Король коротко бросил несколько слов Манкхелму. Жрец немедленно вытащил черную кожаную флягу из коробки со священными предметами, подставил ее под льющуюся толчками кровь и держал, пока она не наполнилась. Манкхелм передал ее королю; потом, опустившись на колени, начал свежевать умирающее животное, несмотря на то что оно еще слегка шевелилось.

— Что происходит? — тихо спросил Харпириас у Коринаама.

— Я не вполне уверен. Но это явно какое-то ритуальное убийство.

— Разве король не предполагал охотиться на хайбараков?

— Вероятно, он решил, что сойдет и это животное.

И действительно, по-видимому, так оно и было. Теперь жрец обнажил плоть зверя — он наконец издох — и с ловкостью человека, который привык готовить жертвоприношения, разрезал тушу на куски, откладывая в сторону мясо с бедер, рядом с ним сердце, а некоторые другие внутренние органы — отдельно. Харпириас поневоле восхищался умением Манкхелма обращаться с добычей. Когда дело было сделано, жрец поднялся и набросил сырую шкуру зверя на широкие плечи Тойкеллы, скрепив ее кожаным ремешком, расшитым бусами, который завязал вокруг шеи короля. Голова зверя болталась за спиной короля, остекленевшие мертвые глаза уставились вдаль.

То, что последовало дальше, шокировало даже столь опытного в кровавых охотничьих забавах человека, как Харпириас. Тойкелла поднял в воздух черную кожаную флягу с кровью, торжественным жестом протянув ее по очереди во все четыре стороны небесной сферы; а потом четырьмя или пятью глотками выпил содержимое. Далее он опустился на колени и стал пожирать красное, дымящееся сердце. Какой-то кусок, очевидно печень, он подал Манкхелму; тот съел часть ее и положил остаток на плоский камень, выбранный в качестве алтаря. Остальное мясо король разделил и подал окровавленные куски каждому из своих людей; затем повернулся с одним из кусков к Харпириасу.

Харпириас тупо уставился на него.

— Возьмите, — прошептал Коринаам. — Съешьте его.

— Но оно же сырое!

Метаморф гневно посмотрел на Харпириаса.

— Вас приглашают принять участие в одном из самых священных ритуалов этого народа.

Возможно, в самом священном. Король оказывает вам большую честь.

Возьмите. И съешьте.

Харпириас угрюмо кивнул в ответ.

«Тембидат, — подумал он, — за это ты мне дорого заплатишь!»

Мясо оказалось жестким и жилистым и отдавало мертвечиной. Харпириас, давясь, кое-как проглотил его, хотя его чуть было тут же не стошнило.

Тойкелла с явным удовлетворением наблюдал, как Харпириас ест мясо, а когда тот закончил, крепко хлопнул его ладонью между лопатками.

Остальным людям Харпириаса посчастливилось избежать чести разделить с королем священное мясо. Никто из них, по-видимому, об этом не сожалел.

После началось пение и ритуальное сожжение несъеденных частей тела животного. Остаток туши просто сбросили в ближайшую пропасть. Затем король коротко бросил что-то своим людям, и те тотчас же начали упаковывать и увязывать охотничьи принадлежности.

— И это все? — удивился Харпириас. — Охота окончена?

— Так объявил король, — сказал метаморф. — Он не собирается гоняться за хайбараком. Это животное было решено сделать официальным летним жертвоприношением, и на этот год охота закончена.

— Он расстроен из-за тех людей, которые плясали на гребне скалы, да?

Поэтому он все так резко оборвал.

— Весьма вероятно.

— Кто это был, Коринаам? Что это за люди?

— Не имею понятия, — сдержанно ответил метаморф. Он отвел взгляд в сторону. Казалось, этот вопрос ему неприятен. — Ну вот, по-видимому, мы уже готовы снова тронуться в путь. Теперь мы возвращаемся в деревню.

— Сейчас? Но уже темнеет!

— Тем не менее мы уходим.

