— И что же дальше было? — спросил молодой.

— А дальше дед наш всех пиратов разогнал, — добродушно предположил самый старший, борода которого из-за седины казалась слегка присыпанной мукой.

Теокл вздохнул.

— Если б так, болтал бы я сейчас с вами. Поди, первым героем бы в Толинике почитался. Нет, ребята, никого я там не разогнал. Я, если честно, так перепугался, что забился в уголок у фальшборта, да и сидел там тихонечко, чтобы никто меня не заметил.

— Да ты, старик, выходит, знатный воин, — фыркнул юный стражник.

— Герой, — поддержал солдат с родинкой. — Храбрец из храбрецов.

— Дед, а мне говорил, что одного пирата убил, — Женька всерьёз рассердился. Конечно, священник пудрил стражникам мозги по всем правилам и с большим искусством, но нельзя же прям так себя унижать.

— Одного и убил, — охотно согласился Теокл. — Он меня в этом самом уголочке заприметил. Вот идёт на меня, зубы скалит, тесаком абордажным замахнулся. Здоровый такой злодей, усатый. И тесак у него песа в два длиной.

— Сказки, — поморщился юноша. — Это, дед, он тебе от страха таким показался.

— Цыц, мелюзга! — прикрикнул на стражника изонист, вызвав новый взрыв смеха. — Молод ещё меня поправлять! От страха он мне тогда вдвое больше показался. А потом после боя промерили, как раз два песа и было… без двух дактилей.

Священник передохнул и продолжил правдивую сказку.

— И вот, значит, идёт он на меня, зубы скалит, и чую я, что всё, гибель моя пришла. Куда мне против него, сопляку с маленьким кинжальчиком. А умирать так не хотелось. И вот когда он подошел ближе, я на него как прыгну, и кинжалом ему в брюхо. А он и не ждал, что я дёрнусь, думал, наверное, что заколет меня, как свинью. Рубанул он сверху вниз, стой бы я где стоял, распластал бы он меня на две половинки, верно говорю. А так только по спине полоснул от задницы до ключицы.

Стражники дружно загоготали, к ним присоединился Йеми и, чуть погодя, Женка. Анна-Селена конфузливо отвернулась, а Соти строго нахмурилась.

— Да чего уж там, не до сраму мне было, быть бы живу. Спина болит, кожей чую кровь у меня текёть, а ему ещё в живот своим кинжальчиком малым и тыкаю. Чувствую, он оседать начал. Тут я остановился наконец, а он повалился на палубу передо мною, глаза стеклянные, а брюхо всё в крови и вроде как требуха из него торчит.

Маленькая вампирочка развернув туловище, зарылось лицом в грудь Соти и заткнула уши ладошками. Отчасти — играя благовоспитанную девочку, отчасти — и правда не желая слышать рассказ Теокла. Слишком уж натурально, подробно, кроваво рассказывал про битву старый изонист. В книжках и фильмах о войнах и сражениях, которые Анна-Селена читала дома, неприятные и жестокие подробности не упоминались или же про них говорилось коротко, походя, чтобы не травмировать психику. А священник не скрывал ничего. Не то, чтобы он смаковал кровавые ужасы, нет, ему все эти подробности были неприятны не меньше чем девочке, но он заставлял всех, кто его слушал, увидеть в войне то, чем она была на самом деле: череду жестоких и отвратительных убийств, при взгляде на которой слова о героизме становятся пустыми и бессмысленными.

Анна-Селена никогда не любила войны и не умилялась рассказами о храбрых солдатах и великих полководцах. Но никогда убийство человека не было ей отвратительно настолько, как в эту минуту. Проповедник из иного мира словно случайно коснулся самых чувствительных струн её души и сумел показать бойню во всём её отвратительном безобразии.

Из переулка донёсся нарастающий шум.

— Что там такое? — встрепенулся один из стражников.

Женька потянулся под плащом к арбалету. Он очень надеялся, что делает это незаметно.

— И что теперь, отец Бодак? — поинтересовался Флип.

Только что подмастерье вонзил последнюю, десятую иглу. Из-под каждого ногтя торчали толстые игольные хвосты. Пол был заляпан маленькими капельками крови. А проклятый мальчишка так и продолжал молчать.

Палач не отвечал.

— Заканчивать надо, — по-своему истолковал нерешительность начальства подмастерье. — Позвать охранников, чтобы отволокли его в камеру?

— Нет! — рявкнул отец Бодак.

