Впрочем; главная причина беспокойства заключалась не в каком-то неуместном гуманизме или сострадании к русским, а в чисто практических соображениях — стало ясно, что блицкрига не получилось, и война затягивается, германская промышленность и сельское хозяйство испытывали острый дефицит рабочих рук, а тут вдруг миллионы здоровых молодых мужчин погубили впустую. В 1943 г. на совещании с чинами СС в Познани Гиммлер говорил: "В то время мы не ценили многочисленные людские ресурсы, как ценим их сегодня в качестве сырья, в качестве рабочей силы. То, о чем не следует сожалеть, мысля категориями поколений, но что нынче представляется неразумным в смысле потери рабочей силы, то есть гибели пленных десятками и сотнями тысяч от истощения и голода".
Поэтому отношение немного смягчилось. Приказ Кейтеля, разрешающий уничтожение на месте, был отменен в марте 42-го — дескать, "слишком много самовольных расстрелов". Да только и это смягчение было весьма относительным. 20. 6. 42 г. тот же Кейтель отдал приказ клеймить пленных клеймо в виде острого угла около сантиметра длиной должно было наноситься на левую ягодицу. А вместо смерти от… пули или голода многих теперь ждала смерть от непосильного труда на голодном пайке, и из всех 5,2–5,7 миллионов, взятых в плен за время войны, до победы в лагерях дожило лишь 930 тыс.
Кстати, версия о том, будто Советский Союз совсем отрекся от своих пленных и не предпринимал никаких акций в их отношении, не совсем точна. Ее распространяла нацистская пропаганда, а в годы холодной войны подхватила и западная. На самом же деле в ноябре 41-го Молотов заявил официальный дипломатический протест против истребления русских пленных, а в апреле 42-го — протест против использования Германией подневольного труда на военных предприятиях. Хотя нельзя не согласиться, что по-видимому, данные шаги носили больше декларативный характер и были рассчитаны на мировую общественность.
Широко развернулся по России и "коричневый террор", по своей организованности, размаху и количеству жертв оставивший далеко позади ужасы красного террора. Приказ Гитлера и Гиммлера "Нахт унд небель" — "Мрак и туман", изданный 7. 12. 41 г. предусматривал капитальные чистки на занятой территории. Причем арестованные, кроме тех случаев, когда признавались целесообразными публичные казни, должны были исчезать без следа — как бы в абсолютное небытие. Считалось, что такое исчезновение окажет более сильное психологическое воздействие, чем оповещение об их участи. И росла, развивалась сеть концлагерей, отделений гестапо и других полицейских органов, разъезжали карательные отряды. Массовые казни осуществлялись четырьмя "отрядами спецакций" — А, В, С и В. Отряд С под командованием Олендорфа уничтожил на Юге Украины 90 тыс. чел. Отряд А под руководством Шталекера, оперировавший в Прибалтике и Белоруссии, на 31. 1. 42 г. уже значил в своем «активе» свыше 229 тыс., а к 1. 7. 42 г. добавил 55 тыс. В Киеве только за два дня 29–30. 9. 41 г. было казнено около 34 тыс. чел.
В западной литературе, в том числе и исторической, с какой-то стати внедрилась версия, будто нацисты истребляли только евреев — ну и плюс партийных активистов. Но если евреев было уничтожено во всех оккупированных странах, по разным оценкам, от 4,5 до 6 млн., то в СССР за войну погибло 17 млн. мирных жителей. Правда, в это число входят и жертвы голода, бомбежек, эпидемий. Но и карательных акций тоже. Достаточно вспомнить материалы послевоенных процессов о нацистских зверствах, сожженные белорусские деревни, массовые казни заложников и всех «подозрительных», захваченных в чистках и облавах, уничтожение больниц и детских домов, поголовные расправы с семьями партизан, подпольщиков и других людей, обвиненных в тех или иных враждебных акциях. Ну и к тому же, если успехи карателей определялись количеством, кому там нужно было евреев от неевреев отделять? Так что порой и "по разнарядкам" гребли — точно так же, как в сталинских кампаниях массовых репрессий, для отчетности.
