Толик со зверским лицом стал подниматься с дивана.

– Сплю, – хихикнул Гай и натянул на голову простыню.

Решили ехать в город, до Графской пристани, а там действовать по обстоятельствам. Вдруг встретятся курсанты или кто-то из экипажа “Крузенштерна”! Тогда можно будет завязать беседу и напроситься в гости. А есть и крайний вариант: зайти в диспетчерскую порта и выяснить, не пойдет ли к паруснику какой-нибудь служебный катер.

Но когда спустились от дома на причал ГРЭС, Толик придержал Гая за плечо.

– А ну, испытаем судьбу… – И громко сказал: – Дед! Напротив Голландии парусник стоит, знаешь? Подбрось, а?

В десятке метров от пирса, на ялике с растопыренными по бортам Удилищами, сидел старичок с серебристой щетинкой на подбородке и в соломенной шляпе без донышка. Он отвечал Толику с ленивым непониманием, явно притворялся глуховатым. Но, услыхав, что платой за рейс будет трешка, проявил полную и даже несколько суетливую готовность…

Через две минуты ялик с Гаем и Толиком уже тутукал движком посреди бухты. Гай перегнулся через борт и, поддернув обшлаг новенькой желтой футболки, бултыхал в воде ладонью. В зеленой глубине колыхались медузы. Утреннее солнце старательно грело Гаю спину. Вода казалась почти гладкой, но незаметная глазу, очень пологая зыбь медленно приподнимала и опускала ялик. И внутри у Гая что-то приподнималось и опускалось.

Но это не от качки, конечно! От собственного волнения, от какой-то праздничной тревоги.

Гай не выдержал:

– Толик… А если не пустят?

– Весьма возможно. Если бы я один был, другое дело. А так скажут: куда с таким обормотом?

– Почему это я обормот?! Я – вот… – Гай пошевелил плечами в футболке. Он считал, что новой майки вполне достаточно для парадного вида. По крайней мере, в данном случае.

– А космы-то… Целыми днями шландаешь, в парикмахерскую зайти не можешь… И ухи все облезлые, кожура висит. Что за привычка: с собственных ушей шкуру драть…

– Ты ко мне придираешься, потому что сам боишься, что не пустят на “Крузенштерн”, – проницательно сказал Гай.

– Боюсь. Потому что втравил ты меня в авантюру. Думаешь, на кораблях жалуют незваных гостей?

– А ты придумай что-нибудь…

Толик хмыкнул.

Утро было безоблачное. Рубки высоких теплоходов сияли такой белизной, что синева неба сгущалась вокруг них фиолетовым контуром. И даже старый тускло-сизый крейсер, ждущий ремонта, сегодня чисто и молодо голубел под солнцем.

“Крузенштерн” издали казался небольшим, как модель в музее. И приближался сперва медленно, незаметно. А потом вдруг стал расти, расти, взметнул опутанные такелажем мачты в бесконечную высоту и навис над Гаем громадой белого борта.

По борту косо опускался к воде трап – лесенка с леерным ограждением и площадкой внизу. Но, видимо, рассчитан был трап на катера с высокими палубами или просто приподнят. Когда ялик подошел, площадка оказалась на уровне груди у вставшего Толика. Толик прочно положил на нее ладони.

Недавно признавшись Гаю в робости, Толик теперь вел себя уверенно. Вполне по-флотски. Гаю понравилось.

Вскинув лицо, Толик решительно крикнул:

– На “Крузенштерне”!

Высоко вверху перегнулся через планшир смуглый мужчина в белой рубашке с погончиками.

– Слушаю вас!

– Я инженер Нечаев с морзавода, – заявил Толик. – Разрешите на борт? Есть дело!

В словах Толика была лишь капелька правды. К морзаводу он имел самое-самое маленькое отношение. Но Гай не осудил дядюшку за хитрость.

– Прошу! – сказал наверху моряк. И оглянулся: – Ребята, приспустите трап!

– Не надо! – Толик легко метнулся на площадку, ухватил за руки Гая и дернул его к себе из качнувшегося ялика. Гай, разумеется, зацепился коленом и зашипел.

