В кино и мультиках этот процесс выглядел легким. Берет Иван-царевич иголку в руки, не напрягаясь, перегибает тонкое стальное тельце, и – хрясь – все счастливы! Кощей счастлив тем, что так легко отделался, а то ведь его могли и на тысячу лет на цепь посадить. Иголке повезло, что ее только в одном месте сломали. А Иван-царевич счастлив тем, что приблизилась его свадьба с Василисой Премудрой, а следом за ней и все вытекающие из этого радости жизни.

Булавка ломаться отказывалась. Возможно, если бы на Анжи были железные рукавицы, она бы это сделала одной левой, но незащищенными пальцами сломать ее оказалось невозможно.

Анжи прошлась по квартире. Из дельных мыслей в голове крутилась одна – распилить кухонным ножом. Из не очень дельных – все остальное: стукнуть молотком, расколоть чашкой или спустить в унитаз. После долгого копания в ящике с инструментами на свет были извлечены пассатижи со специальными боковыми ложбинками, приспособленными для перекусывания проволоки.

Стоило Анжи вставить в ложбинку булавку, как затрезвонил телефон. Это было неожиданно. Вот так среди долгой умиротворяющей тишины, прерываемой только воплями ворон, вдруг услышать пронзительный сигнал телефона.

Булавка из ее дрогнувших рук, конечно, выпала, и искать ее под стульями, столами и в паласе было как-то несподручно. Да еще этот дурацкий телефон надрывался. Анжи плюнула и побежала в коридор. Не успела она поднести руку к трубке, как звонки прекратились.

– Очень интересно, – прошептала она, возвращаясь в комнату. За беготней она успела забыть, где конкретно стояла, с какой стороны стола. В сердцах она чуть не швырнула пассатижи во вновь разоравшихся птиц. Она даже сделала шаг к окну, но тут острая боль пронзила ее подошву.

Ну, конечно же! Что еще может сделать иголка, если ее бросить на пол? Воткнуться в пятку!

Анжи осторожно вынула застрявшую иголку, крепко взяла двумя пальцами и подняла пассатижи. Телефон предупреждающе звякнул.

– Перебьешься, – хмыкнула Анжи, кладя булавку в ложбинку.

Завопили, заволновались вороны.

Анжи зло усмехнулась. За все ее ночные страхи! За прерванное лето! За болезненный август! За Глеба!

Над головой что-то упало, пробежали быстрые шаги. И тут же дом сотрясся от странного грохота. Будто великан всем телом ударился о стену.

– Бейся, бейся, – прошептала Анжи и сжала пассатижи.

Воздух дрогнул от далекого хлопка. Даже сквозь закрытые окна Анжи почувствовала на своем лице порыв ветра. Ворон с дерева мгновенно сдуло. И стало тихо. Непривычно тихо. Не шумели машины, не кричали во дворе мальчишки, не подсвистывал сквозняк, не чирикали вездесущие воробьи.

Ничего и никого.

Зато Анжи стало невероятно легко и весело. Так весело, как ей последний раз было только в Спасском, до этого проклятого праздника Ивана Купалы. И спала она, как никогда до этого, – без сновидений, легко и свободно.

Но радовалась Анжи недолго. Уже утром к ее подъезду примчался Глеб. Был он бледен, на скуле расцветал синяк, словно писательский сынок несколько раз обнялся с асфальтом.

– Привет! – улыбнулся он острой злой улыбкой. – Как странно тебя видеть одну, без телохранителей.

Он раскрыл объятия, словно хотел прижать Анжи к себе, но она предусмотрительно отступила.

Секунду они смотрели друг на друга, и, видимо, Глеб, а точнее, тот, кто в нем сидел, прочел в ее глазах то, что там было написано крупными буквами: ОНА ВСЕ ЗНАЕТ!

– Все равно ты от меня не уйдешь! – прыгнул вперед Глеб, вернее, прыгнуло вперед то, что от него осталось, – высохшая озлобленная оболочка. – Мы повязаны! Твое тело станет моим!

– Сначала дотянись! – отбежала за скамейку Анжи. За ее спиной оказалась береза, длинные ветки легли ей на плечи.

– Ты коснулась разрыв-травы! Ты моя, – прорычал Глеб, вцепившись в спинку лавочки. Дальше он почему-то не шел.

– Уходи! – замахнулась Анжи. – Я буду кричать!

– С каждым днем у меня все больше и больше силы. Ты от меня не уйдешь. Все, кто знает мою тайну, умрут, не оставив потомства.

