Да, на улицу выходить нельзя. Можно случайно столкнуться…

Наташа застыла. Господи, как же она не подумала! Юм-то ведь тоже будет искать людные места, чтобы затеряться. Где такие есть по Союзу? Москва и Ленинград!

Из Москвы он, конечно, уже уехал.

Тоже с каким-нибудь промежуточным пунктом. А потом? А потом поедет в Ленинград! И они как раз встретятся на вокзале!

Наташа заметалась по номеру. Инночка внимательно следила за матерью, которая то бросалась к окну, то приникала к двери.

Как только Виктор вернется, послать его снова на вокзал! Пусть меняет билеты. Нет, в другое место!

В такое, Наташа и сама не знала, но сердце чуяло, что в Ленинграде ее как раз и ждет страшная встреча.

Это уже было вне логики и разумных объяснений. Она просто знала — в Ленинград нельзя.

— Ты с ума сошла! — закричал Виктор. — Ты знаешь, с каким трудом мне достались эти билеты?

— Их надо поменять! Мы едем в Архангельск!

— Но почему? Почему?!

— Ничего не спрашивай! Я и сама не знаю! Просто в Ленинград я не поеду!

— Все, мне это надоело! Иди и сама покупай, если ты такая шустрая!

Наташа выхватила у него билеты и бросилась к двери.

— Стой! — схватил он ее за руку. — Татка! Я Умоляю, не паникуй! Твои бандюги сейчас попрятались по самым темным дырам! Они и не собираются за тобой гоняться. Им бы свою шкуру спасти!

— Да? Что-то ты так не думал там, на шоссе, когда за нами ехала машина!

— Знаешь, с тобой и сам шизиком станешь! — Он устало опустился на кровать. — Татка! Ты и сама боишься, и меня пугаешь!

— Я сказала — сама схожу за билетами!

— Ну ладно, куда? В Архангельск?

— Да. Отсюда есть прямой поезд.

— Давай билеты. Я понимаю, что страшно перед тобой провинился, но чтоб такое наказание…

Виктор сунул билеты в карман и вышел из номера.

Ну вот, теперь она спокойна. Маленький городок на Севере. Говорят, там чудная деревянная архитектура. Говорят, там люди еще даже здороваются на улицах. Если там и появится Юм, его сразу же поймают. Он и шага сделать не успеет.

А вот интересно, кого уже изловили? Склифосовского, наверное. И Костенко. Эти самые мелкие. Их и жалко даже. А Панков…

Наташа чуть не разбила окно, когда рванула створку на себя, видно, до нее этого вообще никогда не делали.

— Виктор! Витя! — закричала она.

Муж обернулся. Он как раз перебегал площадь, чтобы успеть на трамвай до вокзала.

— Вернись! Сейчас же вернись!

Как она забыла? Как она вспомнила? Ведь именно Панков был из Архангельска родом. Он-то как раз и мог отсиживаться в подполе у родных.

Когда Виктор, тяжело дыша, ворвался в номер, Наташа истерично хохотала, сидя на кровати.

— Что ты, Татка? Что ты?! — испугался муж.

— Я сошла с ума, — весело отрапортовала Наташа. — Я просто сбрендила от страха…

Склифосовский бежал по лесу, не разбирая пути. Несколько раз падал, вскакивал и бежал снова. Ветки больно хлестали по лицу, царапали руки, трава цеплялась за ботинки. Но он продолжал бежать, сам не понимая куда. Главное — подальше от этих людей. Подальше от Юма, его бабы и всех остальных. Только тогда можно будет почувствовать себя в безопасности, только тогда можно будет не бояться за свою жизнь.

Если другие поняли, что спасены, как только вышли из горящей квартиры, то Склифосовский так отнюдь не думал. Почему-то даже уверен был, что для него хрен редьки не слаще. Какая разница, пристрелят ли в Бутырках или прикончат свои за ненадобностью. Он ведь для них лишний груз, балласт.

Но все решила эта ссора между Ментом и Юмом. Не всегда, оказывается, у холопов чубы трещат, когда паны дерутся.

И вот теперь Склифосовский несся по лесу подальше от бывших приятелей, которых ненавидел и которых боялся. Быстрее, пока не передумали, пока не решили, что уж очень сильно его облагодетельствовали.