— Отец Сучапарек недоволен будет, — нерешительно промямлил Флип.

— Чего? — палач ухватил своего ученика за камизу.

Флип основательно струхнул. Отец Бодак никогда не отличался кротким нравом, но сейчас выглядел и вовсе безумным.

— Я ничего, отец Бодак… Как прикажешь…

— То-то…

Пришла беда откуда не ждали. Мало того, что мальчишка рассудка лишен, так и у палача последний разум отшибло. Аэлис прибери их обоих. Да пусть хоть на месте провалятся его царство, но он-то, Флип, в чём виноват? Он же нормальный человек, для него ремесло палача — лишь возможность заработать себе на жизнь, не более того. Сколько положено, столько он и делает. Сколько старшие прикажут. Им-то лучше знать: пытать или не пытать, а если пытать, то как и до каких пор. Значит, с него, Флипа, и спроса никакого быть не должно. Только вот томило душу дурное предчувствие, что за этого мальчишку ему придётся ответить. Спросят и не помилуют. Ну да, отец Сучапарек ещё никого и никогда не миловал. О боги, быстрее бы всё это кончилось.

Второму подмастерье происходящее тоже не нравилось, но совсем по другой причине. Давно пришла пора обеда, брат-кухарь обещал порадовать сегодня супом из кореньев и копчёной свиной грудинкой. Как не вовремя упёрся этот мальчишка. Да и отец Бодак тоже хорош. Нельзя же придаваться работе с таким фанатизмом. Допрос — допросом, а обед — обедом. Самым разумным было бы швырнуть упрямца в камеру, хорошенько перекусить, а потом уже и продолжить. Если будет на то воля отца Сучапарека. Потому как вполне может оказаться, что подвесить над огнём преступившего запрет волшебника поважнее, нежели тратить время на этого маленького дикаря. Что он может знать? Да и сообщники его, наверное, ещё вчера покинули город. Какой дурак будет дожидаться пока Инквизиция его сцапает? Ясное дело, заговорщики сбежали как только услышали, что дракон улетел, а мальчишка схвачен. Так что, усилиям отца Бодака, как и упрямству мальчишки на самом деле цена — медный лорик. Только оба слишком глупы, чтобы это понять. Быстрей бы всё закончилось…

Блуждающий взгляд палача, наконец, остановился на жаровне.

— Я заставлю тебя говорить! Слышишь! Я заставлю!

— Пошел ты… — обессилено выдохнул Серёжка.

Боль, заполнившая всё его существо была тупой и нудной. Она высосала из мальчишки все силы, и сейчас он беспомощным кулём висел на ремнях, неспособный ни на что. Поставь его на ноги — упадёт, ни сделав ни шагу. Поставь рядом стакан воды — не сможет руку протянуть, чтобы утолить жажду. Даже слизнуть стекающие по лицу крупные капли холодного пота он и то не мог.

Удавалось только молчать. Но Серёжка знал, что это не на долго. Наверняка в арсенале разъяренного Бодака есть такие ужасы, которых не вытерпеть никому, не говоря уж о потерявшем силы мальчишке.

Оставалась только две надежды: что Риону всё-таки спасли и увезли из города. И вторая — что Балис Валдисович и его друзья простят Серёжку за предательство. Он же не сам выдал врагу тайну, наоборот, молчал, пока хватало терпения, но что же поделать: он не герой. И никогда не обещал, что будет героем, которому всё ни по чём. И не требовал, чтобы к нему относились, как к герою.

Бодак зажег в жаровне пару факелов, один протянул молчаливому помощнику, второй оставил себе.

— Счас, подпалим ему лапы — заговорит.

Серёжка хлюпнул носом, закусил губу. Хотя бы несколько секунд он ещё промолчит, пока не кончатся последние силы. А потом…

Почему-то вдруг вспомнилась дорога и рассказ Балиса Валдисовича про деда-моряка. "Делай, что должен и пусть будет, что будет". Он сейчас должен молчать. И пусть будет, что будет…

Наромарт вёл соратников по замку так уверенно, что можно было принять чёрного эльфа за хозяина. Хотя, и плутать-то особо негде. Три двери, два коридора и лестница. Главное, что до караулки навстречу не попалось ни одной живой души. Но у обитой толстыми железными листами двери Нар остановился, пытаясь определить, что происходит внутри. Олус, как договаривались, страховал лестницу, сам Балис терпеливо ждал, что скажет эльф.