– Тогда тебе придется перебить половину человечества, – хихикнула Анжи, ей почему-то стало страшно весело. – Всех, кто читал Тургенева и кто бывал в усадьбе. Все научные сотрудники знают о тебе!

– С ними я разберусь потом. Ты – будешь первой!

Затрещало под пальцами дерево. Верхняя планка спинки сломалась в двух местах – там, где в нее вцепились руки. Анжи начала продираться сквозь кусты. На мгновение ей показалось, что под пальцами писательского сынка ломается ее шея.

– Кстати, Тургенев умер, не оставив наследников, – бросил Глеб ей в спину. – Не знаешь, почему?

Анжи не стала оборачиваться. Ей хотелось поскорее преодолеть опасный участок.

Она нырнула за угол и ахнула от неожиданности.

За углом был ее двор. На дворе стояла лавочка с ЦЕЛОЙ спинкой. А около лавочки стоял и улыбался Глеб.

– А еще я подумал, что надо себя немножечко развлечь, – Глеб лучился от удовольствия. Его холодные голубые глаза отливали металлическим блеском. – Ты сама прибежишь ко мне с просьбой о помощи.

Анжи попятилась и снова побежала прочь. Добравшись до конца дорожки, она на секунду притормозила. Чтобы попасть к школе – звонок на первый урок она уже слышала, – ей надо было свернуть направо. Но туда она уже сворачивала. Или во второй раз эту шутку он уже не провернет?

Поколебавшись, Анжи шагнула направо и чуть не выронила из рук портфель.

Глеб сидел на спинке лавочки и палочкой чистил ногти. Вид у него был самый что ни на есть невинный. Мол, я здесь сижу, примус починяю и совершенно не понимаю, что вы все так суетитесь.

– Что тебе надо? – топнула ножкой Анжи.

– «Твоя бессмертная душа!» – как сказал бы Мефистофель Фаусту, – хихикнул Глеб, отбрасывая палочку, и почему-то облизнулся.

– Подавишься! – фыркнула Анжи и снова побежала по дорожке. На этот раз она решила больше не экспериментировать и повернула налево.

Двор, лавочка, Глеб. В уголке рта зажата травинка.

– Дура! – раздраженно бросил он. – Классику читать надо – от морока ногами не убежишь.

– Да? – подлетела к нему Анжи вплотную, заведя руку за спину. – А портфелем по башке – это подойдет!

Сидевший на лавочке Глеб не успел сориентироваться – тяжелый портфель, набитый тетрадками, опустился на его макушку. Пока ослепленный ударом убыр приходил в себя, Анжи пробежала по лавке, оттолкнулась от спинки и спрыгнула в гущу березовых листьев. Портфель зацепился за тонкие ветви, захватив почти полдерева железным замком, а Анжи уже неслась дальше, самой себе здорово напоминая лошадь: слишком много препятствий ей приходилось перепрыгивать – лавочки, заборы, пеньки, кустики и просто брошенные пивные бутылки.

– Ладно, давай заключим перемирие. – Глеб возник уже на подходе к школе – на крыльце. Он больше не пытался к ней подойти, не размахивал приветливо руками. Наоборот, держался он сухо, даже с какой-то опаской поглядывал на портфель, словно боялся, что ему придется еще раз с ним столкнуться макушкой. – Ты никому не говоришь обо мне, а со всеми остальными я уж как-нибудь сам разберусь.

– Со всеми остальными? К-как это? – икнула от страха Анжи.

– Ну, небольшая война, очередной передел собственности, – отмахнулся Глеб. Легко так отмахнулся. Как от мухи.

– Перебьешься! – прошипела Анжи и шагнула вперед, все еще прикрываясь портфелем с березовыми ветками, как щитом.

Глеб увернулся от странного орудия и соскочил со ступенек.

– Ты пожалеешь, – жизнеутверждающе пообещал он. – Сама ко мне прибежишь! И я задушу тебя собственными руками!

Он отступил в сторону и быстро пошел прочь. Анжи облегченно вздохнула.

Уф, а она ведь едва не поверила, что с этого дня ей можно ставить крест на всем своем блестящем будущем. По той причине, что будущего этого у нее не будет. Но все, видимо, обошлось. Не такой уж этот убыр и сильный, раз ограничился дешевым мороком, наведенным вокруг дома.

Она перевернула портфель, вытряхивая из него застрявшие листики и ветки березы, и протянула руку к входной двери. Пальцы прошли сквозь железную ручку и схватили воздух.