Тэйон прикрыл глаза. Слово «игрушка» звенело в его ушах, заглушая тоскливый вой, издаваемый словом «остальные», а тренированный и дисциплинированный разум мага, полностью отдавая себе отчёт, что есть вещи, которые лучше не знать и не понимать, уже исследовал новую информацию, делая невесёлые выводы.

— А вы? — тихо спросил он.

— Напросилась в гости на пару столетий, а потом у потомков Вирента не хватило наглости указать мне на дверь, — хмыкнула Совёнок.

Вирент Нарунг Менестрель. Что ж, ещё одна тайна раскрыта — теперь Тэйон мог хотя бы приблизительно сказать, сколько веков прожила в маленьком домике в центре города эксцентричная волшебница.

Дольше, чем отмерено обычной полуэльфийке.

Фина ди Минерве вдруг отложила книгу, сняла очки и устремила на него жёлто-карий, почему-то переставший казаться подслеповатым взгляд. Магистр Алория с запоздалой осторожностью подумал, а не задал ли он на один вопрос больше, чем следовало.

Глаза толстенькой волшебницы оказались по-эльфийски удлинёнными и куда более древними, куда более пронизывающими, чем можно было вынести без содрогания. Тэйон укрепил барьеры своего восприятия, не желая теперь, лишённый душильником всякой защиты, увидеть, что же скрывалось за этими печальными совиными очами.

— У вас очень интересное кресло, магистр, — сказала Фина, и невнятная речь, смешивающая слова и обороты множества языков и времён, исчезла, оставив безупречно правильный, стилистически завораживающий древнехалиссийский. Грамматическая форма обращения расставила их в иерархической лестнице как «могущественную и нейтральную (без указания клана)» и «мага и мудреца, отца клана (сокола, не истинного)». — Я в своё время сомневалась, не стоит ли уничтожить его, изъяв ваши воспоминания о создании подобного артефакта. Некоторые знания слишком опасны, чтобы выпускать их в мир. А потом решила, что вы сумеете распорядиться ими с… осмотрительностью.

Правильной реакцией, мудрой реакцией, реакцией, способствующей выживанию, было бы в этот момент испугаться. Но Тэйон остался холоден и сосредоточен, и только огненные всполохи возбуждения, всегда предшествовавшего словесным столкновениям с особенно интересными противниками, в том числе и политическими, расцвечивали льдисто-серую отстранённость.

— Придумано… слишком много способов блокировать стихийную магию, Совоокая, — контролируя голос как на сборе глав кланов или царском Совете, заметил он.

— Но не все знают, как блокировать естественные законы природы. Хотелось бы, чтобы так оно и осталось. Нет ничего страшного, если лаэссэйские маги научатся накладывать чары, лишающие веса, — вслепую, повторяя чужое открытие и не зная, в чём оно заключается. Но понимание сути антигравитации им пока лучше не давать.

Он ограничился сдержанным кивком, и это не было трусостью. Мастер ветров слишком отчётливо осознавал расстановку сил, чтобы позволить себе глупые выступления. «Не подкреплённая мощью клана гордость — удел глупцов, неспособных познать уважение».

Совёнок потянулась за лежащей на воздухе книгой, затем, точно вспомнив о чём-то, вновь повернулась к Тэйону.

— Передайте ясному князю… — Мир завис на мгновение в равновесии, в хрупкой гармонии тишины перед грозящей разразиться бурей. И буря грянула: — ОН ИЩЕТ ЗЕРКАЛО, НО ДОЛЖЕН БЫТЬ ОСТОРОЖЕН С ТЕМ, ЧЕМУ ПОЗВОЛИТ В НЁМ ОТРАЗИТЬСЯ. ОПАСНО, ПРИДУМЫВАЯ ЕЁ, СЛИШКОМ ДАВАТЬ ВОЛЮ ВООБРАЖЕНИЮ.

Не было ни предупреждения, ни борьбы, ни сопротивления. Поток силы, более странной, чем ему когда-либо приходилось встречать, более сложной и завораживающей, чем как он считал до этого момента, это вообще возможно, накрыл мага. Не было даже мысли о защите, не осталось ни иллюзии, ни тени привычного высокомерия. Он принял. Он растворился. И тем самым он не дал своему Я оказаться развеянным под мимолётным дыханием высших сил.

