Я же явно задерживался. Разумеется, на главной площади страны меня ждали, но порой благодушное настроение так мешает жестко обломать тех, кто, возможно, месяц не спал, мечтая попасть на глаза Императору.

Но я явно опаздываю, и потому свожу к минимуму все формальности, повелев сдать все прошения в Канцелярию Моего Величества, ткнув пальцем в конкретного "приемщика", улыбаясь, освободившись от бесконечного ряда просителей, я таки добрался до Спасских ворот и, перекрестившись на икону над вратами, взлетел за воротами на белого коня, торжественно следуя вдоль кремлевской стены в сторону ожидавшей меня великосветской тусовки, столпившейся у основания моей трибуны.

Площадь была полна и шумела приветственными криками, переходящими в скандирование. Я величественно проезжал вдоль этой толпы, помахивая подданным рукой и периодически выкрикивая в их адрес здравицы и прочие приветствия. Всеобщее ликование и обожание просто разливалось по площади.

Ударная волна едва не сшибла меня с коня. Благо кто-то из охраны кинулся наперерез моему взбесившемуся от испуга коню и, удерживая его под уздцы, позволил мне спрыгнуть прямо "в руки" генералу Климовичу. Меня буквально поволокли в сторону Спасских ворот, прикрывая телами и расталкивая всех, кто попадался на пути.

Лишь мельком, полуобернувшись назад, я видел колоссальный вулкан, вырвавшийся из недр Красной площади, видел множество взлетевших в небо булыжников из мостовой, обломков бревен, частей каких-то конструкций. Видел изломанные фигурки, разбрасываемых из эпицентра трагедии в разные стороны. Видел множество летящих в воздухе фрагментов того, что еще несколько мгновений назад было частью веселых и счастливых людей…

Так наступила Кровавая Пасха 1917 года.

МОСКВА. КРАСНАЯ ПЛОЩАДЬ. 2 (15) апреля 1917 года.

Прежде чем он что-то понял, его просто смело и тело покатилось, сбитое с ног стоявшими впереди и увлекающее за собой всех тех, кто стоял сзади. Спасенный телами более невезучих, он вскочил на ноги и тут же его подхватила хлынувшая прочь толпа, бегущая в панике и давящая всех на своем пути. Словно в замедленном прокручивании ручки синематографа его сознание отмечало падающие вокруг булыжники, размажживающие головы тех, кто бежал рядом. Один за одним падали люди, кто скошенный упавшим сверху обломком, а кто просто споткнувшийся и немедля затоптанный безжалостной стихией толпы.

Бурный людской поток вынес его на Никольскую.

Только не упасть… Только не упасть!

Лишь одна мысль свербела у него в голове.

Не упасть!

Если упадешь — смерть!

Беги, наступая на тех, кому не повезло. Беги, чувствуя, как хрустят под твоими каблуками чьи-то кости. Беги.

Не можешь остановиться. Не сможешь…

Кто-то с силой толкнул его в плечо, и он полетел влево, сбив какого-то несчастного с ног. Впечатавшись в стену, он с ужасом понял, что его сейчас просто размажут по этой самой стене. Уже валясь на бок, он вдруг почувствовал, что стена поддалась и его несет куда-то прочь от безумия людской стихии.

Смахнув кровь с разбитого лица, он понял, что лежит на полу какого-то храма. Он даже помнил эту церковь, но сейчас совершенно не мог вспомнить название храма, да и какое это имело значение?

— Слава тебе, Господи!

Лишь это смог он вымолвить, переводя дух.

Прислушавшись, Иван Никитин поспешил к выходу. Никольская улица была почти пуста. Лишь в стороне Лубянки еще были видны спины последних бегущих. На самой же мостовой лежали лишь изломанные и раздавленные тела затоптанных толпой. Чем ближе к Красной площади, тем больше трупов устилало булыжник.

Иван словно в бреду брел среди мертвецов и лишь озирался по сторонам, не зная, что предпринять и куда теперь идти. Неожиданно одна из лежащих фигур пошевелилась и застонала.

— Пить…

Бросившись на голос, он приподнял голову лежащей. Барышня была бледна и, судя по ее одежде, потоптались по ней немало.

