Так какая разница между этим и «персистентным вегетативным состоянием»?

Она устала, так устала. Чем быстрее она бежала, тем меньше двигалась с места и не знала, где взять силы бежать дальше. В такие часы смерть, даже такая ужасная, какой была смерть ее матери, казалась по контрасту благословением – смерть приносила покой жертве и некое разрешение от бремени родным.

Рени оторвала клок грубой туалетной бумаги, высморкалась, оторвала еще и вытерла лицо. Отец, наверное, уже места себе не находит. Старые журналы, разбросанные в приемной, не того сорта, чтобы привлечь его внимание. Интересно, почему журналы в больницах предназначаются исключительно для добрых бабушек? Уже по отсутствию спортивных новостей или полуголых женщин можно судить, что ни один мужчина не приложил руку к подбору развлекательного чтения.

Стоя перед зеркалом, Рени еще раз вытерла лицо. От едкого запаха дезинфекции глаза снова начали слезиться. «Ну надо же, как мило, – кисло подумала Рени, – стараешься-стараешься, чтобы не видно было, что ты рыдала, а потом выходишь из сортира, и все по новой». Она в последний раз небрежно промокнула веки и вышла.

Отец действительно маялся в ожидании, но место себе все же нашел. Он приставал к хорошо одетой женщине чуть постарше Рени, съехавшей к самому краю дивана в попытках избежать его навязчивого внимания. Пока Рени приближалась, отец успел несколько придвинуться к своей жертве.

–… Жуткий бардак. Пожарные, вертолеты, скорая… – Он рассказывал о пожаре. Рени улыбнулась, подумав, не испортила ли она своим появлением рассказ о том, как он героически выносил из огня детей и женщин.

– Пошли, папа… – начала она и осеклась, узнав женщину. Это была мать Соки. Они не разговаривали со времени той злосчастной беседы, когда с приятелем Стивена случился припадок. – Добрый день, Патриция, – вежливо проговорила она. – Папа, это мать Соки. Извини, я тебя не сразу признала.

Патриция глянула на Рени со страхом и неловким сочувствием – черт, наверное, следы слез все же заметны.

– Добрый день, Ирен. Приятно познакомиться, мистер… – Она осторожно кивнула Длинному Джозефу, явно опасаясь, что он продолжит к ней придвигаться.

Рени помолчала секунду. Хотелось спросить, зачем Патриция пришла сюда, но суеверная вежливость больничных приемных не позволяла.

– Мы ходили к Стивену, – выговорила она.

– Как он?

Рени покачала головой.

– Все так же.

– Напяливают на тебя этот балахон дурацкий, – встрял Длинный Джозеф. – Точно у моего мальчика лихорадка или еще что…

– Это не… – начала Рени, но Патриция прервала ее:

– Соки на обследовании. Три дня, две ночи. Обычное обследование. – Последние слова она произнесла с вызовом, точно ожидала, что Рени будет ей противоречить. – Но ему так одиноко здесь, что я после работы его навещаю. – Она подняла сумку. – Фрукты ему принесла. Виноград. – Казалось, она сама сейчас расплачется.

Рени знала, что болезнь Соки была вовсе не такой легкой или временной, как утверждала Патриция при их последней беседе. Хотелось узнать больше, но задавать вопросы было не время.

– Передай ему привет от меня. А нам пора. У меня завтра тяжелый день.

Пока отец выполнял сложную и трудоемкую процедуру вставания, Патриция неожиданно положила руку на плечо Рени.

– Твой Стивен… – начала она и смолкла. Маска сдержанного беспокойства слетела, обнажив маску ужаса.

– Да?

Патриция сглотнула и пошатнулась, точно готова была упасть в обморок. Казалось, только строгий деловой костюм ее и удерживает.

– Надеюсь, ему станет лучше, – неуклюже проговорила она. – Я надеюсь, им обоим станет лучше.

Длинный Джозеф уже направлялся к выходу. Рени следила за ним, точно за непослушным, больным ребенком.

– Я тоже, Патриция. Не забудь передать от меня привет Соки, хорошо?

Патриция кивнула и опустилась на диван, на ощупь нашаривая журнал.

– Она хотела что-то мне сказать, – заметила Рени, пока они ждали автобуса. – Или хотела спросить меня о Стивене?

– Ты о чем? – Отец потрогал носком ботинка пустой пластиковый пакет.

