Отец поднял взгляд и, заметив дочь, виновато попытался спрятать пиво. Рени предпочла не заметить бутылки.

– Папа, я сейчас сварю кофе, и нам пора идти к Стивену.

Отец воровато покосился на последние капли пива в бутылке. Остальные пристально вглядывались в экран. Одна из коллег Рени считала, что все мужики – кобели; если так, то особенно это проявляется в том, как они смотрят на мяч. Длинный Джозеф осушил бутылку и демонстративно поставил на пол.

– Пойду, что ж. Надо с мальчишкой повидаться.

Когда они шли коридором, Рени показалось, что в дверях гаража стоит тот самый человек в темной рубашке, но солнце било в глаза, и разобрать что-либо было трудно. Она подавила сосущее чувство под ложечкой. Даже если это тот самый тип, это еще ничего не значит. В убежище обитают почти пять сотен человек, и еще больше приходят в гости. Сама Рени знала только пару десятков погорельцев из собственной многоквартирки.

Сворачивая, она глянула туда снова, но дверной проем был пуст.

– Хорошо было, – произнес внезапно отец, – когда-то. Так здорово.

– Что?

– Когда я работал. Электриком был. Кончаешь, складываешь инструменты, идешь выпить с друзьями. Сделаешь работу и доволен. А потом спина у меня заболела.

Рени промолчала. Травму спины отец получил – или утверждал, что получил – через год после смерти бабушки Умы Бонгелы, заботившейся о детях после того, как их мать погибла при пожаре. А кроме того, травма странным образом совпала с повышенным интересом Длинного Джозефа к бутылке. Со своих посиделок он возвращался домой так поздно, что Рени приходилось укладывать братишку рядом с собой, чтобы он не плакал. В травму отца она так до конца и не поверила.

Если только его не сгибали тяжелая работа, и снова работа, и снова, и невыносимо тяжелое бремя гибели жены, а потом тещи, и ответственность за двоих детишек; сгибали, пока Длинный Джозеф уже не мог больше распрямиться. Тоже травма спины – своего рода.

– Знаешь, ты еще можешь это делать.

– Что? – Отец отвлекся, глядя куда-то в конец коридора.

– Работать электриком. Господь знает, тут у всех проблемы. Думаю, все были бы рады твоей помощи.

Отец зло покосился на нее и уставился вдаль.

– Спина…

– А ты не напрягай ее. Ты ведь много можешь сделать. Тут у половины жителей розетки перегружены, проводка старая, техника дрянная. Можешь пройти, посмотреть…

– Черт тебя дери, девка, если хочешь избавиться от меня, так и скажи! – внезапно взъярился отец, сжимая кулаки. – Я ни у кого работы клянчить не намерен! Что тебе – пенсии моей мало?

– Хватает, папа. – В пятьдесят лет отец уже стал склочным стариком. Рени хотела обнять его, но не осмелилась. – Хватает. Это была просто идея. Я хотела бы видеть тебя…

– Полезным? Я сам себе полезен. А ты займись своим делом.

До своей клетушки они дошли в молчании. Длинный Джозеф хлопнулся на кровать и сосредоточенно и критически разглядывал свои тапочки, пока Рени заливала кипятком растворимый кофе. Когда таблетки кончили пузыриться, она передала одну кружку отцу.

– Можно тебя спросить, или ты так и будешь дуться до вечера?

Он воззрился на дочь поверх кружки.

– Чего?

– Тот тип, который маячил перед нашей многоквартиркой, – как он выглядел? Помнишь? Ну, который сидел в машине, когда приходил Ксаббу.

Отец пожал плечами и подул на кофе.

– Откуда мне знать? Темно было. Борода была, шляпа. Зачем это тебе?

Ее преследователь был безбород, но это ничего не значит – побриться любой может.

– Я… я волнуюсь, папа. Мне кажется, что меня кто-то преследует.

Отец скривился.

– Что за ерунда? Преследует? Кто?

– Не знаю. Но… мне кажется, я кому-то на мозоль наступила. Я выясняла, что случилось со Стивеном… сама исследования проводила…

Длинный Джозеф хмуро встряхнул головой.

– Что за дурь ты несешь, девчонка? Кто за тобой гоняется – псих-доктор?