— Пить…

— Ах, бог ты мой! — Иван засуетился вокруг барышни, не зная, что предпринять в такой ситуации. — Потерпи, милая, я сейчас…

Что "сейчас" он и сам не знал, но постарался успокоить девицу хотя бы словами. Затем, приняв решение, он поднял ее на руки и понес в сторону храма, в котором только что сам нашел спасение…

МОСКВА. КРЕМЛЬ. 2 (15) апреля 1917 года.

Лишь за Спасскими воротами люди генерала Климовича меня избавили от своей назойливой опеки, и я смог выдохнуть:

— Отставить!

За кремлевской стеной был слышен грохот, крики ужаса и боли. Паника явно нарастала, и толпа превратилась в безумного зверя, давящего все на своем пути. Расталкивая охрану, я кинулся к лестнице, ведущей на стену. Лишь крепкое словцо, вырвавшееся у шефа моей личной охраны, полетело мне в вдогонку. Через мгновение вслед за словом кинулись и телохранители, а Климович безнадежно призывал меня остановиться, утверждая, что это опасно.

Но я не мог не видеть того, что происходило. А зрелище было не для слабонервных. Над огромной воронкой все еще клубилась смесь дыма и пыли, вокруг на много метров все было снесено ударной волной, а дальше… Дальше все вокруг устилали трупы. Возможно трупами были не все, но шевеления на площади было мало. Лишь по Ильинке была видна бегущая прочь обезумевшая толпа, оставляющая за собой страшный след из тел раздавленных и покалеченных людей.

— Государь!

Резко оборачиваюсь к подбежавшему Кутепову.

— Генерал! "Омега-3!" И срочно мобилизуйте всех свободных для оказания помощи раненым!

— Слушаюсь, Государь!

Кутепов буквально умчался выполнять повеления и вводить в действие план, разработанный именно на случай подобных кризисов. К счастью для меня, самый жесткий план "Омега Альфа" пока вводить в действие не придется. Я-то уцелел. А вот уцелело ли мое правительство — очень большой вопрос.

Еще раз внимательно посмотрев на место взрыва, лишь бессильно заскрежетал зубами. Место, где стояли вип-персоны просто перестало существовать, а сами эти персоны буквально смело.

Было видно, как к месту трагедии устремились первые люди, выбегающие из Спасских ворот, из дверей Верхних торговых рядов, из-за Императорского музея. Выбегали все те, кому посчастливилось в момент взрыва не оказаться на Красной площади, и кто не попал в обезумевший людской водоворот.

Первый шок проходил. Ему на смену шел гнев.

МОСКВА. КРАСНАЯ ПЛОЩАДЬ. 2 (15) апреля 1917 года.

Воздух пах кровью, внутренностями и смертью. Воздух пах дерьмом. Дерьмом, в которое попала вся Россия. Да, основные лужи крови спешно засыпались песком. Большая часть погибших или того, что от них осталось, накрывалось чем придется — какими-то рогожами, мешковиной и прочим. И среди этого самого "прочего" было немало триколоров и Знамен Служения, в обилии лежащих среди трупов. Множества трупов.

— Государь, вам не стоит туда подходить.

Я гневно глянул на сказавшего, но академик Павлов не отвел взгляд.

— Государь, я понимаю, что на фронте вы повидали всякого, но это не фронт. Зрелище слишком тяжелое. Эпицентр пришелся практически на трибуну. Взрыв разметал многих. Больше всего досталось месту, где были приближенные лица и члены Императорской Фамилии…

— Кто?

Павлов мой вопрос понял правильно, но его профессиональная беспристрастность в этом случае дала сбой.

— Пока рано говорить, Государь, еще не все тела опознаны…

— Кто?

— Много погибших. Десятки. Может сотни. Члены Императорской Фамилии. Члены правительства. Военные. Сколько погибших и раненых посчитать пока не представляется возможным… Мы можем лишь назвать тех, кто был ранен и кого уже увезли в госпитали Москвы. Среди раненых ваша сестра Ксения. И… Вот список раненых.

Я выхватил у него из рук бумагу и жадно пробежал взглядом по строчкам. Список был ужасающе коротким.