– Я понимаю, ты предан Гарольду Годвинсону, графу Леофвайну.

Вальтеоф уставился на него: откуда он мог об этом узнать? Спустя годы он узнает – мало что ускользало от внимания герцога, но сейчас единственное, что он мог сделать, это попытаться уловить смысл слов Вильгельма. Как будто понимая его чувства, герцог сказал:

– Я считаю своим долгом знать все, что могу, о людях, с которыми имею дело. Ты считаешь, что братья Гарольда лежат на поле брани или в неизвестной могиле, как множество других? – Он увидел болезненное выражение на лице графа и продолжал так же тихо: – Это не так. Несколько моих монахов отвезли их в Вельтем, где они получили подобающее христианам захоронение со всеми необходимыми почестями.

Вальтеоф не мог говорить, он мог только смотреть на этого необыкновенного человека, который, как это ни невероятно, сказал ему то, что он не надеялся никогда узнать, – где лежит Леофвайн. Наконец он обрел голос.

– Я не знал.

– Я запретил братии Вельтема говорить об этом до моего отъезда. Только одно условие, при котором я это допустил, – это их полное молчание, – сказал он и добавил: – Мне не нужны могилы мучеников. Вот почему…

– Вот почему Гарольд лежит на утесе?

– Он клятвопреступник, разве нет?

– Сир, – Вальтеоф склонился к герцогу и почти шепотом, в который вложил всю свою убежденность, сказал: – теперь вы имеете корону. Окажите милосердие.

– Может быть.

Вальтеоф, почувствовав, как, краснеет, медленно преклонил колена:

– Теперь я должен признать вас своим господином. – Он сложил руки, ладонь к ладони. – Я буду вашим слугой.

Вильгельм наклонился к нему:

– Ты мне еще не веришь. Действительно, почему ты должен, мой господин граф? Но скоро ты поедешь в Нормандию и убедишься, что те, кто мне подчинились, могут доверять моему слову. – Он взял руки Вальтеофа в свои и сжал с силой его пальцы. Их глаза встретились, и в этот момент Вальтеоф почувствовал, почти бессознательно, что это только начало их сражения. – Ты – мой слуга, Вальтеоф, граф Хантингтона, – произнес герцог и откинулся на спинку кресла. Солнечный луч, заглянувший в окошко, скользнул блестящей змейкой по золотой мантии.

Длинный корабль рассекал искрящееся море. Поднялся легкий бриз, и Вальтеоф подставил под брызги лицо, наслаждаясь утренней свежестью. Стоящий рядом Торкель заметил:

– Мы скоро увидим нормандский берег, прекрасные песчаные берега и чудесную бухту при Сан Валери.

Граф рассмеялся:

– Есть ли место, в котором ты не побывал?

Торкель улыбнулся, наморщив шрам на щеке:

– Я был беспокойным безбородым юнцом. Но Руан я никогда не видел.

– Ричард де Руль говорит, что там есть прекрасный каменный дворец, совсем не похожий на дворец Эдуарда в Вестминстере, и кафедральная церковь, которой завидует вся Европа. – Корабль резко поднялся на волне, и он схватился за мачту, все же радуясь путешествию. Засмеявшись снова, он показал на палубу: – Боюсь, бедный Хакон не очень-то доволен.

Торкель посмотрел в том направлении и увидел Хакона, перегнувшегося через поручни, сраженного морской болезнью. Его лицо было зеленого цвета, и Оти поддерживал его голову:

– Бедняга. Я думаю, малыш Ульф в таком же положении. Он не рискнул даже подняться с постели. Смотри, мой господин, берег.

Вальтеоф кивнул. Он различал очертания берега на горизонте и жаждал узнать, что же это такое – Нормандия, земля, породившая людей, которых он только начал узнавать. Он изучал их в последние три месяца. Он не был дома с самого своего подчинения нормандскому герцогу, все это время он находился в Лондоне под его командованием.

