"… 21 августа, 6. 30, Баррикадная. Стать распространителем листовок более чем просто. Попросил одну — а одуревший от бессонницы человек с рюкзаком дает пачку: "На, раздай". Пачка в пару сотен листовок расходится за 15 секунд. Надо лишь поднять ее над головой, чтобы увидели. И уцелеть в давке…"
"… 21 августа, 15. 00, Баррикадная. У листовок и экспресс-выпусков все так же, как и вчера — толпы людей. Подбегает человек и орет во все горло: "Да что вы еще читаете! Все! Путчистам — п… ц!!!" И все читающие, в том числе женщины, девушки, старушки на этот ликующий мат кричат "Ура!"
"… 21 августа. 15. 00. Белый Дом, Площадь Свободы. Это праздник. Всеобщий праздник. Настоящий День Победы. Так же по-русски, как бардачно и бесшабашно оборонялась Россия, так она по-русски, бардачно и бесшабашно празднует. На подступах еще охрипшими голосами зовут добровольцев, еще призывают их брать противогазы и марлевые повязки. Еще зовут бойцов самообороны на смену уставшим и не спавшим, а в нескольких шагах — уже праздник. Многие обнимаются, целуются. Кто смеется, кто плачет от разрядившихся чувств. Где-то поют песни. Сотни тысяч людей. Ночью было 50–70 тысяч. Кипит митинг. Сотни тысяч глоток, ладоней, поднятых кулаков, два пальца — «виктори». Нет, не один митинг. Самый массовый — у огромной трехцветной трибуны. А поменьше митинги — куда ни глянь. Слились и перемешались все. Тут и армяне, и турки. «Память», а рядом — раввины в своих шляпах. Всюду триколоры. На танках и БМП, в бантах и значках. В сквере молодые люди, двое из них в одежде то ли монахов, то ли семинаристов, устроили что-то вроде иконостаса из хоругвей и икон, служат молебен. Врачи возятся с лежащим человеком. То ли в обмороке, то ли умер. Масса снимающих. Танки, флаги, людей, танкистов, которых разукрасили трехцветными поясами, бантами и еще черт-те-чем, как елки. Парень на фоне баррикады щелкает свою элегантную девушку. Одинокий священник со своим песнопением носит икону-фотографию…
И как-то отдельно, как-то в сторонке те, кто защищал Белый Дом в эту ночь. Они у своих палаток, у своих костров. Все разные, но их сразу можно отличить. Дембеля и зеленая пацанва в комбинезонах. Может — любимые, а может — временные подруги, заботливо укутанные старыми шинелями. Тусовщики в замызганных грязью кожанках и кепках. Девочки в свитерочках, перепоясанных офицерскими ремнями. Небритые щеки парней. Распахнутые бессонницей глаза. Усталость сброшенного напряжения. Руки, исцарапанные арматурой и булыжниками. У кого-то наспех залитые йодом ссадины драки. Они смотрят на все происходящее немножко покровительственно, свысока. Они имеют на это право. Они завоевали его, решившись стоять тут насмерть. И они отодвинуты сейчас на второй план. На первом они были ночью. Люди смотрят на трибуны. Показывают пальцами на лозунги, фотографируются на фоне этих лозунгов, и вскользь глядят на их плащ-палатки, комбинезоны, кепки и береты. И вообще-то мало кто задумывается о том, что само рождение и написание лозунга было связано с конкретными людьми, конкретным моментом, было само по себе событием и несло какие-то эмоции, слова, настрой. Между пришедшими сейчас и стоявшими тут как бы незримая стена, и это закономерно. Стоявшая тут молодежь пережила эту ночь. Пережила на этих баррикадах. Они отодвинуты на второй план фактом победы, радостью, митингами, речами политиков. Их танки, их баррикады, их плакаты стали экспонатами, возле которых фотографируются. Да и на них гладят, как на экспонаты. Те, кто замечает.
Они сидят у палаток и тлеющих костров. Как в турпоходе. Как на каком-нибудь слете КСП. Как на большой рок-тусовке. У них уже своя жизнь, свой быт и свои взаимоотношения. Кто-то идет к кому-то стрелять сигареты. Кто-то спит в палатке. Курят или глядят на окружающее. Они молчаливы. Где-то пьют чай или кофе. Они богаче пришедших на вчерашние дни и ночи, и они осознают это. Где-то они включили радио и дают его слушать людям, как хозяева льющихся оттуда новостей. В дверях троллейбуса-баррикады ошалевший от бессонницы парень распахнул полиэтиленовый пакет и раздает всем прохожим яблоки. В нескольких местах пьют — под эстакадой СЭВ, в палисаднике под кустами сирени, где-то просто на баррикаде. Ну и что? Это — их право и их праздник. Вот мальчишки-школьники или ПТУ-шники сидят вокруг нескольких 25-рублевых баночек пива. Наверное, отдали за них все сбережения, взятые с собой из дома в неизвестность. Сейчас для них деньги еще не имеют цены, они еще в другой системе ценностей, где явления измеряются куда более крупными категориями. Да и кто возьмется осуждать подвыпившую улыбку рабочего в резиновых сапогах или зацелованные губы девчонки в тельняхе на голое тело? Кто?
