— Это животное, — сообщил метаморф, — называется хайбарак. Его считают священным.

Небольшое стадо пасется в горах неподалеку отсюда, и только королю позволено на них охотиться. Если кто-то другой убьет такого зверя, он тем самым совершит святотатство. Самые крупные кости, из которых сделан трон, принадлежат хайбараку.

— В таком случае это что — объявление войны каким-то враждебным племенем?

— Насколько мне известно, никакие другие племена в этом районе не обитают — ни враждебные, ни дружественные.

— Насколько было известно тебе и всем остальным, отиноры здесь тоже не обитали, пока их не обнаружили. Очевидно, здесь живет еще кто-то.

— Очевидно, — согласился Коринаам несколько раздраженным тоном. — Только я не знаю, принадлежат ли те, кто сбросил это животное вниз, к вражескому племени, или это просто изгои из племени отиноров. Первый человек, с которым я заговорил, пребывал в таком шоке, что не в состоянии был вообще понять, о чем я его спрашиваю. Второй рассказал мне только, что это священное животное и что этого не должно было произойти.

Вам предоставляется полная свобода делать собственные выводы, принц.

Но никаких выводов Харпириас сделать не мог. Даже на следующий день метаморфу ничего больше не удалось узнать. Отиноры наотрез отказывались говорить об этом происшествии.

Главным следствием странного события того вечера для Харпириаса была новая — какая уже по счету? — отсрочка начала переговоров. Король весь день оставался в своем дворце, и следующий день тоже. Мертвое животное утащили куда-то под аккомпанемент торжественного хорового пения; то место, где оно ударилось о землю, было тщательно очищено от крови; на площади днем и ночью дежурили часовые, наблюдающие за краем каньона, чтобы не пропустить нового вторжения.

И вот утром к Харпириасу послали гонца сказать, что король наконец-то готов вести с ним переговоры.

— Ты ему скажешь с самого начала, что я не корональ лорд Амбинол, — сказал Харпириас метаморфу, пока они шли через площадь к дворцу — Только не с самого начала, принц. Прошу вас.

— Значит, это будет вторым вопросом.

— Разрешите мне самому выбрать подходящий момент.

— Подходящим моментом, — возразил Харпириас, — был тот, когда возникло это недоразумение.

— Да, возможно, вы правы. Но тогда было невежливо перебивать короля, чтобы поправить его. А теперь…

— Я хочу, чтобы все встало на свои места, Коринаам.

— Конечно. Как только позволят обстоятельства.

— И с этого времени, — заявил Харпириас, — когда я обращаюсь к королю с каким-нибудь замечанием, я хочу, чтобы ты переводил буквально и точно.

Равным образом я хочу получить точный и буквальный перевод всего того, что король говорит мне.

— Несомненно, принц. Несомненно.

— Знаешь, я вовсе не так туп, каким ты меня, возможно, считаешь, и вполне могу сам выучить язык, на котором они тут говорят. Если в твоем переводе, Коринаам, я обнаружу неточности, я тебя убью.

Это резкое заявление так поразило Коринаама, что он непроизвольно начал менять очертания. Контуры его расплылись и затрепетали, хрупкое длинное тело уплотнилось и сжалось, словно защищаясь; цвет кожи изменился и из бледно-зеленого превратился в зеленовато-коричневый; черты лица сгладились, так что ни глаз, ни губ почти не стало видно.

Ахнув и передернув плечами, он восстановил свой прежний облик и переспросил:

— Убьете, принц?

— Убью. Так же, как убил бы животное в лесу.

— Я еще ни разу вас не обманул, — сказал метаморф. — И впредь не собираюсь это делать.

— Лучше даже и не помышляй об этом, — предупредил Харпириас.

К его удивлению, он застал короля Тойкеллу веселым, даже, можно сказать, буйно веселым.

Казалось, странное происшествие, случившееся несколько дней назад, сегодня не омрачало его настроения. Не осталось также следа от той отчужденности и холодности, которую он выказал в тот единственный раз, когда они с Харпириасом встретились после вечернего пира.