Вильгельма короновали на Рождество, и Вальтеоф присутствовал при этом. Церемонию совершал Альфред Йорский с помощью Жоффруа, нормандского архиепископа из Котанса. Следуя примеру Гарольда, Вильгельм отказался принять корону от Стиганда, находившегося в немилости у Папы, хотя он по-прежнему занимал свой пост. Во время коронации произошли беспорядки среди народа, результатом которых стал поджог многих домов, паника была с трудом предотвращена, и, как подумал Вальтеоф, это свидетельствовало о недоверии с обеих сторон.

Но ему было за что благодарить Вильгельма. Теперь, с короной на голове и скипетром в руках, новый король смягчился и намекнул Вальтеофу, что он может позволить перенести тело Гарольда из одинокой могилы на утесе в церковь аббатства в Вельтеме и положить его рядом с братьями. Английские лорды просили Вильгельма позволить им присутствовать на заупокойной мессе, но он сказал просто: «Нет, господа», – очень вежливо, но, не оставляя, однако, сомнений, что настаивать на этом было бы глупо.

Вальтеоф поверил свое горе Вульфстану холодным январским днем в кельи нового Вестминстерского аббатства.

– Не думай об этом, – посоветовал епископ. – Для меня ясно, что король не хочет никого из нас выпускать из поля своего зрения даже на минуту. Я не сомневаюсь, что мы сможем поехать в Вельтем в свое время, но сейчас, сын мой, скажи спасибо, что Гарольд наконец лежит на своей земле.

Этим Вальтеоф был доволен. С английскими лордами обошлись великодушно, всем оставили во владение их земли, и только земли тех, кто погиб при Гастингсе, были присвоены нормандцами. Так как забота о своей земле и о своем народе оставалась для Вальтеофа важнее всего, он старался не рисковать и, хотя ему было двадцать лет, и он находился в самом расцвете сил, он даже не заглядывал в будущее.

Казалось, страна, наконец, успокоилась. Люди Вильгельма были заняты постройкой замков, каких Англия доселе не видывала, и нормандский сенешаль, Вильгельм Фиц Осборн, отвечал теперь за всю Западную Англию, пока брат герцога епископ Одо охранял Кент.

Вальтеофу, на удивление, нравилось часто и успешно охотиться вместе с Фиц Осборном и его сыном, Рожером, в лесах близ Виндзора. Занятие, которое, как он заметил, было по вкусу королю.

В середине марта Вильгельм решил вернуться в Нормандию с захваченными богатствами и первыми ярлами Англии. Это должно было быть триумфальным шествием, чтобы вся Нормандия могла видеть и осознавать величайшее могущество своего знаменитого герцога.

Вальтеофа немного удивило, что король возвращается домой так скоро, даже не пытаясь проникнуть на север Англии и удовлетворившись только половиной страны. Он поделился этими мыслями с Роджером Фиц Осборном.

– Вся Нормандия будет приветствовать его, – сказал Роджер, – и он не любит надолго разлучаться со своим герцогством. Они очень преданы друг другу.

Эта черта характера короля была для Вальтеофа неожиданной. В Англии он видел Незаконнорожденного гордым и сильным человеком, прекрасным всадником и охотником, человеком, одевающимся пышно, но живущим экономно, одновременно богатым и умеренным, человеком, рожденным править. Но он никогда не думал, что для Вильгельма отечество так много значит, хотя слышал истории о его бурной любви к Матильде Фландрской.

Теперь, солнечным мартовским утром, опьяненный ветром и морем, он вглядывался в приближающиеся берега Нормандии. Вскоре к нему и Торкелю присоединился Ричард де Руль. Казалось, он был склонен к дружбе с английским графом, и, по сравнению с суровыми, грубоватыми людьми, его манеры были мягки и приятны.

– Вы довольны путешествием, мой господин?

– Хотелось бы, чтобы оно было более длительным. Ричард рассмеялся:

– Боюсь, что не все ваши спутники думают так же. Этот маленький паж лежит на тюфяке и даже не открывает глаза. Я пытался дать ему немного вина, но он даже не смог его проглотить.

– Вы очень добры, – заметил Вальтеоф. – Возможно, мне не надо было брать его с собой, но его отец погиб при Гастингсе, и я должен заменить его бедному ребенку. Скажите, мы сразу поедем в Руан?