А вот что касается коммунистических активистов, то их-то как раз уничтожали далеко не всегда — в данном вопросе советская пропаганда потом привирала. Приказы о расстреле армейских политических комиссаров действительно существовали и выполнялись — чтобы не допустить их идеологического влияния в массах пленных. А на местах довольно много коммунистов, в том числе ответственных работников, наперегонки побежали к немцам, стараясь пристроиться на тепленькие местечки при новых властях. Что не удивительно — ну где, как не в сталинской партии могла выработаться такая степень приспособленчества! А в "искусственном отборе" 30-х годов уцелели именно те, кто готов был менять ориентацию как угодно начальству. И их охотно брали как «специалистов». А большое количество сотрудников НКВД очутились… на работе в гестапо и полиции (см. напр. "НТС. Мысль и дело", Франкфурт-на-Майне, 1990). И их тоже брали. Как раз в спецслужбах меньше внимания уделяли расовым бредням, а больше учитывали профессиональные качества. Скажем, в Чехословакии Гиммлер оценил очень высокий уровень работы полиции и в полном составе причислил ее к СС. А в России чекистов фактически брали для продолжения их прежней работы. Они знали и местные условия, и местное население, а что касается контингента репрессируемых, то и он почти не изменился — ведь и раньше гребли то своих же крестьян, то интеллигенцию, то коммунистов. А в западных областях гестапо и НКВД перед войной вообще работали рука об руку, тут коллеги даже лично знали друг друга. В результате, бывшие НКВД-шники составили значительный процент следователей гестапо и полиции, использовались на "черной работе" палачей, а в небольших городках и возглавляли полицейский аппарат. Таким «специалистам» вполне доверяли работать самостоятельно, даже без участия и контроля немцев, ведь для них, в отличие от работников администрации, даже особо тщательных проверок не требовалось — кровью повязал, и все.
И если разобраться, то подобное сотрудничество выглядит вовсе не парадоксальным, а закономерным. Нацизм точно так же, как и коммунизм, начисто ломал внутренние моральные устои человека, тем самым открывая дорогу самым темным и низменным силам подсознания. Хорошо известно, сколько маньяков и садистов проявилось в германском народе в результате провозглашенного "освобождения от химеры, называемой совестью" красноречивые примеры, вроде изделий из человеческой кожи, гестаповских пыток или "медицинских экспериментов", были многократно задокументированы и описаны, представлены в материалах судов, проходивших по разным странам после войны. А в оккупированных областях СССР создалась ситуация, аналогичная эпохе гражданской, когда обозначилась централизованная потребность в убийцах. И естественно, привлекала она тех, кто уже имел внутреннюю предрасположенность к подобной «работе». На которой имели возможность выдвинуться как раз палачи НКВД, у которых всякие моральные барьеры давно были сломаны, и давно привыкшие лить кровь собственных сограждан, а то и вошедшие во вкус.
Между прочим, нацистские руководители иногда все же обращали внимание на опасность патологических изменений психики при реализации системы террора. Скажем, Гиммлер, будучи сам в душе явным садистом, хотя и пытался скрывать свои наклонности за некой "профессиональной беспристрастностью", даже специально решил заняться данной проблемой. Произошло это после того как 31. 8. 42 г., находясь в Минске, он выразил желание поприсутствовать на массовой экзекуции. Местное начальство отобрало 100 чел. — и, по-видимому из желания угодить высокому гостю, для «зрелищности», в расстрельный список постаралось включить побольше молодых женщин. Но когда под автоматы эсэсовцев выгнали толпу голых баб, многие из которых содержались в тюрьмах с детьми и вместе с ними были отправлены на смерть, и пошла мясорубка причем после первых очередей две израненных женщины остались стоять и никак не падали, рейхсфюрер СС был настолько шокирован, что чуть не упал в обморок. И под влиянием собственных впечатлений, издал приказ, что для женщин и детей необходимо перейти на другие формы умерщвления, поскольку солдаты зондеркоманд — люди женатые, и участие в таких казнях может разрушительно повлиять на их психику. О каком-либо гуманизме здесь речи не шло — только забота о сохранении здравого рассудка подчиненных.
