Боамунд встал как вкопанный, и Ноготь, как ни старался, не мог побудить его двигаться дальше.

– Что ты сказал? – вопросил Боамунд.

– Ты не заплатил за свою еду.

– Но я не брал ее здесь, – отвечал Боамунд очень терпеливо (и вполне обоснованно). – У этой женщины не было ничего из того, чего мне хотелось, и мне пришлось самому позаботиться о себе.

Ноготь побился сам с собой об заклад, что он знает, что за этим последует.

– Здесь не разрешается, – сказал голос, – есть пищу, не купленную здесь.

Ну вот, сказал Ноготь своим ступням. Я выиграл!

– Но послушай…

– Нет, – сказал голос, – это ты послушай!

Чувство собственного достоинства, его взращивание и развитие лежат в самом корне рыцарства. Поэтому весьма неблагоразумно говорить рыцарю вещи наподобие «нет, это ты послушай!», особенно если он голоден и в замешательстве. Несмотря на то, что Ноготь умышленно отвернулся, – исходя из не очень логичной предпосылки, что за то, чего он не увидит, он потом не будет нести ответственность, – ему не нужны были глаза, чтобы понять, что произошло в следующий момент. Звук, раздающийся при совмещении подноса с жареным лебедем и лица заместителя заведующего кафе, красноречиво говорит сам за себя.

Из-под своего столика Ноготь мог очень хорошо видеть большую часть драки – примерно от ступней участников до их коленей, – и, по его мнению, этого для него было более чем достаточно, большое спасибо. Можно было бы подумать, что парень, проспавший полторы тысячи лет на вершине горы, должен был немного потерять навык, но ничего подобного.

Через некоторое время в поле зрения Ногтя осталась только одна пара ног, и они были обуты в пару мотоциклетных ботинок, которые он сам покупал с неделю назад, измерив предварительно ступню спящего рыцаря. Боже, как давно это было!

– Ноготь!

– Да? – отвечал карлик.

– Ты ведь не особенно голоден, правда?

Ноготь высунул голову из-под столика.

– Да не очень, – сказал он. – Может быть, поедим уже на месте, как ты думаешь?

– Хорошая мысль, – ответил Боамунд. Он вытер с лица подливку и смущенно ухмыльнулся.

Они добрались до мотоцикла и успели его завести примерно за четыре секунды до появления полиции. К счастью, полицейские упустили из виду взять с собой вертолеты, поэтому, когда мотоцикл внезапно оторвался от земли и с ревом понесся в направлении Бирмингема, они мало что могли с этим поделать, – разве что записать его номер и арестовать парочку студентов на «хонде-125», у которых не работал стоп-сигнал.

2

– Да, – ответил Ноготь.

– Ты уверен? – спросил Боамунд. – Дай-ка мне твою карту на минутку.

Ноготь повиновался, и Боамунд некоторое время изучал ее.

– Похоже, что ты прав, – сказал он. – Просто это не похоже ни на один из тех замков, что я видел до сих пор, вот и все.

Ноготь в этом вопросе был согласен с ним на все сто процентов. Здание скорее напоминало маленькое и довольно безвкусное туристическое агентство. Да еще к тому же и закрытое.

– Может, замок с обратной стороны? – предположил он.

Боамунд посмотрел на него.

– Мне кажется, ты здесь чего-то серьезно недопонимаешь, – сказал он. – Замки – это такая вещь… – он помолчал, пытаясь подобрать подходящее выражение. – Ну, – сказал он, – они просто не могут находиться с обратной стороны других вещей. Замки не так устроены.

– Может, он в Браунхилле, – ответил карлик. – Ты бывал здесь раньше?

– Не знаю, – признался Боамунд. – Тут все немного изменилось с моего времени.

– Ну, – сказал карлик, – вот видишь. Возможно, замковая архитектура тоже немного изменилась с твоего времени. Может, сейчас в моде ненавязчивый стиль.

Боамунд, нахмурившись, слез с мотоцикла. Ногтю подумалось, что вот сейчас ему предоставляется одна из редких возможностей, какой у него не будет, вероятно, еще в течение долгого времени – вскочить на мотоцикл, дать полный газ и рвануть отсюда к чертям собачьим, покуда с ним не случилось чего-нибудь действительно ужасного; но почему-то он не сделал этого. Для себя он объяснял это тем, что мотоцикл, конечно, сразу не заведется, а рыцари обычно смотрят на попытки дезертировать довольно косо. Но истина заключалась в том, что его гены не допустили до этого. «Рядом с рыцарем пребудь», как поется в старинной карликовой песне.

