила ему сына и готовилась подарить второго, прежде чем позволила молодому мужу впервые прикоснуться к своей спине, не скрытой потоком роскошных чёрных волос. Лишь много лет спустя, уже сражаясь с собственной неполноценностью, Тэйон понял, какого безоглядного, не требующего слов и объяснений доверия потребовал от неё этот случайный на первый взгляд жест.
И только когда он лежал, прикованный к жёсткой кровати, навечно обречённый быть калекой, была рассказана история страшных шрамов. Только тогда он услышал о прошлом соколиной лэри не из чьих-то сплетен, а из её собственных уст.
Таш Алория была незаконнорождённой дочерью Керра вер Алория, тогдашнего лэрда клана соколов, и Раташ-шарры, королевы малочисленного и скрытного крылатого народа. Шарсу обитали в самом диком, самом непроходимом и самом заоблачном из хребтов горной Халиссы. Тэйон не знал подробностей о том, как познакомились крылатая королева и способный оборачиваться соколом воин, и не совсем понимал, как их запретная любовь вообще была возможна, учитывая прославившийся в веках стервозный характер тогдашней жены Керра. Но так получилось: они встретились и полюбили друг друга. Через некоторое время на свет появилась Таш.
Незаконнорождённая принцесса надменного крылатого народа выросла и воспитывалась где-то далеко в горах, в продуваемых ледяными ветрами владениях шарсу. Она рассказывала о примкнувших к горным склонам воздушных дворцах, о снежных вершинах, сияющих извечной и недостижимой красотой. Детство и юность будущей лэри прошли среди немногословных крылатых воинов, в атмосфере дикой магии и причудливых старинных легенд. Таш очень редко видела отца, иногда залетавшего в далёкие владения своих непростых соседей, и едва ли не реже встречалась с королевой — суровой, резкой и властной женщиной, под чьими могучими крыльями жил весь народ шарсу.
В основном воспитанием Таш занимался один из советников её матери, светлокрылый и очень непростой маг по имени Ракшас. Лэри Алория не любила об этом рассказывать, голос её, когда речь заходила о шарсу, становился невыразителен, а фразы — короткими и сухими, но у Тэйона создалось отчётливое впечатление, что о детских годах бескрылая женщина с раскосыми, безнадёжными глазами вспоминала как о самом счастливом времени в своей жизни. Кем бы ни был этот Ракшас, он сумел оставить девочке ощущение беззаботности, яростной свободы и сумасшедшей феерии дикого полёта. А ещё он смог подарить ей стойкую, выходящую за пределы разума верность. И умение полностью концентрироваться на избранной цели, оставляя за гранью всё, что в достижение этой цели не вписывалось.
