В светлице Алексея Григорьевича стояли широкие спальные полати под шатром, большой стол, мягкая лавка со спинкой, ее господа называют диваном. Сначала я осмотрелась как тут и что. В господских покоях я толком не бывала, и все мне было любопытно. Я долго думал, как лучше подступиться к большой постели и обо всем догадалась сама. Сперва, я стянула с нее верхнюю накидку, а уж потом взбила перину и подушки и все разложила так, чтобы сразу можно было лечь.

Алексей Григорьевич долго не приходил, и от нечего делать, я сам повалялась на его постели. На перине лежать было так мягко, что я едва не уснула. Но, как услышала его шаги, быстро соскочила на пол и стала все поправлять.

Когда он вошел, я сделала вид, что не услышала, и продолжала разглаживать примятую постель. Мне для этого все время приходилось ложиться на нее животом и дотягиваться до дальнего края. Он, застыв на месте, стоял возле дверей и молча на меня смотрел. От этого у меня почему-то опять ослабели руки и ноги.

Наконец я не выдержала, обернулась, и мы долго смотрели друг другу прямо в глаза. Он первый застеснялся, отвел от меня взгляд и спросил то, что знал и без того:

– Тебя Алевтиной зовут?

– Да, – ответила я и потупила голову.

Алексей Григорьевич подошел к открытому окну, выглянул в пустой двор, долго, будто увидел там что-то интересное, в него смотрел, а потом, так больше и, не взглянув на меня, поблагодарил:

– Спасибо, тебе Аля.

Я не ответила, и мне в ту минуту больше всего на свете захотелось уйти к себе в девичью. Он тоже ничего не говорил, потом, вдруг, посмотрел на меня таким странным, тяжелым взглядом, что у меня внутри все похолодело.

Я сделала шаг к двери и он, не пытаясь удержать, уступил мне дорогу. У меня к горлу подступил комок, и я попросила:

– Барин, отпусти ты меня, ради Бога! – попросила я, хотя он меня и так не держал.

У меня в голове, словно помутилось и что было дальше, я все помню с трудом, а потому может быть в чем-нибудь и ошибусь.

– Ну, куда тебе спешить, побудь со мной еще немного, – умоляюще попросил он.

Мне его стало жалко, и я решила еще немножко с ним побыть.

– Ладно, – согласилась я, – еще чуток погощу.

– А ты знаешь, какая ты красавица!? – вдруг воскликнул он. – Я, как только тебя увидел, сразу тобой восхитился! Ты самая лучшая девушка на всю деревню!

Мне такие слова слышать было приятно, но я строго на него посмотрела, не зная, правду он говорит или просто надо мной насмехается. Тогда он ударил себя в грудь кулаком и поклялся, что краше меня нет на всем белом свете.

– Ты, – сказал он, – Алевтинка, меня не бойся, я тебе ничего плохого не сделаю, мне просто приятно тобой любоваться одними своими очами!

Он смотрел на меня такими влюбленным взглядом, что я испугалась, что он на меня набросится, и сказала, что я замужем, но еще девушка.

Он начал уговаривать, чтобы я ничего не боялась, клялся, что и пальцем до меня не дотронется.

– Я тебе, барин, не ровня, – ответила я, – если я тут с тобой останусь, что обо мне люди подумают!

– Люди все рано плохо подумают, как ни поступи, – грустно сказал он. – Я перед тобой не виноват, я никого не просил, чтобы тебя ко мне прислали.

Я удивилась и обиделась. По его словам поучалось, что я навязалась к нему своей волей! Но он тут же все объяснил:

– Это, наверное, ваш Антон Иванович, или Маруся заметили, как ты мне понравилась, вот и попросили тебя ко мне прийти. Врать не буду, я тебя полюбил с первого взгляда, но против твоей воли не пойду. Как ты сама решишь, так тому и быть!

– Ну, да, – сказала я, и успокоилась, – а если подумают, что мы тут с тобой…

Он сразу замотал головой и руками.

– Люди, – сказал он, – могут много чего думать, один господь Бог правду знает! Мы с тобой невинные. Конечно, если хочешь, уходи, брось меня здесь одного… Я никого тут не знаю, и мне будет так одиноко…

Мне так стало его жалко, что на глаза слезы навернулись, но я все равно сразу не согласилась. Сказала, что если и останусь, то спать буду одна на лавке. Алексей Григорьевич обиделся, что я ему не доверяю, и сам захотел лечь на жесткую лавку. Пришлось мне согласиться лечь вместе на одну кровать.

– Ладно, кровать широкая, только помни, что мне обещал! – сказала я. – А теперь отвернись, я рубашку сниму.

Он конечно сначала не захотел отворачиваться, и принялся меня уговаривать, что в сумерках плохо видит. Но я ему смотреть на себя не разрешила, и он покорился и встал ко мне спиной. Я быстренько разделась, легла и спряталась с головой под перину. Потом он тоже лег и притронулся ко мне боком. Сделал он это не нарочно, просто у нас с ним на двоих была только одна подушка, так что волей неволей, лежать пришлось рядом.

Я первый раз в жизни спала так, чтобы чувствовалось рядом чужое голое тело, испугалась и немножко отодвинулась. Правда потом выглянула из-под одеяла, посмотреть, обиделся он на меня или нет. И вдруг мы с ним оказались своими лицами очень близко друг от друга. Я увидела его глаза, они были виноватые и испуганные. Честно скажу, мне показалось, что он меня сейчас поцелует, но он этого не сделал, повернулся на спину и начал смотреть на потолок. Почему, он меня не поцеловал, я не поняла, решила, что он на меня обиделся, и немного к нему придвинулась.

Тогда он повернулся на бок и лег лицом ко мне. Я чтобы лучше его видеть, тоже к нему повернулась, и вдруг он меня обнял и крепко прижал к себе. Я почувствовала, какой он внизу весь твердый и горячий и хотела отодвинуться, но не успела. Тогда он, вдруг, спросил:

– Можно я тебя поцелую?

Ответить я не смогла, у меня почему-то перехватило горло. Тогда я взглядом дала ему понять, что не разрешаю себя целовать и, что у нас с ним был уговор, но он ничего не понял и прижал свои губы к моим. Я не стала его отталкивать, хотя мне и сделалось стыдно, а он, вместо того чтобы просто меня поцеловать, начал языком открывать мои губы. Это было приятно, и я сама их открыла.

Не помню, что я думала в ту минуту, кажется, хотела встать и поскорее уйти, но он меня не отпускал и гладил руками разные места.

Вдруг он просунул руку мне между ног. Я так испугалась, что сдавила ее ляжками. Он хотел ее убрать, но не смог. Мы так и лежали, я держала ногами его руку, а он меня все целовал и целовал. Пальцы его стали такими горячей, что меня начало жечь изнутри, но развести ноги я боялась, что бы он этим не воспользовался.