– Только на случай, если ты передумаешь, – подчеркнул Белл. – Смотри, – в кармане кожаной куртки он нашел огрызок карандаша и начал чиркать на клочке бумаги. – Это на Де Витт-стрит, большой дом посередине. Ни с чем не спутаешь. Если передумаешь, загляни завтра вечером. Я задержу Дженни дома часов до девяти. Ладно?

– Вряд ли я передумаю, – защищался Клинг.

– Ну а вдруг, – настаивал Белл. – Я был бы тебе очень благодарен, Берт. Значит, завтра вечером. Это среда. Ладно? Адрес здесь. – Он подал Берту бумажку. – А тут внизу я написал и номер телефона, на случай, если ты заблудишься. Будь добр, положи его в бумажник.

Клинг взял листок и, поскольку Белл внимательно следил за ним, вложил его в нагрудный карман.

– Думаю, ты придешь, – сказал Белл. Потом пошел к дверям. – Как бы то ни было, спасибо, что ты меня хотя бы выслушал. – Очень здорово, что мы встретились, Берт.

– Взаимно, – ответил Клинг.

– Ну, до свидания. – Белл закрыл за собой двери.

В комнате сразу стало очень тихо.

Клинг подошел к окну. Видел, как Белл вышел из дома. Следил, как он садится в лимонно-желтое такси, которое резко отвалило от тротуара и исчезло вдали. Потом уже был виден только пожарный гидрант, у которого только что стояла его машина.

О субботней ночи сложено немало песен.

Во всех этих песнях обсасывается мысль, что субботняя ночь – это ночь одиночества. Этот миф стал частью современной американской культуры, и его знает каждый. Спросите любого в возрасте от шести до шестидесяти: “Какая ночь в неделе самая одинокая?”, – и он вам ответит: “Субботняя”.

Ночь вторника никого не беспокоит. Печать о ней не пишет, никто её не превозносит и песен о ней никто не складывает. Но для многих что ночь субботы, что вторника – все едино. Трудно разделить их по степени одиночества. Кто более одинок, мужчина на безлюдном острове в субботнюю ночь, или женщина, исполняющая танец с факелами в самом большом и шумном клубе ночью во вторник? Одиночество не обращает внимания на календарь. Суббота, вторник, пятница, четверг – все они одинаково серы.

Ночью во вторник двенадцатого сентября на одной из самых безлюдных улиц города стоял черный седан марки “Меркурий”, и двое мужчин на переднем сиденье предавались самому нудному занятию на свете.

В Лос-Анджелесе это называется “подпирать забор”. В городе, где работали эти двое, их занятие было известно под шифром “прятки”. “Прятки” требуют исключительной устойчивости против сна, особую выносливость к одиночеству и изрядную долю терпения.

Из двух мужчин, сидевших в седане марки “Меркурий”, детектив второго класса Мейер был более терпелив. На самом деле он был самым терпеливым полицейским 87 участка, если не всего города. Отец Мейера считал себя непревзойденным шутником. Звали его Макс. Когда Мейер родился, отец Макс дал ему имя Мейер Мейер.

Ребенок, которого звали Мейер Мейер, вызывал такой смех, что все за животы хватались. Вы должны быть весьма терпеливы, если родились евреем. И сверхчеловечески терпеливы, если обожравшийся папаша повесит на вас такой подарочек, как имя Мейер Мейер. И Мейер научился быть терпеливым. Но сосредоточиться и хранить терпение всю жизнь требует чрезмерных психических усилий, а как говорится, ничто не дается даром. У Мейера Мейера голова была как колено, хотя ему было всего тридцать семь лет. Детектив третьего класса Темпл уснул. Мейер всегда мог заранее сказать, когда Темпл отключится. Тот был могучим типом, и Мейер считал, что крупным людям нужно больше спать.

– Эй! – позвал Мейер.

У Темпла мохнатые брови поползли на лоб.

– Что случилось?

– Ничего. Что ты думаешь об этом бандите, Клиффорде?

– Думаю, пуля по нему плачет, – коротко бросил Темпл. Обернувшись, он встретился с пронзительным взглядом спокойных бесцветных глаз Мейера.

– Я тоже так думаю, – улыбнулся Мейер. – Ну как, соснул чуток?

– Да, и уже ни в одном глазу. – Темпл почесал в паху. – Черт, от этого зуда третий день жизни нет. С ума сойти можно. Нельзя же чесаться при народе.