Тойкелла спустился со своего трона и энергично расхаживал по огромному залу Как обычно, его окружали женщины — Харпириас со смущением заметил присутствие юной принцессы, которая приходила к нему в комнату и предлагала себя, — и король время от времени прерывал свое беспокойное хождение, чтобы одарить одну из них грубой лаской или хрипло прошептать на ухо другой пару предположительно ласковых слов. Увидев входящего Харпириаса, он круто обернулся к нему и прокричал громкое, гортанное приветствие, в котором Харпириас уловил отинорское слово «хелминтак», которое, как он уже понял из контекста, означало «величество», «светлость», или подобный этим почетный титул, а также снова слова «корональ» и «лорд Амбинол».

Харпириас сердито посмотрел на Коринаама. Ошибка повторялась снова и снова, и ее становилось все сложнее устранить.

Вот и сейчас исправить ее не представлялось возможным. Король, разражаясь оглушительными взрывами хохота, обхватил его обеими руками и прямо ему в ухо прокричал длинные и непонятные восклицания. Через некоторое время Харпириас более или менее тактично высвободился из сокрушительных объятий гиганта и посмотрел в сторону метаморфа.

— Что он сказал?

— Он приветствует ваше возвращение ко Двору — Сказано было что-то еще помимо этого.

Я в этом уверен.

Очертания Коринаама слегка расплылись по краям.

— Мне нужен точный перевод, — настаивал Харпириас. — А иначе… — И он быстро чиркнул себя пальцем по адамову яблоку.

— На самом деле король удивляется, — ответил метаморф, закатывая глаза, — что за народ эти маджипурцы, если ими правит такой женственный король.

— Что?!

— Вы просили точный перевод, принц.

— Да. Знаю. Но что означает — «женственный»? Он ведь имеет в виду меня, а не настоящего лорда Амбинола, правда? Какие у него могут быть причины полагать…

— Думаю, — осторожно пояснил метаморф, — что он имеет в виду ваш отказ от его дочери в ночь после пира.

— А-а! Конечно. Скажи ему… сперва скажи ему, что я не король Маджипура, а только посол короля. Затем поблагодари его за то, что он был настолько добр и прислал свою красавицу-дочь навестить меня в ту ночь. А потом объясни ему, что я ни в коем случае не женственный, как он сможет убедиться, если возьмет меня с собой на охоту в королевский заповедник. И скажи ему также о данном мною обете воздержания, который ради блага моей души на время лишает меня женских объятий.

Коринаам коротко сказал что-то королю — слишком коротко, подумал Харпириас, учитывая все, что он поручил ему передать. Тойкелла снова рассмеялся, еще громче, чем прежде, и произнес в ответ быструю и категорично звучащую фразу.

— Ну? — спросил Харпириас.

— Король говорит, что, как он считает, хорошо бы вам освободиться от такого глупого и наносящего вам вред обета.

— Могу понять, почему он так думает. Но в настоящее время я намереваюсь продолжать вести жизнь в чистоте телесной. Скажи ему об этом.

Коринаам снова заговорил.

Ответная тирада короля звучала довольно долго.

— Он восхищен вашей решимостью, принц, — перевел Коринаам, — но говорит, что клятва воздержания кажется ему такой же странной, как снег, который падает вверх. Он сам имеет одиннадцать жен и занимается любовью по крайней мере с тремя из них каждую ночь. Более сотни жителей деревни — его дети.

— Мои поздравления по поводу его энергии и также его плодовитости. — Харпириас прищурился. — А как он отреагировал, когда ты сказал ему, что я не корональ?

Снова Коринаам расплылся по краям.

— Этого я ему не сказал, принц.

— Не забывай, что под страхом смерти я приказал тебе точно переводить каждое мое слово, Коринаам.

— Да, я помню об этом, принц. Но как мне заставить вас понять, что я не могу словно между прочим сообщить подобную новость во время беседы о других вещах? Король ожидал личного приезда короналя. Он считает, что вы и есть он. Сказать ему сейчас обратное — значит, погубить все дело до того, как оно началось.