— А вдруг тебе мой рисунок бы не понравился?

— С чего бы это? Ты хорошо рисуешь.

Анна-Селена на мгновение зажмурилась для храбрости, а потом решительно протянула казачонку листок с портретом:

— Держи.

Отчаянно-весёлый Сашка во весь рот улыбался с рисунка. Но где-то в глубине его глаз проглядывала тщательно скрываемая грусть.

— Анна-Селена, похоже, ты рисовала нас всех? — предположил Наромарт.

Вампирочка молча кивнула.

— А когда? — не утерпел Серёжка. — Я тебя никогда с карандашом не видел.

— Ночами, — просто ответила Анна-Селена. — Ты же знаешь, что мне не нужно спать. И свет мне тоже не нужен, я вижу иначе, чем люди.

Мальчишка молчал, не в силах справиться с охватившим его удивлением.

— Что ж, доставай остальные портреты, — предложил чёрный эльф. — Посмотрим, какими мы получились.

Девочка кивнула и робко попросила:

— Только вы не очень ругайте, если не понравится.

— Не знаю, кому как, а мне очень понравилось, — заявил Сашка.

— Саша прав, — поддержал подростка Наромарт. — Три рисунка и все отличные. Можешь мне поверить, я всё-таки эльф, а эльфы считаются самыми строгими и знающими ценителями живописи.

Анна-Селена снова кивнула и протянула ему целую пачку листов.

— Вот.

Сверху оказался портрет Балиса. Если до этого на рисунках были только лица, то морпеха девочка нарисовала сидящим возле костра с виуэлой в руках.

— Балис Валдисович, Вы на гитаре играете? — изумился Серёжка. Аналога к слову «гитара» в морритском мальчишка не обнаружил, поэтому в концовке предложения он перешел на русский.

— Это не гитара, а виуэла, по-здешнему называется олинта. Я действительно умею на ней играть.

— И поёте?

— И пою. А что?

— А здесь такой у Вас нет? — вместо ответа снова спросил мальчишка.

— Есть. Где бы ещё меня Анна-Селена с ней увидела.

— Тогда почему Вы ни разу на ней не играли?

Серёжка был прав: после побега из Толы Балис музыкальный инструмент в руки ни разу не брал. То времени не было, то настроения.

— Как-то всё не складывалось. Хочешь, сегодня небольшой концерт устроим? По случаю… Сашиного неожиданного возвращения

— Ага, — Серёжка расплылся в довольной улыбке.

Следующим шел портрет Наромарта. Девочка снова изобразила только лицо, ничуть не преуменьшая уродства, но эльф на потрете совсем не казался страшным. Через искаженные черты на портрете, как и в жизни, проступали доброта и мудрость целителя.

— Спасибо, малышка, — растроганно произнёс Наромарт. — Я не мог на такое и надеяться.

— Это намного меньше того, что ты сделал для меня… и для Жени, — возразила маленькая вампирочка.

— Как знать, Анна-Селена, как знать, — покачал головой чёрный эльф, но развивать тему не стал.

В глубине души Нижниченко опасался, что неудачным окажется именно его портрет. Конечно, девчушка талантлива, но слишком мала, а потому просто обречена на нестабильность. Мало опыта, не огранённый талант, не набитая рука. Пять на редкость удачных рисунков подряд — уже чудо. Вряд ли шестой будет таким же.

Но и шестой оказался ничуть не хуже. На первой взгляд мрачное и унылое лицо на портрете скрывало в себе ум, хитринку и глубоко спрятанный юмор. Похожий портрет Мирон вместе со своими сокурсниками по "одесской школе" подарили после её окончания горячо любимому руководителю, генерал-лейтенанту Семёну Абрамовичу Цевелёву. Так и рисовал его профессиональный художник и коренной одессит, а не десятилетняя девочка.

"А вообще-то, если посторонний человек видит меня таким, значит, я добился, чего хотел", — усмехнулся Мирон. Каждый безопасник из "одесской школы" мечтал быть похожим на её создателя и бессменного шефа. Мечта сбылась…

— Аня, мне тоже очень нравится. Наверное, ты много занималась рисованием дома?

— Конечно. Я уже второй год специализируюсь на дизайнера. Мой проект даже прошёл в финал на… государственном конкурсе.

Слова «федеральный» в местном языке не нашлось.

— Это серьёзно, — одобрительно кивнул Нижниченко.