– Какие-нибудь паразиты? – заинтересовался Мейер.

– Наверно. Я уже совсем ошалел. – Он помолчал. – Жена ко мне уже не подходит. Боится подцепить эту гадость.

– А может, это ты подцепил от нее, – заметил Мейер. Темпл зевнул.

– Об этом я и не подумал. Может, ты и прав. – Молчание снова.

– Будь я грабителем, – начал Мейер, понимая, что единственный способ удержать Темпла на ногах, это разговаривать с ним, – я бы не выбрал имя вроде Клиффорда.

– Клиффорд – это звучит как-то по-голубому, – согласился Темпл.

– Стив – подошло бы грабителю гораздо больше, – рассудил Мейер.

– Слышал бы тебя Карелла.

– Но Клиффорд… Не знаю, не знаю. Думаешь, его все-таки так и зовут?

– Возможно. Зачем выдумывать такое имя, не будь оно настоящим?

– В этом вся суть, – сказал Мейер.

– Так или иначе, по-моему, он ненормальный, – заявил Темпл. – Зачем бы ему иначе кланяться своим жертвам и ещё благодарить их? Он чокнутый.

– А ты знаешь анекдот о газетном заголовке? – неожиданно спросил Мейер, который любил хорошую шутку.

– Нет. Какой?

– Заголовок, который появился в газете, когда маньяк бежал из психушки, пробежал три мили и неподалеку оттуда изнасиловал девушку.

– Нет. А что за заголовок?

И Мейер выдал с ораторским пафосом и соответствующей жестикуляцией: “Свихнулся, сбежал да ещё и кайф словил!”

– Ну и шуточки у тебя, – сказал Темпл. – Иногда я думаю, тебе просто удовольствие доставляет повторять всякие глупости.

– Разумеется, я их обожаю.

– Ну, псих он или нет, до сих пор ограбил тринадцать женщин. Тебе Уиллис говорил о той женщине, что приходила сегодня днем?

Мейер взглянул на часы.

– Вчера днем, – поправил он. – Да, говорил. Может быть, тринадцать окажется для Клиффорда несчастливым числом, как ты думаешь?

– Возможно. Терпеть не могу грабителей. Житья от них нет. – Он почесался. – Предпочитаю злодеев-джентльменов.

– Например?

– Да хоть убийц. Убийцы, по-моему, выше классом, чем грабители.

– Дай Клиффорду время, – заметил Мейер. – У него пока только разминка.

Они оба умолкли. Мейер задумался и наконец сказал:

– Я слежу за этой историей по газетам. Нечто подобное произошло и в другом округе. Кажется, в тридцать третьем.

– Ну да?

– Там резвится какой-то парень, который ворует кошек.

– Ну да, – удивился Темпл. – Обычных кошек?

– Ага, – поддакивал Мейер, внимательно глядя на Темпла. – Понимаешь, домашних тварей. На прошлой неделе насчитали восемнадцать случаев. Здорово, правда?

– Ну, я тебе скажу… – протянул Темпл.

– Я за этим делом слежу, – сказал Мейер. – Потом расскажу тебе, чем все кончилось. – Он наблюдал за Тем-плом и его моргавшими синими глазами. Мейер был очень терпелив. Рассказывая Темплу о кражах кошек, он знал, что делает. Он все ещё испытующе глядел на Темпла, когда заметил, как тот вдруг привстал на сиденье.

– Что там? – спросил он.

– Тс-с-с! – зашипел на него Темпл.

Оба прислушались. Из отдаленного темного конца улицы доносилось равномерное цоканье высоких каблуков по тротуару. Вокруг стояла тишина, как в огромном соборе, закрытом на ночь. Тишину нарушал один только громкий стук деревянных каблучков. Они сидели неподвижно, ждали, были настороже.

Женщина прошла мимо машины, не оборачиваясь. Шагала она быстро, высоко подняв голову. Высокая блондинка, которой было чуть больше тридцати. Вот она уже миновала машину, и стук каблучков затих.

И тут они услышали равномерный ритм других шагов. Звучали они совершенно иначе. Это было уже не легкое цоканье женских шажков, а тяжелые и весомые шаги мужчины.

– Клиффорд? – спросил Темпл.

– Может быть.

Они ждали. Шаги приближались. Приближавшегося человека они видели в боковом зеркале. Потом Темпл и Мейер одновременно вышли из машины, каждый на свою сторону.