Они пришли сюда не считанные и не переписанные — безымянные. И такими же отсюда уйдут. Они переступили черту жертвенности и побывали за ней. Они были солдатами, и они — победители… Они отсюда уйдут, как возвращаются из походов домой. И растворятся в буднях. Смешаются со всеми. И с теми, кто душой болел за них. И с теми, кому были безразличны и они, и войска, и хунта… Они растворятся такими же безымянными и несчитанными, как пришли строить баррикады, глотать дым костров и ждать удара. Лишь иногда, встретив знакомое лицо, обменяются: "Как ты?" — "А как ты?" Но это будет завтра. А сегодня — их день. День Победы. И у них состояние, как у сделавших свое дело строителей. Первопроходцев. Квартирьеров. Тех, кто сделал праздник для других. Они сделали его и смотрят, как люди празднуют. И сами празднуют но очень устали. Ведь это очень трудная работа — делать праздник Свободы. Поэтому они и вместе со всеми — и не смешиваются с ними. Вместе — и как бы отдельно. И не нужно сейчас им мешать…
От Белого Дома праздник растекается вширь по Москве, Какая-то женщина у баррикады одиноко стоит и кричит: "Не расходитесь! Информация не подтвердилась! Янаев не арестован!" Но ее не слушают. Призывы к сохранению бдительности тонут в море ликования. Впрочем, подъем радости так велик, что пойди сейчас хоть дивизия — ликующая толпа раздавит ее легче, чем разъяренная. Сметет на радостях. Потоки людей к Белому Дому. Потоки от него, разносящие эту радость. На глазах, один за другим, по Калининскому проспекту открываются киоски кооператоров…"
Вероятно, в приведенном отрывке вы обратили внимание на одну очень важную деталь. В событиях 19–21 августа создалась поистине уникальная ситуация, когда в общем фронте вокруг Белого Дома объединились самые необъединимые — «Память» и раввины, велико-державники и сепаратисты, тусовщики и милиция, армяне и азербайджанцы, демократы и монархисты, рабочие и нувориши, казаки и шпана. Объединились все — наверное, впервые с 1917 года. Объединились всего на два дня. И этого оказалось достаточно, чтобы твердыня советской системы рухнула. И невольно задумываешься — а если бы вот так же, объединившись, народ вышел в октябре 17-го защитить Зимний Дворец, так ведь наверное, она и не установилась бы эта система?…
В данной работе я отнюдь не претендую на полное освещение всей многоплановой и многообразной картины антикоммунистической борьбы в России. Наверное, для этого потребовались бы десятки томов, куда большие возможности для поиска фактического материала, длительные кропотливые исследования и целая когорта исследователей. Мне же хотелось сделать хотя бы некие обобщенные наметки в данном направлении и проследить как таковую линию этой борьбы на протяжении всего советского периода истории. И как видите, эта линия получается сплошной. Далеко не прямой, с зигзагами, тупиковыми ветвями, колебаниями в разные стороны, подъемами и спадами, но в целом — непрерывной от установления до падения коммунистической власти. Не было в нашей истории ни одной точки, ни одного отрезка, чтобы не жило и не действовало в русском народе сил, противостоящих рабству. То есть, полностью сопротивление так и не было подавлено никогда. Что представляется довольно важным для правильной оценки национального характера «русских» то есть всех народов, населяющих нашу страну.
В свое время была очень популярна идея "суда над коммунизмом", "суда над КПСС" который вскрыл бы все преступления и грехи прошлого, юридически разложил их по полочкам, заклеймил по достоинству и предал официальной анафеме. То есть, что-то вроде "Нюрнберга для коммунизма". Или акта очищения и покаяния. В работах некоторых авторов либерального и демократического толка такая идея периодически встречается до сих пор, и признаюсь, я сам не так уж и давно числил себя ее сторонником. Но только если разобраться, тут опять встает весьма важный и принципиальный вопрос: "а судьи кто?" Каяться в своих грехах и торжественно отрекаться от заблуждений — перед кем? Перед иностранными державами и народами? А чем они, собственно, заслужили роль наших судей и исповедников? Тем, что вовремя учились на ошибках России и поэтому сумели избежать аналогичных катастроф? Или тем, что ради собственных выгод поддерживали советский режим и помогали ему удерживать свой народ в рабстве? Тем, что проявляли абсолютное равнодушие к массовым страданиям и зверствам, и лишь изредка, когда это требовалось самим, вспоминали с высокой горки о "правах человека"? Или из своих закордонных свобод они хоть чем-то помогли освободиться России?
