– Олимпиада Григорьевна!

– Вам придется подождать! – говорит она тоном учительницы. – Возможно, долго!

– Хоть всю жизнь!

Она смеется:

– С вашим характером вас на день не хватит!

А ведь правда! Внезапно я спохватываюсь:

– Вы знаете, в каком я нумере?

– Ты и в самом деле рехнулся! – смеется она. – Я же их снимала!

Мне показалось, или в самом деле она сказала мне «ты»? Спросить не успеваю: музыка кончилась. Провожаю Олимпиаду к столу и как бы вскользь замечаю: день выдался хлопотный. Никто не настаивает на продолжении банкета. Провожаем Олимпиаду и Евстафия, я вновь подаю ей шубку и целую на прощание руку. Сергей тоже прикладывается. Оревуар! Сергей идет к себе, я под благовидным предлогом задерживаюсь и заглядываю в ресторан. Маню пальцем официанта.

– Подашь в шестнадцатый нумер шампанского в ведерке! – говорю лениво. – Только через час, не раньше. Понял?

– Прикажете икорки, конфет? – склоняется он.

– И балык… Все, чтоб поужинать двоим, – сую ему четвертной.

Он прячет руки за спину:

– Евстафий Петрович велели за счет заведения.

– А на чай?

– С фронтовиков не берем-с.

Вот те раз!

– Ваше благородие! – он смущен. – Могу я попросить?

– Конечно!

– Часы покажете? Что из вашего живота достали?

Уже официанты знают! Киваю:

– Принесешь – покажу!

Он убегает радостный, я поднимаюсь к себе. Первым делом открываю краны в ванной. Пока вода бежит, достаю мыло, свежую пару белья. Я день на ногах, танцевал… С недавних пор я стал невообразимым чистюлей. Через полчаса чистый, причесанный, надушенный прапорщик Красовский сидит на диване и ждет. В Петрограде мне отдали вещи настоящего Красовского, среди них был наручный хронометр. Швейцарский, со светящимся циферблатом – мечта летчика. Я не смотрю на него, похоже, он встал. На стене ходики с кукушкой. Стрелки на размалеванном циферблате тоже застыли, проклятая птица умерла в железном гнезде. Наконец выскакивает, орет. Девять вечера. Почти сразу же – осторожный стук в дверь.

Это официант. Он вносит большую корзину, накрывает и сервирует стол. В благодарность даю подержать искалеченного «Буре». Он с почтением рассматривает и возвращает с поклоном. Я снова один, а ее все нет. А кто сказал, что будет? Вдруг муж нечаянно возвратился или сама передумала? Да мало ли что?

Встаю, меряю номер шагами. Хочется курить, но Олимпиада, как заметил, не любит запах папирос. Лезу в чемодан и нахожу последнюю сигару. Пожалел я папашины закрома! Обрезаю, закуриваю. Сигара хороша тем, что курить можно долго. Еще бы коньячку… Решено! Если к десяти Олимпиада не появится, попрошу официанта принести коньяк. Заглядываю в ведерко с шампанским. Лед почти весь растаял. Решительно несу ведерко в ванную и выплескиваю в умывальник. Из холодильника насыпаю нового льда. Я помешался, она не придет. Вот уже сигара истлела и кукушка отметилась, но я все медлю с коньяком. Вдруг она все же появится? Не хочу встречать ее пьяным. Вы идиот, прапорщик! Не придет она, не придет…

Осторожный стук в дверь. Я не бегу, я лечу, я распахиваю дверь настежь. Это она – в меховой шапочке с плотной вуалью и каком-то странном пальто. Впускаю и помогаю раздеться.

– Прислуга не сразу ушла, – говорит она смущенно. – Потом извозчика долго не было. А это пальто служанки, мою шубку здесь знают…

Все, терпение мое кончилось! Хватаю и покрываю поцелуями сероглазое сокровище. Она слабо сопротивляется, но меня не остановить. Подхватываю ее на руки и несу к дивану. Она что-то лепечет, но я ничего не слышу. В ушах стук сердца, скоро я ощущаю, как бьется и ее сердечко. Мы вместе, мы одно целое, это так упоительно!

Спустя несколько минут она встает и оправляет платье. Лицо у нее сердитое.

– Теперь я знаю, почему ты герой! – говорит язвительно. – Если ты на немцев бросаешься, как на женщин…

Сердце мое замирает и падает ниже колена.

