В первый раз она посмотрела на Конана пристально и совершенно открыто.

– Возможно, что мы… То есть что Матерь Дурга и захочет воспользоваться услугами такого человека, как ты. Если ты останешься здесь на некоторое время – кто знает? – может быть, нам удастся направить тебя на путь доброты и света. – Еле заметная улыбка искривила уголки ее рта. – Идем. Я покажу тебе царство Матери Дурги здесь, на благословенном западе.

Она поднялась из-за стола и пошла на галерею. Конан последовал за ней.

– Здесь мы совершаем дневные богослужения, – сказала она, указывая на храм внизу.

– И сколько там их? – спросил Конан. – Я имею в виду верующих, а не богослужения.

– Сейчас – больше ста, – сказала она. – Мы предлагаем благодать Матери Дурги всем, но здесь находятся лишь те, чья вера и решимость не вызывает сомнений.

"Только те, – подумал Конан, – от кого текут денежки".

– Великий душою Андолла, мой супруг, является посредником, через которого к нам нисходит слово Матери Дурги.

Она ввела Конана в боковой притвор. Здесь стояло еще одно изваяние богини. Но эта статуя была черной. Обнаженное тело покрыто зловещими кровавыми пятнами. С шеи богини свисало ожерелье из человеческих черепов. В руках она держала меч. Сама богиня при этом плясала на горе внутренностей и отрезанных рук и ног.

– А это Матерь Богиня в ее ипостаси Пьющей Кровь и Пожирающей Потроха. Все вендийские боги имеют как созидающие, так и разрушающие ипостаси. Главным образом мы поклоняемся Матери Дурге в ее созидающей, дающей рождение ипостаси. – Оппия холодно улыбнулась, глядя на Конана. – Но мы не должны забывать и о ее темной стороне.

– Да, забывать про это, – Конан кивнул на статую, – было бы неосмотрительно.

Восточных богов Конан не любил почти так же сильно, как и божеств Стигии. Будучи истинным сыном свободного, сильного народа, киммериец искренне презирал тупоголовых фанатиков различных бредовых богов – таких, как Матерь Дурга. Как правило, любым экзотическим пантеоном верховодил какой-нибудь кровожадный, злобный монстр. Или же слабосильный, припадочный уродец.

– А здесь, – вещала Оппия, когда они вошли в другое помещение, – тех, чья вера пошатнулась, стараются вернуть на истинный путь.

На стенах здесь висели кандалы, а в центре помещения находилась X-образная рама, снабженная ручными и ножными кандалами. С одной из перекладин рамы свисала многохвостая плетка, каждый ремень которой был усеян бронзовыми крючьями.

– Да, – заметил Конан, – это действительно радикальное средство укреплять пошатнувшуюся веру.

– Я уже заметила, что ты из маловеров, – фыркнула женщина. – Впрочем, чего ожидать от варвара. Однако Матерь Дурга никого не отвергает, сколь бы низкорожденным ни был человек. Идем.

Она показала Конану сады, мастерские, кухни, прачечные. Рабы в храме отсутствовали. Впрочем, думал Конан, здешние аколиты – самые настоящие невольники. Всю грязную работу делали именно они. Прелесть данной системы заключалась в том, что за рабов не надо платить – люди сами платили за то, чтобы их сделали рабами.

Позади самого храма имелось большое здание в четыре этажа с многочисленными комнатами. Оппия показала Конану обширные помещения – спальни аколитов. За исключением циновок, сейчас аккуратно свернутых и лежащих у стены, здесь не было вообще ничего. Оппия описала Конану распорядок дня аколитов. Конан узнал, что юные и богатые послушники содержались в условиях куда более строгих, чем солдаты-новобранцы. Богослужения проводились днем и ночью. Аколиты никогда не спали больше двух часов подряд. Если они не молились, значит, работали.

На кухне Конан заметил, что жратва состоит главным образом из каши. Поскольку они находились в состоянии вечного голода и изнурения, с их сознанием и волей можно было делать что угодно. В душе Конан кипел от гнева, хотя изо всех сил старался скрывать свои чувства. Обычное рабство по сравнению с этим казалось делом неземной чистоты. Кроме того, Конан был уверен, что самого худшего ему еще не показали.

Наконец она привела его в обширное помещение на третьем этаже.