Деду Толик сказал быстро и вполголоса:

– Все, папаша, спасибо. Теперь давай от трапа подальше…

Борт был ой-ей-ей какой высоты, и Гаю казалось, что поднимаются они по дрожащему трапу страшно долго. Цепляясь за канат-поручень, Гай шагал за Толиком. Он прихрамывал, но про боль в колене уже не думал. Он был торжественно-счастлив.

До сих пор Гай (сейчас-то он понимал это) жил здесь в ожидании необыкновенного случая. Все время шевелилось едва заметное предчувствие, что эти мелькающие приморские дни – предисловие к какому-то главному событию. К волшебному и загадочному, похожему на сказку об острове.

И вот сейчас оно наступило. Наверно, и вправду сказка. И уж по крайней мере – приключение. Ну, в самом деле: не из обычных же дней, не из простой жизни пятиклассника Гаймуратова такое сверкающее утро, синева бухты и белый корабль-великан!

Гай чувствовал, что эти мгновения у него уже никто не отберет. Пускай хоть что будет потом! Пускай хоть через пять минут скажут: выметайтесь с судна!.. Впрочем, куда выметаться-то? Умница Толик – спровадил яличника!

Они шагнули на палубу. Смуглый моряк сказал с какой-то полувоенной вежливостью:

– Вахтенный штурман Радченко. Слушаю вас…

У штурмана была повязка – синяя с белой полосой.

Гай поймал себя на том, что ему хочется подтянуть шорты и опустить по швам руки. Он так и сделал.

– Инженер Нечаев… – опять сказал Толик. – Я здесь в командировке. Узнав, что на рейде стоит барк “Крузенштерн”, взял на себя смелость приехать, чтобы повидаться с давним знакомым – третьим помощником Морозовым…

Гаю вспомнился Станюкович – в его рассказах офицеры корветов и клиперов объяснялись с такой же суховатой, но безукоризненной учтивостью. И правильно. Здесь тоже парусник…

Но штурман Радченко не выдержал стиля беседы:

– Да как же так?! Третий помощник – я! А Морозова у нас нет!

– Но…

– А до меня был Бурцев! Он сейчас второй!

– Какая досада, – произнес Толик без всякой досады.

– В шестьдесят первом году, после капремонта…

– А, так это было вон когда! – Радченко виновато заулыбался.

– Я-то здесь всего год. Я познакомлю вас с первым помощником, он у нас давно. Вы подождите…

Штурман ушел. Толик подмигнул Гаю. Тот рассеянно улыбнулся и посмотрел вокруг и вверх с ощущением чудес и простора.

Казалось, он не просто на палубе, а в каком-то корабельном городе. На площади, где белые дома с чисто-синими стеклами и медью иллюминаторов, вышки с локаторами и прожекторами, перекинутые в воздухе мостики со спасательными кругами на поручнях. А еще – громадные, повисшие на изогнутых балках шлюпки, наклонные грузовые стрелы, какие-то белые бочки, кольца толстенных тросов… Но “площадь”, выложенная чистыми желтыми досками, не казалась загроможденной. Она была просторна, и десятки людей на ней были словно редкие прохожие.

Курсанты в робах с форменными флотскими воротниками и матросы без всякой формы возились с бухтой троса, красили борт у спущенного на палубу баркаса, сновали туда-сюда. Два растрепанных бородатых человека, не похожие ни на курсантов, ни на матросов, пронесли странное зеркало – обтянутый фольгой громадный щит в прямоугольной раме… В общем, корабль-город жил своей, непонятной для посторонних жизнью…

А над этой жизнью, над простором корабельной площади возносился окутанный переплетением тросов, лестниц, тонких концов с блоками и украшенных какими-то мохнатыми муфтами канатов мачтовый лес.

Мачт было всего четыре, но Гай все равно ощущал себя в лесу. Густота снастей создавала впечатление чащи. Сбегавшийся к верхушкам такелаж делал мачты похожими на острые, чудовищной высоты ели. Двадцатипятиметровая парашютная вышка в парке Среднекамска была малюткой по сравнению с ними. Чайка, севшая на клотик, с палубы казалась тополиной пушинкой.

Но эта громадность была не страшной. В ней чудился радостный размах – под стать синим ветрам и солнечным океанам. И Гай прерывисто, толчками, вздохнул, вбирая в себя эту высоту, этот простор, это счастливое великанское чудо.