– Вам может показаться это странным, Павел Ксаверьевич, но я и в самом деле шла к вам поговорить – и только за этим! У вас за обедом было такое лицо! Я боялась: совершите какое-либо безумство…

Выходит, я ее изнасиловал. О, Господи! Да я…

– Что с вами?! Павел Ксаверьевич?! – Лицо ее маячит надо мной.

– Олимпиада Григорьевна! – делаю усилие и встаю. – Я даже не знаю, как просить прощения… Я забылся, я потерял рассудок… На миг вообразил, что меня полюбили. Это невозможно.

– Отчего ж невозможно? – вздыхает она. – Очень даже возможно! Как раз об этом я хотела поговорить. Объяснить: у меня есть долг перед мужем, а вы молоды, красивы и легко найдете другую женщину. Мы должны найти в себе силы образумиться и сдержать чувства. Я целую речь в уме заготовила. Вы мне слова не дали сказать!

Молчу, потому как ничего не понимаю.

– К тому же вы дурно воспитаны. К вам в гости пришла женщина, а вы, вместо того чтоб пригласить ее отужинать, с ходу стали приставать. Я, между прочим, проголодалась, гуляючи на морозе!

Подхватываю ее на руки и несу к столу. Усаживаю, наливаю шампанское, придвигаю блюда. Она действительно голодна и ест с аппетитом. Смотрю с замиранием сердца. Она поднимает голову:

– Почему сам не ешь?

– Не хочется.

– Так и будешь смотреть?

– Так и буду. Мне доставляет удовольствие.

– Я думала, удовольствие тебе доставляет другое! – язвит она.

Опускаю голову, вздыхаю:

– Могу я хоть как-то загладить вину?

– Это мы посмотрим! – Она ставит на стол пустой бокал. – Как ты умеешь заглаживать…

Утром я встречаю Липу у входа в «Метрополь». Она, как положено, прибывает на автомобиле, я целую ей руку и помогаю снять шубу. Глаза ее покраснели, веки припухли. У меня вид не лучше: разглядел во время бритья в парикмахерской.

– Я ужасно выгляжу! – говорит она перед зеркалом и, оглянувшись, шепчет сердито: – Бычок! Я глаз не сомкнула!

Как будто я сомкнул! Мне велели заглаживать, я и заглаживал. В прямом смысле слова. Мы это умеем, научились в Индии. У английского лейтенанта на это времени хватало – ротой фактически командует сержант…

В ресторане за столиком ждут Сергей и Татьяна. По лицам голубков видно: этой ночью, выражаясь библейским языком, они познали друг друга. И что страсть к познанию у них не угасла…

Чай пьем молча: все погружены в воспоминания. Время от времени переглядываемся с Липой, она более не сердится, даже улыбается. Я теперь много о ней знаю. Ей двадцать пять, из них три, как она замужем. Муж намного старше ее годами. Он статский советник, в переводе на военные звания – старше полковника, но ниже генерала. Служба требует от мужа частых отлучек. Детей у них нет, потому муж не против благотворительности: это благородно, почетно и наполняет жену жизнью. С Евстафием муж в давних приятелях, он смело оставляет супругу на его попечение. Узнал я, каким боком наш цирк самому Евстафию. Старик хочет орден, ни много ни мало – Святого Владимира. Станислава он получил за личные пожертвования, а вот Владимира так просто не купишь. Второй по значимости орден империи, им награждают высших сановников и офицеров. Всем прочим – по воле государя. Царь ценит благотворительность, за успешный сбор средств не преминет отметить. Нашим олигархам да такое бы тщеславие! А то все яхты да дворцы… Об отношениях с мужем Липа не распространялась, я не спрашивал. И без того ясно: женщину в ней разбудил не муж – некий контуженый прапорщик. Пробуждение случилось не сразу. Поначалу Липа жутко стеснялась и все спрашивала, прилично ли это? После спрашивать перестала – распробовала. Все прилично в спальне меж двоими…

Едем на очередную встречу. Сергей крутит баранку – договорился с шофером. Где случится летчику порулить «Роллс-ройсом»? Сергей счастлив. Подозреваю, что технику он любит больше Татьяны. Сама Татьяна – на краю заднего дивана, Липа посреди, я – с другого края. Никто не видит, как прапорщик сжимает ручку возлюбленной и получает в ответ такие же пожатия. Жаль, что ехать недалеко…