– Заодно и головы лишишься, – постучал себя по лбу Джек. – Не пойду я никуда и Анку не пущу.

«Так, второе мороженое», – недовольно подумала Анжи, и в ней вновь проснулось упрямство.

– Хорошая идея, – улыбнулась она и с грациозностью кошки облокотилась на руку, подобравшись к Глебу почти вплотную. – Делать-то ничего не надо – найти подходящий куст, очертить круг, дождаться цветения и быстро убежать.

– Из всех пунктов у тебя только быстро убежать получится, – не отрываясь от книги, прокомментировал Лентяй. – Потому что бегаешь ты хорошо.

Анжи мгновенно вспыхнула и села ровно.

Вот ведь дураки! С ними никакое дело не удастся.

На этот раз она решила показать, что с ней так обращаться нельзя, подхватила полотенце и пошла прочь с пляжа. Воробей поднялся следом за ней.

– Со мной пойдешь, поняла? – сурово произнес он, отряхивая велосипед от песка. – А с ним я тебя никуда не пущу, – добавил он и, звякая звонком, укатил в сторону поселка.

Анжи осталось только удивленно открывать и закрывать рот. В подобном тоне Воробей с ней еще никогда не разговаривал!

Вся в расстроенных чувствах, Анжи решила пораньше лечь спать. Ведь и предыдущую ночь она почти не спала, поэтому уже к девяти вечера глаза у нее начали слипаться. Напрасно Воробей мелькал за калиткой и призывно звякал велосипедным звонком. Она решила доставить удовольствие своей маме и в кои-то веки посидеть с ней, попить чай. Речь опять пошла о завтрашнем празднике. Оказывается, Тургенев (наверное, скоро от этого имени у нее экзема начнется!) в свои нечастые посещения Спасского любил устраивать народные гулянья. Плелись венки, надевались самые лучшие наряды, пелись песни.

– А что делают на Ивана Купалу? – сонным голосом спросила Анжи. У нее не было никакого желания присоединяться к народным праздникам. Дискотека, тусняк в клубе – это еще туда-сюда, а пляски под балалайку с газоном на голове – явный перебор.

– Это день, когда нечистая сила выходит из своих укромных мест, – негромко говорила мама, убаюкивая и без того сонную Анжи. – Чтобы отпугнуть их, праздник и устраивался. Разводили костры, шумели, громко стучали, пели песни. Чтобы злой дух не вселился в тебя, проходили обряд очищения – прыгали через костер или купались в реке. А еще гадали. Плели венок и опускали его в реку. Считалось, что если венок долго будет плыть, то жизнь у девушки будет долгой и счастливой. Если пристанет к берегу, то вскоре она выйдет замуж. Самым главным событием праздника было сожжение чучела ведьмы. Ее делали из соломы или из бревна. А иногда просто из пучка травы…

Мама все говорила и говорила, а Анжи то ли грезила наяву, то ли уже спала. Мимо нее в медленном танце проплывали девушки в разноцветных сарафанах, у всех на головах были красивые венки. Девушки смеялись, а одна хохотала особенно заливисто.

– Голубой василек, – весело говорила она, касаясь своего венка, – цветок лета, от хворобы разной помогает, суженого приваживает. Ромашка полевая, – в пальцах девушки мелькнули белые лепестки, – любовь нагадает, беду накличет. Цвет цикория, – взметнулся вверх жесткий стебель с голубыми лохматыми цветами, – силы придаст, на правильную дорогу укажет. А это, – девушка сняла венок и приблизила его к самому носу Анжи, она успела рассмотреть причудливую травку с лихо завернутыми тонкими листиками, из середины травки вырывался стебелек, на его кончике торчал цветок, похожий на одуванчик. Пушистая желтая головка качнулась, послышался отдаленный гром, и цветок стал наполняться светом. Он все разгорался и разгорался, так что вскоре на него стало невозможно смотреть.

– Как это? – опешила Анжи. – Говорили, что он цветет одно мгновение.

– Это и есть мгновение, – захохотала девушка, при этом став невероятно похожей на известную писательницу Агнию Веселую. – Твое мгновение!

Все вокруг затряслось. Люди на поляне попадали. Только девушка с разрыв-травой в венке продолжала стоять. Из груди ее вырывался уже не хохот, а вой. Она потрясала над головой венком, и от этого поднимался ветер, стонали и гнулись деревья.

