Нет, они не были глупыми, вовсе нет. Но на моей стороне были не только технологии будущего, но и понимание происходящих процессов, всех этих игр вокруг трона, международных интриг, комплексов неполноценности и зашоренности элит, религиозных противоречий, включая все эти проблемы со старообрядцами всех разновидностей, евреев, мусульман, всей этой восторженности и глупости интеллигентской тусовки, всех высокосветских бредней и предрассудков, тяги мужика к земле, стремлений рабочего и прочее, прочее, прочее…

В этом плане я был куда в лучшем положении, чем были правители этой эпохи, включая всех революционных вождей вместе взятых. Ведь, как бы они ни были готовы идти до конца, они оставались лишь продуктом своего времени, во многом лишь неисправимыми романтиками, пусть готовыми пролить реки крови, но, все же, не знающими итога своих усилий. И пусть я не знаю итога собственных усилий, но итоги деятельности окружающих меня людей и идей я знаю очень хорошо.

И вот, сегодня, наступил апофеоз. То, что было сложно себе вообразить еще месяц назад, вдруг стало свершившимся фактом — война фактически приостановлена, нация в единении мобилизована вокруг трона, а те, кто еще в условном "вчера" был на вершине модных трендов, либо висят сейчас, качаясь на ветру Болотной, либо прячутся от погромного греха подальше, либо с ужасом ждут ночи, ожидая автомобили ведомства господина Батюшина под своими окнами, либо стоят сейчас передо мной в этом набитом высшим светом зале.

— Честь в Служении!

Кланяюсь я им.

— На благо Отчизны!

В полном единении отвечает зал. И кланяется. Мне.

ПАРИЖ. 27 марта (9 апреля) 1917 года.

Улицы французской столицы бесновались. Патриотический угар царил на площадях и в подворотнях. Газеты расхватывались и с восторгом читались. Прочитанные новости горячо обсуждались и радостно пересказывались друг другу.

Ведь было чему радоваться! Доблестные франко-британские войска вчера перешли в долгожданное наступление и газеты, а за ними и общественность, в едином порыве утверждали, что час Победы уже близок. Вести с фронта не могли не радовать и не наполнять восторгом сердца истинных патриотов, к коим относили себя большинство толпящихся на площадях и улицах Парижа.

Еще бы! Успех обозначился на многих участках фронта. Так британским войскам, при поддержке трех танков, удалось сходу прорвать оборону германцев и взять деревню Монши! В первый же день наступления союзным войскам удалось прорвать первую линию немецкой обороны! Газеты захлебывались восторгом. Победа виделась с их страниц такой близкой и очевидной, что многие были с этим категорически согласны. Тем постыднее было предательство русских, которые посмели предать своих союзников, сговорившись с проклятыми бошами и ударив в спину доблестных французов! Именно они, как утверждали газеты, были виновны в том, что успех наступления не был столь значительным в первый же день. Ведь именно русские, во-первых, позорно отказались от своих обязательств и не приняли участие в наступлении, именно русские, что во-вторых, ударили в спину французским войскам, надеясь прорвать линию обороны и пропустить, тем самым, германцев в тыл армиям Антанты, и, наконец, именно действия России вынудили французское главное командование снять много войск для подавления предательства русских, и именно этих войск не хватило великому Нивелю для решительного успеха в первый же день. Но зря надеются русские и немцы! Франция и Антанта победят в этой войне!

Урядный отложил газеты и позволил себе отпить чашечку кофе. Никак он не мог привыкнуть к этому барскому напитку, но о его предпочтениях сейчас никто не спрашивал. Ибо был он сейчас не зауряд-прапорщиком Русской Императорской армии, а подданным Сербии господином Радованном Благоевичем, эмигрантом и беженцем от оккупации его родного края, вынужденного по болезни пережидать лихую годину на чужбине, помогая Отчизне всем, чем только возможно.

