В том, что отравить меня приказал Трегубов, я не сомневалась, но доказать это как и покарать преступника, пока не могла. К тому же, скандал мне был не нужен по многим причинам. Василий Иванович после вчерашнего обеда объявил себя больным и никуда из своих покоев не выходил. Вызнавать его коварные замыслы было можно, но на расстояние мысли Трегубова я слышала плохо, для этого мне пришлось бы гулять у него прямо под окнами. Это обязательно вызвало бы ненужные разговоры и все равно не давало гарантии безопасности.

Первым делом, я вылила в помойное ведро ядовитое питье, чтобы кто-нибудь им случайно не отравился, и решила пойти за советом и сочувствием к Костюкову. Надев свое самое затрапезное платье, я вышла из наших покоев.

Обстановка в имении была не самая хорошая. Слуги бродили по дому и двору как сонные мухи, многие были откровенно пьяны, гости разъехались, приживалы сидели по своим комнатам.

– Барыня, слышали, бригадирская дочь умом тронулась? Совсем рехнулась, бегает по усадьбе и песни поет! – остановил меня во дворе знакомый лакей. Он был в приличном подпитии, и искал себе собеседника.

– С чего бы это? – делано, удивилась я.

– С того, у нас тут нечистый завелся, – таинственно, сказал он, – проклятое место! А я против него заветное слово знаю, хочешь, скажу?

– Хочу, – ответила я.

– А что за это дашь?

– А что тебе нужно?

– Известно что, – грустно сказал он. – Душа у меня горит!

– А не много тебе будет, ты вон и так еле на ногах стоишь.

– Много? – удивился он. – Да я как стеклышко! Прикажи буфетчику мне налить, сама посмотришь.

– Сначала слово скажи.

– Какое еще слово? – не понял он.

– Ты же обещал заветное слово сказать против нечистого.

– Какого еще нечистого? – он уже забыл, о чем только что говорил, но твердо помнил о выпивке. – А хочешь, я тебе танец станцую, а ты мне за это прикажешь налить?

Смотреть танец я не захотела, но поняла, что в имении действительно начинается разброд и шатание.

В конюшне не оказалось ни одного конюха. Скучающие лошади при виде меня всхрапывали, поворачивали головы и стучали в пол копытами. Я добралась до закутка Костюкова и потянула дверь. Она оказалась запертой изнутри. Такого еще ни разу не случалось, и я удивилась. Постучав, я позвала волхва:

– Илья Ефимович, это я Алевтина!

Он не откликнулся.

– Илья Ефимович, вы спите?

В каморке было тихо, но там явно происходило что-то плохое. Я почувствовала, за дверями, непонятные всплески страха. Я испугалось, что с Костюковым случилось несчастье, и заколотила в дверь кулаком. В каморке что-то упало, и недовольный голос спросил:

– Ну, кто там еще?

– Это я, Алевтина, у вас все в порядке?

– В порядке, в порядке, я сплю, ко мне сейчас нельзя, – после долгого молчания, ответил предсказатель. – Потом поговорим.

– Меня пытались отравить, я хотела с вами посоветоваться, что делать, – объяснила я прорицателю причину своего неурочного прихода.

Костюков опять не ответил, Я удивилась такому странному поведению, и повернулась, чтобы уйти, но услышала, о чем думают в коморке, и невольно осталась на месте.

– Господи, какой стыд, она теперь все узнает! Ах, дура я, дура! Когда я, наконец, поумнею!

– Понятно, у вас Марья Ивановна, – сердито сказала я, – тогда не буду вам мешать.

– Ладно, чего уж там, заходите, если пришли, – ответил Костюков и открыл дверь.

Кругом прямо на земляном полу вперемешку валялась мужская и женская одежда. Илья Ефимович, отперев засов, юркнул под свой тулуп, и натянул его до подбородка, а Маши вообще не был видно, она спряталась под него с головой.

Быстро же они спелись, всего несколько часов знакомы и уже… А я еще считала себя закоренелой грешницей, подумала я, оставаясь за порогом.

– А мы тут с Марьей Ивановной решили немного отдохнуть, – не глядя в глаза, объяснил предсказатель. – Так что у вас случилось?

– Пока ничего, но мне одна здешняя девушка подсунула отравленное питье. Я пыталась у нее узнать, по чьему указу она это сделала, а она вдруг сошла с ума.

– Не иначе как бригадирская Катерина, она всегда была с придурью, – подумала Марья Ивановна. – Господи, какой стыд, кем теперь меня Алевтина посчитает. Ведь и в мыслях ничего такого не было, а он только обнял, я как будто поплыла и не смогла устоять.

Костюков, словно понял, о чем думает Маша, и объяснил:

– Вы, Алевтина Сергеевна, ничего такого не думайте. Я погадал Марье Ивановне, и вышло, что она все равно за меня замуж выйдет, вот мы и решили, чего ждать…

– Я и не думаю. Дело живое, с кем не бывает. Если конечно замуж, то о чем разговор, – не зная чем успокоить Машу, не очень вразумительно ответила я. – Как говорится совет, да любовь.

– Правда, ты Алевтинушка меня не осуждаешь? – высунулась из-под душного тулупа, раскаивающаяся блудница. – Ты знаешь, я сама не знаю, как все получилось, только мне Илья Ефимович как-то сразу на душу лег!

И не только на душу, подумала я. Ну отчего мы бабы такие глупые и доверчивые!

– А отравы, вы не бойтесь, Вас никакая отрава никакая не возьмет, это я точно знаю. Вам нужно бояться маленького человека, – успокоил меня Костюков.

– Почему маленького? – не поняла я.

Трегубова маленьким посчитать было трудно, скорее большим.

В этот момент Илья Ефимович неловко повернулся, и я увидела, что они с Машей под тулупом лежат совсем голыми. Я удивилась, обычно русские девушки, ну, тогда, когда бывают с мужчинами, рубашки не снимают. Особенно днем.

– Так твоя жизненная линия говорит, – очень серьезно объяснил Костюков, – от маленьких людей в ближайшее время, будет тебе большая досада. Особенно опасайся одного с пронзительным взглядом. Больше ничего на твоей руке я не увидел, узнал бы кого тебе точно опасаться, то предостерег.

– А с Алешей, то есть, с Алексеем Григорьевичем, все в порядке? Они с Иваном…

– О них не думай. Живыми и здоровыми вернутся завтра к полуночи. О себе беспокойся. Тебя ждет трудная ночь. Пистолет не потеряла?

– Нет, он лежит у меня в комнате под подушкой.

– Вот и хорошо, а ты этой ночью лучше вовсе не спи. Я бы тебе помог, только, сама видишь, хвораю. Да и не способен я к ратным делам.