На последнем листе оказалось изображение Женьки. Губы на портрете было плотно сжаты, так, что опознать в нём вампира было невозможно, а само лицо имело насторожено-агрессивное выражение. Словно подросток опасался, что кто-то прямо сейчас его заденет и заранее готовился к отпору.

— Похоже, — усмехнулся Сашка.

Женька независимо хмыкнул и забрал рисунок. Что бы там не говорили, но ведь и вправду получилось очень похоже.

— А меня разве нет? — растеряно спросил Серёжка. У мальчишки от обиды даже губы задрожали.

Анна-Селена виновато моргнула.

— А твой портрет я нарисовать не успела. На Дороге я никого не рисовала, в караване, сам знаешь, не могла. Потом тебя долго не было. А дальше — ну, ты понимаешь…

— Шипучка тоже появился "дальше", — недовольно пробурчал мальчишка.

— Он очень колоритный, его рисовать было интересно, — беспомощно пояснила девочка.

"А меня, значит, не интересно?" — хотел ядовито спросить паренёк, но передумал. Подружка выглядела такой огорчённой, что совсем не хотелось её добивать. И потом, если разобраться, то никого рисовать она не обязана. Другое дело, что обидно: всех нарисовала, а его — нет.

— Серёжа, ну не обижайся, — попросила маленькая вампирочка. — Я обязательно тебя нарисую. Или хочешь, я тебе один рисунок дам, когда я его рисовала, то про тебя думала.

Женька хмыкнул. "Про тебя думала…" Уси-пуси, у малышни, кажется, любовь. Да знают ли они куда и как? И чем, небось, ещё не отросло. Сам Женька, правда, ещё никого не любил, но историй про это наслушался, а так же насмотрелся картинок и таких специальных фильмов.

— Какой рисунок?

— Вот.

Из пустоты возник ещё один листок бумаги. На нём была изображена палуба плывущего по морю корабля. Вдали из воды поднимался краешек солнца. А у борта стоял мальчишка. Тонкий, узкоплечий, с разлохмаченными ветром волосами, он, казалось, был устремлён вперёд, навстречу восходящему светилу. И хоть обращенного к восходу лица не было видно, никаких сомнений не оставалось: это был именно Серёжка.

— Классно, — на русском довольно воскликнул мальчишка. Вся обида растаяла в один момент, словно кусочек льда из размораживаемого холодильника под струёй горячей воды. Переходя на понятный Анне-Селене местный язык, он попросил: — Можно, я тоже возьму его себе?

— Бери, конечно. А портрет я ещё обязательно нарисую.

— Ну, если хочешь, — мальчишка немного смутился. Минуту назад он был недоволен недостатком внимания к своей персоне, а сейчас уже страдал от её избытка.

— Хочу, хочу, — заверила девочка.

— Так, молодёжь, доедаем ужин у кого осталось и перебираемся на полянку, — скомандовал Мирон. — Дак хоть и задерживается, но прилетит обязательно. Да и темнеет уже во всю.

— А пока они перебираются, мы с тобой сходим за олинтой и заодно обсудим наши дальнейшие планы, — предложил Гаяускас.

— Можно.

Когда друзья оказались в глубине дома, Балис, перейдя на всякий случай на русский язык, поинтересовался:

— Ты это серьёзно насчёт остаться?

— Вполне серьёзно рассматриваю такой вариант. А ты — нет?

— Пока ты не сказал — даже и не думал об этом. Нет, имел ввиду, конечно, что может придётся в этом мире долго жить. Год, два, сколько нужно. Но всегда держал в уме, что как только у нас появится возможность вернуться — сразу вернёмся.

— Почему?

— Почему? — задумчиво переспросил морпех. — Знаешь, я об этом даже и не думал, вопрос такой и не возникал.

— Теперь вот возник.

— Если возник… Если вопрос возник, то я так скажу: чужые мы здесь, Мирон, понимаешь? У них свой мир, своя жизнь. Мы тут с нашими знаниями и умениями таких дров наломать можем. Думаешь, нам за это скажут "спасибо"?

— Понятно, — кивнул Мирон, а затем, старательно и очень похоже имитируя эстонский акцент продекламировал: — Суверенная Эстония сама решает, какую политику проводить в отношении мигрантов, оказавшихся на её территории в период Советской оккупации, и никому не позволит вмешиваться в свои внутренние дела.