В этом не было никаких сомнений. Высокая фигура Тойкеллы, все еще в окровавленной накидке из шкуры животного, уже удалилась на значительное расстояние, направляясь обратно к тому месту, где начиналась тропа, ведущая вниз, в поселение. У Харпириаса не оставалось другого выхода, кроме как идти вместе с остальными, хотя темнота быстро надвигалась и ему казалось крайне опасным пытаться спуститься по обледеневшей, усыпанной камнями тропе ночью. Доберутся ли они вообще до тропы до того, как полностью стемнеет? Или им придется брести, спотыкаясь, по неровной, опасной почве этого плато, не видя, куда они идут?

Он поспешил догнать быстро шагающих отиноров.

Никто не сказал ни единого слова во время спуска. Настроение короля было столь мрачным, что люди опасались к нему приближаться.

Вне всяких сомнений, эту охоту никак нельзя было считать удачной, даже если Тойкелла предпочел объявить ее таковой.

Спуск при свете только одного тонкого месяца проходил медленно и трудно. Тропу почти невозможно было разглядеть; наверное, лишь руководствуясь инстинктом, Тойкелла из множества вариантов выбирал нужное направление.

Где-то около полуночи холодный, резкий ветер, слетающий порывами с вершин гор, начал дуть им в спины. Харпириас с ужасом подумал, что эти яростные шквалы сметут их с тропы и сбросят вниз со склона, и их тела рухнут на площадь, как тела убитых хайбараков. Он содрогнулся, постарался взять себя в руки и начал с преувеличенной осторожностью переставлять ноги.

Уже рассвело, когда они добрались до дна ущелья. Измученный ночным походом, Харпириас пошел прямо в свою комнату и зарылся в груду мехов.

Устроившись там, он вновь принялся гадать, что же за создания дразнили их и насмехались над королем отиноров с того высокого кряжа.

Несомненно, это были те же самые существа, которые убили королевских животных и сбросили их туши на дно ущелья. Здесь происходит нечто очень странное. Но что именно? Что?

Ответить он не мог. Какие бы загадочные события здесь ни разворачивались, у него не было способа проникнуть в их тайну.

Даже под мехами Харпириас не переставал дрожать. Утренние звуки пробуждающейся жизни смутно доносились до него сквозь ледяные стены дома для гостей. Но ни холод, ни этот шум не могли долго мешать ему. Теперь им руководила усталость. Он подтянул колени к груди, крепко зажмурился и через несколько секунд провалился в глубокий сон.

Сразу же по возвращении с высокогорья Харпириас поставил себе задачу научиться говорить по-отинорски. Слишком много событий, смысла которых он не понимал, происходило вокруг, а единственный имеющийся в его распоряжении переводчик оказался ненадежным. Ему необходимо самому овладеть этим языком.

Прежде он никогда не задумывался над проблемой изучения другого языка. За исключением этой горной страны, на всей планете понимали маджипурскую речь, и принцу с Замковой горы ни к чему было брать на себя труд знакомиться с языками, на которых общались между собой врууны, скандары, лиимены или представители любых других национальных меньшинств, обитающих на планете.

Ивла Йевикеник изо всех сил старалась ему помочь. Для нее это было игрой, еще одной забавой, которую они могли делить друг с другом между любовными играми. Она по-детски приходила в восторг от их лингвистических занятий. Пусть у нее тело женщины, думал Харпириас, но в действительности она всего лишь девчонка, и к тому же до крайности простодушная.

Возможно, он кажется ей какой-то занимательной куклой в натуральную величину, которую ее отец пожелал ей подарить. А научить Харпириаса говорить по-отинорски — всего лишь еще одна разновидность игры с этой новой куклой.

Поначалу дело двигалось медленно. Харпириасу довольно легко дались несколько элементарных слов: «рука», «глаз», «рот» и другие столь же очевидные существительные, обозначающие предметы и понятия, которые можно показать и назвать. Но ему было трудно продвинуться дальше. Однако через какое-то время хаос в его голове начал приобретать логичность и упорядоченность; а потом, к его удивлению и удовольствию, Харпириас стал быстро осваивать основные элементы языка.

Но даже после этого грамматика оставалась для него загадкой, а его произношение многих слов было до сих пор так далеко от совершенства, что девушка хохотала до судорог. Все же он накопил достаточно большой словарный запас, так что вскоре уже мог разговаривать с ней, если можно так выразиться, при помощи смеси из искаженных слов, усиленной жестикуляции И сложной пантомимы.