– Будете помнить ночь на Ивана Купалу! – выла девушка.

Ветер рвал на ней цветастый сарафан, превращая его в грязное тряпье, фигура под напором стихии согнулась, кожа на лице девушки сползла вниз, став страшной маской, нижняя губа оттянулась, повиснув до груди.

– Не спрячетесь от меня! – хихикала мерзкая старуха, вокруг нее взметнулись языки пламени. – Будете моими! Я, Мара-Смерть, заберу все себе!

Она ударила венком о землю. С треском и стоном земля расступилась, повалил пар. И стали из земли выходить чудища, один другого страшнее: козлоподобные, с бородами и копытами, медведи, кривые коряги, болотные жабы…

Их было так много, что Анжи испугалась – ведь так они могли заполнить не только поляну и усадьбу, но и добраться до них, в поселок. А там все спят и даже не подозревают о грядущей беде, и надо как-то побежать, всех предупредить. А лучше заставить петуха кричать, тогда он точно всех разбудит.

И вот уже петух, размахивая огненными крыльями, взлетает на забор. И вся нечисть при виде его падает ниц. Петух разевает свой огромный стальной клюв. Анжи понимает, что крик сейчас будет до того оглушительным, что лучше спрятаться куда-нибудь, засунуть голову под подушку, зажать уши руками…

Петух заорал.

Анжи дернулась и открыла глаза.

Уф!

Она облегченно вытянула онемевшие ноги, выпустила уголок подушки, который до этого зачем-то сильно сжимала.

За темным окном стрекотали кузнечики, из усадьбы слышались заливистые трели соловья.

Анжи набрала полную грудь воздуха и шумно выдохнула.

Похожий вздох раздался за окном.

Ну, Воробей! Ну, держись!

Она резко вскочила на колени, толкнула приоткрытую створку и от неожиданности чуть не свалилась с дивана.

– Ох, тяжко-то как, – вздохнул стоявший под окном старик. – Тяжко…

– Иван Иванович?! – икнув от испуга, спросила Анжи.

– Тяжко, – старик глянул в сторону, мотнулась косматая борода. – Давит, – пожаловался он. – Грудь стянуло. Травки бы мне.

Он опять вздохнул и медленно запрокинулся, словно собирался упасть или совершить кульбит назад через голову. Но ни того, ни другого делать он не стал, а уронил на подоконник непослушную костяную руку. Пальцы разжались, выпуская серебряную резиночку.

– Приходи завтра, помоги, – глухо произнес старик, и уже в следующую секунду Анжи увидела его уходящим в сторону усадьбы. – Ты меченая, у тебя получится.

Заквакали лягушки, потянуло озерной сыростью, забрался за воротник рубашки промозглый ветерок. Проваливаясь в вязкий, липкий страх, Анжи поняла, что она снова находится на плотине, что за ее спиной – пруд, и ноги сами собой несут ее по гулким доскам настила, все ближе, ближе. И вот он, овраг, знакомый дуб, а перед ним – свежий холмик могилы.

«Тот, кто читает Лавкрафта ночью на кладбище…»

Земля зашевелилась, пополз вниз простой деревянный крест. Откинулась в сторону плита, ударил вверх столп света.

«На такую иллюминацию кто-нибудь должен прийти», – запоздало подумала Анжи, споткнулась и полетела головой вниз в бездонную пропасть.

Все-таки этому петуху нужно было отвернуть голову. Что за наглость – орать в такую рань, да еще под самым окном! В прошлом году он вел себя скромнее. А в этом просто обнаглел. Сидит чуть ли не на самом подоконнике и вопит.

Анжи попыталась глубоко вздохнуть, но вздох этот у нее получился тяжелым, со всхлипыванием. Она вылезла из-под жаркого ватного одеяла и облегченно развалилась поверх него.

Фу-ты ну-ты, тяжело так, словно она всю ночь огород вскапывала.

Она с видимым удовольствием еще несколько раз с силой прогнала через легкие воздух и улыбнулась. Как хорошо, что ночь закончилась, забрав с собой все эти кошмары. Это надо же было так влететь! И сдался ей этот глупый Глеб, чтобы потом ночами не спать.

Она радостно потянулась, выгнула спину, ухватилась за подоконник, чтобы не свалиться с дивана, и чуть не заорала в голос.