– Нет. – Она охватила кружку ладонями, радуясь теплу, несмотря на то, что день был жаркий. – Мне кажется, что Стивен пострадал из-за сети. Я не могу объяснить, но мне так кажется. Поэтому я и поехала к своей учительнице.

– Да на кой бес тебе эта старая белая ведьма?

– Черт, папа, я пытаюсь с тобой говорить! Ты ничего не знаешь о докторе Ван Блик, так что заткнись!

Отец попытался встать и расплескал кофе.

– И не вздумай вставать. Я говорю об очень серьезных вещах. Так ты будешь слушать или нет? Я, знаешь ли, не единственная родственница Стивену – он все-таки твой сын.

– И я к нему пойду сегодня. – Длинный Джозеф был преисполнен оскорбленного достоинства, несмотря на то, что был в больнице лишь четырежды, всякий раз по настоянию Рени. Он опустился на кровать, выпятив губу, как обиженный ребенок.

Рени рассказала ему все, что смогла, опустив самые сложные умозаключения и обойдя по кривой последний час, проведенный в «Мистере Джи». Она была слишком взрослой и независимой, чтобы отец попытался запретить ей что бы то ни было, но нельзя сбрасывать со счетов шанс, что, когда очередная бутылка пива напомнит ему, что он потомок зулусских воинов, он решит защитить ее самолично – скажем, разобьет пульт. При необходимости она и с работы могла вести свое расследование, но она и так втянула политех в это дело больше, чем намеревалась, да и сильно отстала от учебной программы за время болезни.

Когда она закончила, Длинный Джозеф необычайно долго молчал.

– Неудивительно, что ты едва не убилась – работаешь целыми днями, а потом еще со всякой дрянью возишься, – заключил он наконец. – По мне, так все это дурь одна. Чтобы мальчишке от компьютера плохо стало? Да никогда о таком не слышал.

– Я не знаю. Это же только мои догадки. Доказательств-то у меня нет.

«Кроме размытой фотографии города. И то лишь потому, что я взяла свой пульт к Сьюзен. И потому, что меня не было в доме во время пожара».

– Думаешь, кто-то поджег наш дом? – неожиданно спросил отец, будто подслушав ее мысли.

– Я… не знаю. Боюсь предполагать, что это настолько серьезно. Я надеялась, что это обычный пожар – ну, авария какая-то.

– Потому что, если ты связалась со всякой мразью, девочка, они тебя выжгут. Знаю. Навидался. – Длинный Джозеф вытянул ноги, озирая собственные носки, и, несмотря на весь свой рост, показался вдруг маленьким и старым. Хрюкнув, он согнулся и принялся искать под кроватью башмаки. – Так теперь тебе кажется, что тебя преследуют?

– Может быть. Не знаю. Я уже ничего не знаю.

Отец посмотрел на дочь мрачно и немного испуганно.

– Не знаю, что сказать, Ирен. Нехорошо думать, что у моей дочери крыша съехала, но твои идейки мне еще меньше нравятся. – Он выпрямился, сжимая в руке беглые башмаки. – Сейчас натяну, и пойдем проведаем этого мальчишку.

После визита Рени отвела отца в раздевалку, чтобы снять энкостюм, и переоделась сама, отправив свернутый комбинезон в люк мусоросборника. Потом пошла в уборную, пристроилась на краешке унитаза и разрыдалась. Сначала слезы катились по одной, но пару секунд спустя Рени уже не могла перевести дыхание, хлюпая носом.

Он был где-то там. Ее Стивен, хитроглазый малыш, забиравшийся к ней в кровать, не покинул свое тело. Лампочки машин, мониторы на черепе, все инструменты современной медицины – или той ее части, что мог предоставить госпиталь пригородов Дурбана – утверждали, что мозг его не мертв. Пока. Но с каждым днем руки его сгибались все сильнее, пальцы все крепче сжимались в кулаки, несмотря на физиотерапию. Как там звучала эта жуткая фраза? «Персистентное вегетативное состояние». Как высохший корешок. Бездвижно застрявший в земле, почерневший, мертвый.

Рени не чувствовала, что брат рядом, – вот что пугало ее. Ксаббу сказал, что дух его ушел далеко, и, хотя в глубине души она всегда относилась с тайным презрением к любым доводам спиритов, эта фраза удивительно подходила к ее нынешним ощущениям. Тело принадлежало Стивену, оно жило, но Стивена в нем не было.