Боамунд уже стучался в дверь.

– Есть кто-нибудь дома? – позвал он.

Тишина. Боамунд попробовал еще раз, с видом человека, который понимает, что самым правильным в таком случае было бы протрубить в горн, если бы только у него было при себе что-нибудь в этом роде. По-прежнему никакого ответа.

– Это, наверное, не то место, – сказал Ноготь. – Слушай, давай пойдем куда-нибудь и там спокойно все обдумаем, а?

Боамунд покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Я думаю, что это все же то место. Посмотри-ка!

Он на что-то показывал; Ноготь встал на цыпочки и взглянул. Он не увидел ничего. И так и сказал.

– Да вот же, – сказал Боамунд, – как ты не видишь, вон, на косяке – очень неотчетливый, но он определенно здесь есть.

Ноготь прищурился. Он должен был признать, что там действительно был какой-то едва заметный рисунок или узор, грубо нацарапанный на краске. Он разглядывал его некоторое время, и наконец воображение подсказало ему, что это можно посчитать букетом роз с переплетенными лепестками.

– Ну да, – сказал он. – И что же это такое?

– Это путевой знак, – ответил Боамунд. – Один из знаков, входящих в Высокое Письмо Древних. Видимо, он означает, что рядом есть рыцари.

– Там так и написано? – настаивал Ноготь.

– Строго говоря, нет, – отвечал Боамунд. – В действительности этот знак читается так: «Страховым агентам и Свидетелям Иеговы вход воспрещен; берегитесь злой собаки». Но если читать между строк… Эй, а это что такое?

– Еще один?

– Может быть, – пробормотал Боамунд. – Сейчас посмотрим. – Он стер с косяка засохший голубиный помет, придирчиво вгляделся и довольно фыркнул про себя. – Это определенно путевой знак, – сказал он. – Взгляни.

– На этот раз, – сказал Ноготь, – я поверю тебе на слово.

– Это старинная руна, которую чертили на дверях, чтобы дать знать помощнику шерифа, что хозяева переехали, – заметил Боамунд. – Мы называем ее Великой Противоречащей Себе Пентаграммой. Это то место, я уверен. – И он забарабанил по двери – так сильно, что Ноготь, казалось, мог на расстоянии чувствовать, как она содрогается, – а затем начал что-то громко кричать на языке, который Ноготь при обычных обстоятельствах принял бы за болгарский.

Несколько секунд полной тишины; затем окошко над их головами со скрежетом распахнулось.

– Мы закрыты, – сказал голос. – Убирайтесь.

Боамунд воззрился вверх, открыв рот.

– Беддерс! – радостно взревел он и замахал рукой. – Беддерс, это я!

Ноготь поднял глаза на человека в окне: круглолицая лысая голова с большим красным носом.

– Бо? – отвечала голова тоном, который предполагал, что это было, конечно, лучше, чем розовые слоны или пауки, взбирающиеся по обоям, но тем не менее его никто сюда не звал. – Не может быть!

– Беддерс! – в полном восторге повторил Боамунд. – Давай-ка спускайся и открывай дверь, пока я не высадил ее пинком!

Этот диалог, как догадался Ноготь, находился в полном соответствии с тем, как у рыцарей принято разговаривать друг с другом. Очевидно, по законам рыцарства самым подходящим способом выразить теплые чувства, дружелюбие и благожелательность по отношению к другому рыцарю было предложить ему облачиться в полный доспех и предоставить ему возможность быть ссаженным с лошади и испытать прочность своей головы на пятнадцатифунтовой палице.

– Только притронься к этой двери, – отвечала голова, – и я ноги тебе переломаю. – Настоящий знаток учтивого диалога, разумеется, сейчас же распознал бы в этом ответе приблизительный аналог нашему: «Джордж, старый ты сукин сын, где тебя черти носили!», но Ноготь решил, что лучше будет все же спрятаться под прикрытием мотоцикла – просто на всякий случай.