А уж помогал он, действительно, всем чем возможно. Одних только саквояжей с деньгами сколько было занесено в разные адреса! А сколько записок было передано заинтересованным лицам! Причем, многие из этих бумажек знающему человеку могли сказать куда больше, чем случайному читателю, ведь зная шифр и значение отдельных слов или символов, можно было найти очень много всякого интересного. Тайники, например. Как вариант, с деньгами. Или оружием. Или с компроматом. На тебя или кого-то еще. Всякие чудеса может передать обыкновенная записка.

И вспомнилось Урядному с недавних пор любимое изречения господина Мостовского о том, что осел, груженый золотом, способен взять город. Отхлебнув кофе, смотрел Урядный вдаль поверх крыш, туда, где раскинулся за пеленой печного дыма город Париж.

МОСКВА. ГДЕ-ТО ПОД ЗЕМЛЕЙ. 27 марта (9 апреля) 1917 года.

Обвал обрушился внезапно, похоронив под обломками кирпичей нескольких арестантов. Андрей Попов и сам не мог объяснить то, каким именно чудом он успел выскочить из-под начавшегося завала. Благо чугунный шар, прикованный к ноге, был позади, а ведь Андрей только-только собирался перенести его на пять шагов вперед.

И вот теперь он сидел, прислонившись к старинной кирпичной кладке, и судорожно дышал, стараясь быстрее прийти в себя. Да, это не запасной Финляндский полк, шуток тут не понимали. Они, как приговоренные к казни, имели тут прав меньше, чем бегавшие под ногами крысы. И лишь то, насколько успешно они выполняли задания, могло отложить казнь. Причем, никакой виселицы или расстрела им не полагалось, их просто могли пристрелить, как собаку. Как говаривал капитан Мещерский, по документам их давно уже расстреляли, как дезертиров.

На самом деле, нужно было бы радоваться, что и в самом деле не расстреляли, ведь в действительности, Андрей попался именно как дезертир, причем по-глупому так попался, да еще и застрелив при этом кого-то из патруля. И, конечно же, хватило глупости дать взять себя живым. Впрочем, в тот момент Попов не знал об ужесточении кары для дезертиров, а тут на тебе — смертная казнь. Как альтернатива — служба в 13-м особом инженерно-строительном батальоне, где жив он будет ровно столько, насколько будет послушен и полезен для государства. Вот что ему оставалось делать?

Эх, знал бы чем закончится, лучше бы на фронт отправился искупать, ведь за измену их и не казнили вроде. Подумаешь, запасной Финляндский полк отправили "искупать" на фронт, так ведь, вроде как, война в затишье перешла, наступлений вроде и не предвидится пока, а там, Бог даст, может и уладится как-то. Так нет же, не пошел Андрей на фронт, гонор, вольницу свою решил показать. Ну, и где эта вольница? Каторжные цепи да гиря на ногах, вот и вся вольница.

— Пошто разлегся! Марш разбирать завал!

Попов содрогнулся от крика, смешавшегося с лаем разъяренной собаки, которая рвалась с поводка, пытаясь ухватить его хотя бы за пятку. Поспешно подтянув ноги, Андрей двинулся в сторону кирпичного завала, из-под которого торчали ноги менее везучего арестанта.

Обломки сгружались в носилки, которые подносили арестанты из числа ослабевших и не годных к тяжелому труду. И тут Попов услышал сказанное тихо и сквозь зубы одним из арестантов:

— Ночью не спи. Разговор имеется.

МОСКВА. ДОМ ИМПЕРИИ. ОВАЛЬНЫЙ ЗАЛ. 28 марта (10 апреля) 1917 года.

— Что ж, княгиня, признаюсь, я тронут вашим искренним порывом. Действительно, прекрасные дамы нашего Отечества все еще не в полной мере могут проявить себя, слишком велики предрассудки и косность многих представителей старого поколения. Верю, что именно "Закон о Служении" во многом исправит эту безобразную ситуацию. Я сегодня же подпишу повеление, дозволяющее женщинам служить в воздушном флоте, да и, вообще, в боевых частях. То, что раньше было исключением, не должно более быть чем-то неординарным. Когда прекрасная дама берет в руки управление стремительным аэропланом, что может быть прекраснее? Настоящие девы-воительницы, которые явились нам из сказаний, в этом нет никакого сомнения.