– Ее сын Соки… с ним тоже что-то стряслось. Пока он был в сети. Как со Стивеном. Я видела, как у него случился припадок.

Длинный Джозеф обернулся, глядя на больницу.

– Он тоже в коме?

– Нет. С ним что-то другое. Но у него тоже затронут мозг. Я знаю.

Они сидели в молчании, пока не подошел автобус.

– Кто-то должен найти этих сетевиков, – заявил отец, втискиваясь на сиденье. – И пусть они отвечают. Кто-то должен что-то сделать.

«Я делаю, папа», – хотела сказать Рени, но знала, что отец имеет в виду вовсе не ее.

Стояла ночь. Звезды едва мерцали, как кусочки слюды в черном песке. Единственным источником света на всю вселенную оставался ее костер, разведенный в кольце камней.

Она слышала голоса, голоса ее детей, и в то же время – племени чужаков, отряда путников в непредставимых краях. Ксаббу был одним из них, и хотя Рени не видела его, он сидел рядом с ней, и его голос звучал в тихом шепотке неприкаянных душ.

Далекий горизонт венчала тьма еще более глубокая, единственная часть неба, где не горели звезды. Треугольная тень, похожая на египетскую пирамиду, поднималась невозможно высоко, точно они сидели у самого его подножия. Голоса вокруг Рени шептали и пели. Все они знали о высокой тени, знали и боялись ее и в то же время страшились отойти от единственного знакомого ориентира в этой бесконечной ночи.

– Что это? – спросила она, и голос Ксаббу ответил:

– Это место, где живет Обожженный. Он придет этой ночью.

– Мы должны бежать!

Внезапно она ощутила, что за пределами круга света движется нечто, живущее в темноте, как рыба – в воде, что-то огромное и мрачное, а слабые язычки огня были единственным источником неоскверненного света во всем мире.

– Но он возьмет лишь немногих, – ответил голос. – Остальные останутся в живых. Лишь немногих…

– Нет! Мы не можем ему отдать никого! – Она протянула руку, но чья-то ладонь расползлась в ее пальцах туманом. Шепоток усиливался. Тьма подкрадывалась все ближе, трепетали деревья и камни, слышалось тяжелое дыхание. Рени попыталась подтащить своего друга поближе, но призрачное тело ускользало из рук. – Не надо! Не уходи!

Старик Ночь прыгнул на них, широко раскрыв челюсти тьмы.

Задыхаясь, Рени подскочила в постели. Шепоток все еще отдавался в ушах: вздохи, рычание. Что-то гремело во тьме. Сориентироваться она решительно не могла.

– Тихо вы там! – заорал кто-то.

Тут Рени вспомнила, что они во временном убежище, а звуки доносятся с пола в двух шагах от нее.

– Папа!

Она нашарила кнопку и включила ночник. В его тусклом свете она увидела клубок беспорядочно шевелящихся конечностей, бьющих по фибропластовым перегородкам. Один набор рук и ног, в полосатой пижаме, принадлежал ее отцу. Рядом валялся второй ночник; свет сочился из него, как из перевернутого бокала. Рени соскочила с кровати, вцепилась нападавшему в горло и заорала что есть мочи:

– Помогите! На помощь!

Жалобы из соседних каморок стали громче, но пара человек, казалось, соизволила подняться. Рени вцепилась в курчавые кудри нападавшего и изо всех сил дернула. Тот взвыл и схватил ее за руку.

Отец, воспользовавшись передышкой, отскочил. Незнакомец вырвался из хватки Рени, но, вместо того чтобы бежать, забился в угол каморки и скорчился там, прикрывая голову руками. Рени направила на него луч фонарика, но тут заметила, что отец приближается, сжимая в руке тупой кухонный нож.

– Папа, не смей!

– Зарежу ублюдка! – прохрипел отец. От него несло кислым проспиртованным потом. – За дочкой моей гоняться!

– Мы не знаем! Может, он комнатой ошибся! Да постой ты, черт! – Рени подползла к дрожащему незнакомцу. – Вы кто?

– Он знал, что делает. Я слышал, как он прошептал твое имя.

На мгновение Рени оцепенела от ужаса – может, это Ксаббу пришел за ней? Но даже в сгущаемых ночником сумерках незнакомец был слишком высок. Она осторожно коснулась его плеча.