Так он бежал, может, минут пять, а может, и три часа. Просто, когда споткнулся в очередной раз, понял, что дальше бежать уже не может. Заполз за какой-то куст и притаился, стараясь не дышать и угомонить бешено бьющееся сердце. Лежал тихо-тихо, прислушиваясь к каждому шороху, к каждому дуновению ветерка. Наверняка ведь они тоже затаились где-нибудь неподалеку и ждут, когда он сделает неверное движение, выдаст себя.

А потом он вдруг заснул. Даже не заснул, а словно провалился в какой-то темный, глухой колодец, без звуков и красок.

Проснулся он оттого, что кто-то дышит ему прямо в лицо. Открыл глаза и увидел перед собой собачью морду с высунутым розовым мокрым языком.

— Уйди! Уйди, я сказал! — шикнул на нее Склифосовский, и собака отскочила в сторону. Остановилась, глядя на него хитрыми глазами, и завиляла хвостом. Видно, хотела, чтоб он с ней поиграл. — Иди отсюда, я сказал! — Он вскочил и уже схватил камень, чтобы швырнуть, но тут же вынужден был свалиться опять, потому что чуть ли не над самым ухом раздался мужской голос:

— Кайзер, ты где?! Ко мне, Кайзер!

Собака вильнула хвостом и медленно затрусила прочь.

На небе уже показались первые звезды. Наверное, часов десять, не меньше. Полежав еще немного, пока не затихли шаги, Склифосовский поднялся и побрел туда, где между деревьями виднелся просвет. Что-то неприятно оттягивало карман, мешая идти. Он сунул руку в карман и тут же замер как вкопанный.

Пистолет.

И сразу перед глазами возникло испуганное лицо того паренька, охранника, который никак не мог справиться с пуговицами на кителе. Господи, а ведь на нем до сих пор его ботинки.

Шнурки долго не хотели слушаться трясущихся пальцев. А потом больно было идти по тропинке — все время какие-то камушки попадались, веточки.

Минут через пять набрел на лужайку, посреди которой стояло несколько деревянных домиков. Даже странно, как это они тут стоят, посреди Москвы. Где-то залаяла собака, где-то радио орет. Как в деревне.

И кеды. Висят, надетые на забор. Даже со шнурками. Сушатся.

Пистолет Склифосовский зашвырнул в какой-то колодец, схватил кеды и бросился бежать по тропинке. Минут через двадцать вышел на станцию. Дождался первого поезда и вошел в вагон. Куда едет — неважно. В Москву так в Москву, в пригород так в пригород.

Приехал в Москву, на Ярославский вокзал. Вышел из вагона и растворился в толпе. Среди людей сразу стало легче — тут уж Юм его не достанет.

— Эй, гражданин! — кто-то взял его за рукав, когда он уже хотел спуститься в метро. Ваши документы.

— Я? — Склифосовский оцепенел.

— Да, вы. Ваши документы. — В лицо ему Заглянул молодой парень в милицейской форме. Попрошу предъявить.

— Ага, да, сейчас-сейчас. — Он начал отчаянно хлопать по карманам, чтобы выиграть время.

Милиционер потянулся к рации.

— У меня есть, есть. — Склифосовский попытался выдавить непринужденную улыбку. — Вот только куда-то они…

И тут он буквально выскочил из пиджака и бросился наутек.

— Стой, стрелять буду! — закричал милиционер, и от этого крика началась паника. Люди подняли крик, заметались по площади, сбили Склифосовского с ног. Но он вскочил, как ни в чем не бывало, и побежал дальше.

Опомнился только на какой-то стройке, в огромной трубе. Прислушался — погони нет.

— Ушел… — Он засмеялся и заплакал одновременно. — И от бабушки ушел, и от дедушки ушел.

Успокоившись, начал шарить по карманам. И вдруг вспомнил, что деньги остались в пиджаке. Вот только три четвертака в заднем кармане штанов, но это, наверное, еще от старого хозяина…

В этом сумасшедшем беге вдруг открылась своя прелесть.

Наташа была в семье. Она за все время супружества ни разу не пробыла вместе с мужем дольше трех дней. Медовый месяц у них не состоялся — началась работа в прокуратуре. Потом тоже все врозь. Потом… Да, про потом и вспоминать страшно. Наташа уже в тот день, когда звонила «безногой» Ларисе, решила твердо — все. Теперь уже точно все. Вспомнился Катамаран, ванна с голой девицей… Все вспомнилось. Но… не резануло почему-то. А только удивило — откуда она так хорошо об этом знает? Словно вычитала в каком-то романе. Не про нее и не про Виктора.