Свет падал сверху и снизу, слева и справа, из-за спины и спереди. Свет взрезал тонкими лезвиями клубящиеся туманы, и Тэйону казалось, что он находится в мире, сотканном из чистого света, из мерцающих разноцветных лучей, прошедших сквозь магические лаэссэйские витражи и ставших могучими, ставших разумными, ставших волшебными.

Лучи света сплетались, перекликаясь музыкальными гармониями и накладывающимися друг на друга причудливой формы волнами. Лучи света создавали аккомпанемент.

И под него, под эту слышимую не ухом, а нутром музыку, танцевала женщина.

Высокая и низкая, серебристо-светлая и антрацитово-чёрная, с волосами короткими и длинными, светлыми и тёмными… Призрачные крылья метались вокруг тела, сплетаясь с прядями волос, с движением когтистых кистей, с изгибами тела. Она менялась и в то же время оставалась неизменной. Она была собой и в то же время суммой бесконечного множества. Она…

…была прекрасна. Но Тэйон знал, что взглянуть в Её многоцветные глаза будет означать для него потерю себя. Рабство, более страшное, чем то, что могут принести цепи и ошейник.

…богиня…

А затем что-то случилось, и Танцующая обрела свою форму. Высокая, худая, кажущаяся почти диспропорционально сложенной, женщина кружилась в вечном движении, изящные кисти взлетали к небесам в мольбе или падали в приказе — невозможно было сказать точно.

Её кожа была бела абсолютно белым, безупречным цветом. Таким, который можно увидеть лишь в солнечный полдень, когда смотришь на зимнюю равнину и вскидываешь руку, заслоняясь от невероятной чистоты снежного сияния. Таким цветом, хладное пламя которого ослепит тебя, если смотреть на него прямо.

Её глаза были серыми, тёмно-серыми, светло-серыми, в них были все оттенки многогранного серого. Сталь, отразившая лунный блик, присутствовала в этих глазах, туманы, дурманящие душу и скрадывающие бездну, плыли в их глубинах, пепел, осыпающий небо, стыл в них. А ещё в них пел ветер, реющий среди самых высоких, самых недоступных вершин, готовый в любой момент вырваться на волю.

Её волосы были чёрными, иссиня-чёрными, угольно-чёрными. Точно крыло ворона, точно беззвёздное небо, точно кружащие около тонкого тела птицы погибели. Волосы метались вокруг Её плеч и бёдер, плели свой собственный, отдельный танец, и казалось, что это огромные, тёмные крылья, тонкие и безупречные.

Она танцевала, как никто и никогда не танцевал перед глазами мага. Понятия грациозности и гармонии в прежнем его представлении утратили всякое значение, потерялись перед лицом абсолютной чуждости и абсолютного совершенства Её движений. Это были не грубые перемещения чего-то материального, а ломкие порывы ветра, то резкие, то застывающие, не имеющие ничего общего с человеческой пластикой. И поэтому более притягательные, поэтому более завораживающие.

Она порождала преклонение и цепенящий, всепоглощающий ужас.

И облегчение, истекающее, точно кровью, сожалением, когда Тэйон понял, что перед ним мелькнуло лишь пророческое видение. Видение — предназначенное не для него. Маг медленно опустил веки, осознавая, что меньше одного удара сердца прошло с тех пор, как Совёнок передала своё послание светлейшему князю и услышавший его Тэйон Алория понял, что никогда уже не станет тем человеком, которым он был всего лишь несколько секунд назад.

Гулкие слова, впечатавшиеся, казалось, в саму душу магистра воздуха, ещё отдавались эхом в захламлённой комнате, а профессор ди Минерве уже уткнулась носом в книгу и окружающий мир перестал для неё существовать.

— Благодарю вас, госпожа. Встреча с вами была крайне познавательна. — Каким-то образом ему всё-таки удалось совладать с голосом, но с тем же успехом маг мог говорить со стенами и с потолком: она не слышала ни слова. Очутившаяся вдруг рядом фейш предложила проводить магистра до дверей, и Тэйон, всё ещё пребывавший в некотором трансе, тупо повиновался. Разум мага лишь автоматически зафиксировал, сколь скованны и правильны движения миниатюрной ясновидящей по сравнению с тем, что только что было явлено ему в обрывке видения. А ведь раньше Шаниль всегда казалась ему воплощением лёгкости, и каждый шаг её был подобен танцу под слышимую лишь одной фейш музыку.