— Это Омид, — объяснила им Сорайя. — Он боялся червей. Боялся, что оберег из половины стебля не защитит его.

Она пинком перевернула тело, наклонилась — и извлекла из-за пазухи убитого два талисмана: поменьше, который ему дали, и побольше, который он украл.

— Трус, — выплюнул Махьяр. — Проклятый трус.

— Предатель, — пробормотал Венцеслав затравленно.

— Он предал Кветку, потому что боялся, — сказала Сорайя, вытирая подкатившиеся к глазам слезы. Омид был последним из ее товарищей по Гробовой страже. Последним звеном относительно благополучного прошлого. — Я не могла допустить, чтобы он проделал это снова. Не могла допустить, чтобы из-за него убили кого-то еще.

Выложенные костями катакомбы — жуткий лабиринт, разъедающий недра горы, — тянулись на многие мили. Безнадежно заблудиться маленькому отряду не давало только руководство Оракула под Вуалью. На каждом повороте провидица останавливалась, выбирая направление. И каждый раз ледяные тиски сжимали сердце Сорайи. Если Оракул ошибется, никто из них не сумеет отыскать дорогу обратно. Они так и будут бродить по катакомбам, пока смерть не доберется до них. И тела их затеряются во тьме.

Сорайя посмотрела на стены. Призрачные черви никуда не делись — ползали себе, петляя среди скелетов. Рука солдата легла на талисман, который она теперь носила, — тот самый, украденный Омидом у Кветки. Потеряв еще двух членов своего отряда, Венцеслав отдал колечко из волчецвета Сорайе — на тот случай, если страхи Омида все же не были безосновательны. Вдруг оберег поменьше и вправду не отогнал бы червей?

Внимание Сорайи переключилось на Гаевика. Чародей не произнес ни единого слова с тех пор, как положил конец страданиям Кветки. Венцеслав держался рядом с ним, направлял его, вел по лабиринту, боясь, что в своем угрюмом оцепенении заклинатель отстанет и затеряется в переходах.

— Возможно, ему повезет, и он вообще не придет в себя, — сказал Махьяр, проследив за взглядом Сорайи. Воин-жрец шел вместе с ней впереди их так резко уменьшившегося отряда, Оракул под Вуалью чуть отставала, а два восточнодольца шагали замыкающими.

— Думаю, он по-настоящему любил ее, — вздохнула Сорайя — и с удивлением уставилась на скептически приподнявшиеся брови Махьяра. — А ты так не считаешь?

— Чародеи — это особая порода, — ответил Махьяр. — Они не такие, как нормальные люди. Магия, которую они изучают, меняет их, искажает, направляет их разум странными путями, о которых лучше и не задумываться. Они обретают чудесные силы, но в то же время теряют многое из того, что считается обычным среди людей. — Он покачал головой. — То, что он чувствовал к Кветке, называется одержимостью. Он был предан идеалу, иллюзии, созданной его собственным разумом для наполнения пустоты, окружавшей его. Мечте о том, что впереди может ждать что-то лучшее; заблуждение, что он еще может обрести простое человеческое счастье.

— Думаешь, его скорбь — притворство? — Сорайя оглянулась на заклинателя, которого поддерживал Венцеслав. Казалось, что Гаевик постарел лет на десять с тех пор, как они оставили тело Кветки у фонтана.

— Нет, горе его настоящее, но все мы способны оплакивать нереальное. Он скорбит не о Кветке, но о мечте, которую сплел вокруг нее. Ученая и созданный им идеал слились воедино настолько, что он уже не различал их. — Рука Махьяра потянулась к тому месту, где обычно висел Молот; пальцы мгновение ощупывали пустоту, потом упали — жрец запоздало вспомнил, что медальона у него больше нет. — Так поступают многие. Обманывают себя, отвергая то, что есть, и видя лишь то, что им хочется видеть. А с чародеями еще хуже. Их искусство само по себе стремится превратить нереальное в реальное. Они используют магию, чтобы преображать мир вокруг, преобразовывать его в соответствии со своими представлениями. Даже те, которые понимают ограниченность своих сил, обычно приобретают искаженное восприятие. Они считают, что все возможно — если только магия будет достаточно сильна. Именно из-за этого высокомерия чародеям так трудно верить в богов. Они не желают полагаться на божественное, поскольку думают, что сами способны добиться всего, чего захотят, — стоит только расширить пределы своей магии.

