— Я знаю, — продолжал инквизитор, — это очень обидно, но лишь немногие понимают, что причина такого отношения — в незнании аристократами реальной жизни. Они судят о том, чего никогда в жизни не видели. Что же удивительного в том, что их суждения далеки от истины. Те же, кто сами попробовали военной жизни… Скажи откровенно, Луций, разве сам ты знал мало хороших воинов, вышедших из аристократических семей?

— Немало, — откровенно ответил бывший додекан.

Сеты, конечно, держались особняком и по традиции, простыми солдатами служили только в гвардии. Так ведь гвардия не только охраняла столицу и Императора. Гвардейские легионы регулярно выходили на поле боя и в жарком бою добывали себе почёт и славу. Взять хоть битву при реке Кале, в которой и сам Луций Констанций принимал участие, ещё совсем молодым, безусым новобранцем. Именно то, что каре Четвёртого Гвардейского легиона отразило все атаки конницы кочевников, и предопределило победу имперских войск.

Ну, а встретить среди легионеров молодого лагата было не так уж и сложно. За время службы Луций повстречал таких не одну дюжину. Конечно, по службе аристократы росли быстрее: пара-тройка вёсен пройдёт — глядь, уже додекан. Ещё пара-тройка вёсен — уже и оптий, а там и центурион. Простому человеку карьеру сделать намного сложнее: сам Луций, например, додеканом стал незадолго до отставки, к концу второй дюжины вёсен службы. Но, говоря по правде, лагаты-то ещё в детстве тактику и стратегию по трактатам изучают, им отрядом командовать сподручнее. А у Луция, как и у большинства простых и небогатых морритов перед поступлением в легион за плечами была только луда, в которой его научили читать, писать, считать, да основным законам Империи. Нет, построить толпу новобранцев и научить маршировать он мог и к концу второй весны службы. А вот принять верное решение в бою… Тут Луцию Констанцию было не на что надеяться, кроме собственного опыта, а опыт приходит только со временем, никак иначе.

Так что, быстрому росту по службе аристократов Луций никогда не завидовал и себя обойдённым не считал. Поощрениями и наградами за проявленное мужество и боевую доблесть его никогда не обходили, центурион полагался на него, а большее — в воле богов и начальников. Сделали додеканом — хорошо, не сделали бы — не стал бы тужить…

В общем, прав был отец Сучапарек, чего там говорить. Мудрый человек, не даром боги его отметили. И жизнь повидал, и в книжной премудрости преуспел.

— Ты можешь удивиться Луций, но такова и участь инквизитора. Мы знаем, что многие нас осуждают. Не только чернь, инородцы, нет, многих морритов, даже аристократов, даже благородных сетов, уязвляет наше рвение и наша непримиримость. Они видят в этом лишь желание обратить на себя внимание, утвердить свою власть, обрести больше благ этого мира. Это не так!

— Отец мой, — воскликнул Луций горячо, но не вполне искренне, — я вовсе ничего такого не думал и не говорил.

— Оставь, Луций, — отец Сучапарек вяло махнул рукой. — Сколько раз я предлагал тебе выкупить дракона, ты неизменно мне отказываешь. Думаешь, я настолько глуп, чтобы не увидеть в этом твой денежный интерес? О да, конечно, диктатор, выпущенный на Арену, принесёт тебе огромные деньги. Намного больше тех, что предлагал тебе я, Верховный Инквизитор Толы.

Ланиста хотел было возразить, но Сучапарек бросил на него столь грозный взгляд, что слова сами собой застряли в горле. Кем-кем, а трусом Луций Констанций никогда не был, только вот возразить инквизитору было потруднее, чем центуриону в пекле боя.

— Да, я знаю, какие слухи ходят о сказочных богатствах Инквизиции. Хоть это и изрядное преувеличения, но мы, действительно богаты. И я бы мог предложить тебе цену вдвое и втрое больше названной, но я никогда этого не сделаю.

— Отец мой, но я вовсе не собирался торговаться, — скороговоркой произнёс Луций.

— Не сделаю, потому что не желаю растравлять в людях, которых защищаю, алчность и корысть, — инквизитор пропустил возражение ланисты мимо ушей. — Даже этого дерзкого мальчишку, цена которому две-три дюжины ауреусов, ты не готов отдать в жертву ради торжества закона и справедливости.