– Жить будешь здесь, – сказала она. – Не сомневаюсь, что тебе здесь будет комфортабельнее, чем в тех условиях, в каких ты до этого дня проводил свою жизнь.

– Пожалуй, – согласился Конан. – А ты где живешь?

Она смерила его ледяным взором:

– Зачем тебе это знать?

– Времена сейчас неспокойные. Половина аквилонского отребья, по которому виселица плачет, находится сейчас здесь, в Шикасе. А вокруг людей загадочных всегда бродят слухи. Человеку, не знакомому с вашим благочестивым образом жизни, может показаться, что в этом храме хранится гигантское богатство. Если сюда ворвутся грабители и поднимется тревога, я должен знать, куда бежать, чтобы спасти вас.

– Да, ты прав, – сказала она. – На этом этаже. Повернешь налево, в зал за этой дверью, затем направо, до конца. Выйдешь к красной двери. За этой дверью наши апартаменты. Без моего приказа или приказа моего мужа в эти помещения никто не ходит.

– Я понял, – сказал Конан, в душе решив при первой же возможности обшарить эти комнаты.

– Очень хорошо. Теперь остается одно – оплата.

– Ну, тут-то вопроса никакого нет, – сказал Конан. – Моя плата – тысяча золотых марок. Половину можешь отдать прямо сейчас. В скором времени ваши дела здесь так или иначе решатся, и тогда заплатите остаток.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросила она.

Конан пожал плечами:

– Либо война между бандами закончится и власть в городе перейдет в одни руки, либо же тебе с твоим мужем придется покинуть город.

– Покинуть город? – Ее глаза блеснули. – С чего бы это нам покидать город?

Конан усмехнулся:

– Знаешь, мне почему-то кажется, что Матерь Дурга может позвать вас куда-нибудь в другое место нести ее слово людям. Подозреваю, что подобное происходило уже не раз до того, как вы прибыли в Шикас. Кроме того, думаю, что ваш отъезд будет внезапным и случится глубокой ночью. Только будь уверена: я замечу его и приду за причитающимися мне деньгами.

Несколько мгновений она яростно смотрела на него, а затем неожиданно хихикнула. Протянув руку, длинным заостренным ногтем указательного пальца она провела по его подбородку:

– Киммериец, я думаю, что мы с тобой найдем общий язык.

– Вот именно. Мне кажется, стоит заплатить мне прямо сейчас эти пятьсот марок.

– Подожди здесь, – приказала она. И со странным для ее возраста девчоночьим хихиканьем она выбежала из комнаты.

Киммериец заметил, что, оказавшись за дверью, женщина повернула налево. Значит, направилась в свои апартаменты… Несколько секунд он ждал, затем высунулся из дверей. Ее нигде не было видно, но за углом он услышал, как в замке поворачивается ключ. Стало быть, она носит ключ при себе.

Услышав, что дверь захлопнулась, Конан бесшумно пробежал по залу, свернул направо и обнаружил тяжелую красную дверь, окованную железом. Замок, конечно, внушительных размеров, но опытный взгляд бывшего взломщика моментально распознал всю его нехитрую премудрость. Если потребуется, замок можно открыть и шпилькой.

Потолок был низким, освещенным лишь масляными лампами, горящими в нишах. Конан поднял потускневшую бронзовую крышку одной из ламп и увидел, что резервуар до половины полон. Значит, масло заливают один раз в день, утром. В другое время можно не беспокоиться, что встретишь ненароком аколита, подливающего масло в лампы.

Конан прислушивался, не раздастся ли звук открываемой сокровищницы, но дверь была слишком толстой, чтобы пропускать такие звуки. Решив, что не стоит задерживаться у двери надолго, Конан вернулся назад. Потом вытащил кинжал и с отсутствующим видом принялся острить лезвие. За этим делом и застала его возвратившаяся Оппия.

В руках она держала кожаный мешочек. Однако внимательный взгляд киммерийца отметил, что бабенка ходила не только за деньгами. Кое-что она изменила и в своем одеянии… Теперь платье открывало узкую полоску смуглой плоти от подмышек почти до лодыжек. Оппия протянула киммерийцу мешочек. Сунув кинжал в ножны, Конан взял деньги. Мешочек был из тонкой, на диво добротно выделанной кожи и весьма увесист. Киммериец чувствовал, что женщина прямо-таки трясется от похоти. Да, бабы куда опаснее золота!