Слова жреца произвели на Сорайю глубокое впечатление. Теперь она увидела Гаевика совсем с другой стороны.

— Когда он пытался связаться с зеленым народцем, он ожидал опасности или просто думал, что это нечто иное, чему можно придать форму при помощи магии? — За первой мыслью пришла вторая: — А можем ли мы быть уверены, что Оракул под Вуалью привела его в чувство? Мы же видели на Поляне Висельников, что и ее колдовство небезгранично.

— Мы должны верить, — ответил Махьяр. — И помнить, что мы — народ Зигмара.

Сорайя кивнула. Она не осмеливалась сознаться в том, что вера ее не всецела. Зигмар могуч, но и Нагаш силен. Особенно здесь, в Шаише. Безусловная вера в защиту Бога-Царя и в свое предназначение — разве не они привели Яхангира к гибели?

Группа продолжала шагать по катакомбам. Сорайя затруднялась определить, далеко ли они ушли от гробницы, но ей казалось, что миновало немало часов. Она уже отчаялась когда-нибудь увидеть что-то кроме этих стен, облепленных костями, среди которых сновали прозрачные черви. И тем сильнее стало потрясение, когда кошмарные стены внезапно сменились плитами белого в черных прожилках мрамора, отполированными до зеркальной гладкости.

— Мы вышли из катакомб, — провозгласила Оракул под Вуалью, скользнув мимо Сорайи и Махьяра, чтобы погладить стену рукой в перчатке. — Здесь начинается склеп-крепость леди Олиндер. — Повернувшись, она кивнула Венцеславу. — Этот путь ведет к гробницам под ее мавзолеем. К тайным подземельям и запретным схоронам, где она прячет сокровища.

— Мы пришли сюда не за сокровищами, — напомнил Махьяр провидице. — Мы здесь, только чтобы снять проклятие, тяготеющее над нашим народом.

Смех Оракула под Вуалью эхом прозвенел во мраке.

— Сокровище Госпожи Печалей — горе, которое она причиняет живым. Что для мортарха Скорби ценнее слез ее жертв? — Она погрозила Махьяру пальцем. — И несомненно, проклятие, наложенное ею на ваши города, для нее куда ценнее золота и драгоценных каменьев.

Сорайя повнимательнее присмотрелась к мраморным стенам. В них что-то двигалось. Сперва она подумала, что это могильные черви из катакомб, поскольку движение было бесплотным — только форма, без содержания. Но, приглядевшись, она различила смотрящее на нее лицо. Искаженное, худое, бледное — ужасный образ, лишенный тепла и цвета. Азиритка отпрянула, стиснув эфес меча.

— Тут что-то есть! За стеной!

— Не за, а внутри, — поправила ее Оракул под Вуалью, кивая. — Жертвы леди Олиндер. Их тела давно рассыпались в прах, но духи остались, заточенные в этих чертогах до того страшного дня, когда Великий Нагаш призовет всех мертвых, подняв их в последний поход. — Она постучала пальцем по камню. — Их не надо бояться. Они всего лишь эхо, отражение, затерянное в ночи. Они нас не видят и не слышат.

— Неупокоенным помогают охотиться на живых другие чувства, — заметил Махьяр.

— Именно так, но эти духи ни на что не способны. Они не обладают свободой действий. Бояться надо не этих жалких тварей, а их тюремщиков — духов столь грязных и порочных, что их поставили служить Госпоже Печалей.

Сорайя с трудом отвела взгляд от пытающегося вырваться из стены призрака.

— И много этих тюремщиков? — спросила она, не сдержав страха в голосе.

— У леди Олиндер было много, очень много времени, чтобы собрать свои войска, — сказала Оракул под Вуалью. — Она призвала духов и призраков со всего Шаиша и даже из других Владений. Вы должны действовать быстро, и вы должны быть осторожны. Каждый миг, проведенный в этих склепах, — искушение судьбы.

— Что ты имеешь в виду? — Венцеслав подвел Гаевика ближе к провидице.

— Несмотря на упырей, могильных червей и даже этих несчастных духов, заточенных в стенах, вы пока не привлекли внимания мортарха. У вас все еще есть шанс снять с вашего народа проклятие.