Видя, что его не слушают, ланиста спорить не стал. Но про себя отметил, что цену отец Сучапарек занизил безбожно. После того, как Шустрёнок показал себя во Дворе Боли, естественно, не сегодня, а пару дней назад, Луций считал и пять дюжин за него не слишком дорогой ценой. Во всяком случае, если бы ему надо было купить Шустрёнка, сам Луций отдал бы эти деньги без особого сожаления. Чутьё подсказывало ланисте, что из парня можно воспитать отменного гладиатора. Конечно, на это нужно время, но недостатком терпения ланиста не страдал.

— Я понимаю твоё желание сохранить и приумножить своё богатство, — продолжал между тем отец Сучапарек. — И хотя и не могу его одобрить, но и не осуждаю тебя. Преуспевающие в богатстве своём отмечены богами в деяниях своих, если чтут при этом волю богов, а не мнят себя превыше истинных вершителей земных судеб.

— Я верен Императору и чту богов, — оскорбился Луций, но инквизитор продолжал говорить всё так же размеренно и терпеливо.

— Ещё раз повторяю тебе, Луций, что не сомневаюсь ни в твоей верности Императору, ни в готовности выполнить волю богов. О другом сейчас я веду свою речь. Верный слуга исполняет слова своего господина, но умный слуга исполняет его желания прежде, чем господин отдаст приказ. Ты верный слуга. Луций, нет сомнений, но умный ли ты? Понимаешь меня?

— Точно ли в воле богов, чтобы отдал я тебе дракона на казнь, а мальчишку — на пытки? — Луций постарался придать голосу как можно больше сомнения. Умён и хитёр инквизитор. На языке медок, да внутри — ледок. Мягко стелет, да жестко потом спать. Начал с лести, а потом повернул снова в свою сторону. Ну да ничего, Луция голыми руками тоже не возьмёшь. Права свои ланиста отлично знал и уступать инквизитору не собирался.

— Вот! Сомнение! — пафоса в словах отца Сучапарека хватило бы, наверное, на часовую проповедь адепта Ренса, если бы адепты Ренса такие проповеди читали. На самом деле воинственные отцы отдавали предпочтение кратким призывам, часто заканчивающимися не очень благозвучным словом, после чего вместо них говорили их мечи и палицы. — Горько мне видеть сомнение в душе твоей благородный Луций, ибо кто, как не морриты должны ясно видеть волю богов и помогать постичь её остальным людям. Но я понимаю тебя и снисхожу к твоему недоверию. И потому, я не требовал от наместника, дабы он склонил тебя к передаче дракона Ордену. Потому я и отпускаю твоего мальчишку, вина его и вправду, не может быть велика. Но, раз опасность заговора существует, ты обязан нам помочь раз и навсегда её устранить!

— Всё, что есть у меня принадлежит Море и Императору! — без лишнего пыла, но твёрдо отчеканил Луций Констанций. Отец Сучапарек одобрительно кивнул, хотя на душе было кисло. Вот такие они, вояки. Говоришь им о божественном, говоришь, вроде соглашаются, головой кивают, а как до дела — враз всё из башки вылетает. Смотрят бараньими глазами и талдычат одно и то же… Не дано им понять, что храбрость и верность сами по себе ничего не значат. Храбрым и верным может быть и нечка. Или совсем пропащий человечишка, изонист, например. Нет, главное в человеке — ради чего он храбр и чему верен. Но для того, чтобы это понять, нужно какое никакое соображение. А с этим у отставного додекана было туго. Жизненного опыта, хитрости, смекалки — хватало с лихвой, а вот соображения — не ощущалось. Это только говорят, что все старики — мудрецы. Ничего подобного. Годы, хоть и меняют всех и каждого, но по-разному. Кто-то становится мудрее, а кто-то — старше.

— Я уже сказал, что не желаю от тебя жертвы. Жертва должна быть принесена с чистым сердцем, а твоё сердце переполнено сомнениями. Мы пойдём другим путём. Тем более ты сам указал мне его начало. Когда завтра к тебе придёт этот рыжий покупатель — затяни торги ещё на день другой под каким-нибудь благовидным предлогом. Сделай это так, чтобы он ничего не заподозрил.