– Не считая того, что ты полночи простоял на лестнице и подглядывал за мной в окно! – сказала я, озвучив его сладкие воспоминания.

– Это был не я, ты меня с кем-то путаешь! – угрюмо, не поднимая глаз, ответил он. – Очень нужно мне на тебя смотреть, что я голых баб не видел!

Разговаривать больше было не о чем, я пошла дальше, а маленький мужик с тоской смотрел вслед, и от его горячих мыслей мне стало душно.

Неужели у людей нет других забот, чем мечтать только об этом, рассердилась я. Но, стараясь быть честной перед самой собой, подумала, что и меня заботит, как я выгляжу, и сколько мужчин смотрит на меня с вожделением. Конечно, этот Евстигней не был мне нужен ни в коем разе, но его бешеное желание подарила мне сказочный сон и, похоже, спасло жизнь. Он сто раз мог убить меня во сне, но вместо того стоял полночи на лестнице и просто на меня смотрел. А это, как ни крути, лучше, чем удар ножом в сердце.

Не претерпев по дороге в дом никакого ущерба, я вернулась в наши покои. Сидеть, одной запершись в комнатах было скучно. Читать мне не хотелось, занять себя было нечем, и я бездумно сидела возле окна, словно, ожидая новых неприятностей. На мое счастье ничего ни хорошего, ни плохого пока не происходило. В доме было тихо, даже ребятишки, обычно толпами бегающие по двору, попрятались по укромным углам, старались не попадаться на глаза хмурым, похмельным родителям.

Костюков обещал, что Алеша вернется только к полуночи. Я попыталась настроиться на мысли мужа, но у меня ничего не получалось. Не знаю, он ли был слишком далеко, или мои тяжелые думы мешали услышать другого человека. Чем «умнее» я становилась, тем сложнее оказывалась жизнь. Раньше, пока я была крестьянской или дворовой девочкой, все в ней было понятно просто. Многие дни сливались в один, и всегда можно было знать, что будет завтра.

Конечно, иногда случались запоминающиеся события, такие как престольные праздники, пожары, свадьбы, похороны. О них помнили долго, обсуждали каждую мелочь. Теперь у меня, не тот, что год, каждый новый день вмещал в себя столько всяких происшествий, что разобраться в них, я не успевала. В жизнь входили новые люди, очень разные и часто непонятные. Я путалась в их оценках. Красивый, ласковый помещик оказывался полусумасшедшим маньяком, а страшный, замученный неволей узник, другом и помощником.

Я сидела, думала и никак не могла для себя решить, какая жизнь мне больше нравится, прежняя или нынешняя. В этой жизни у меня появилась любовь, но совсем рядом с ней, оказывается, ходит смерть. Теперь я могла хорошо одеваться, сладко есть, ничего не делать. Зато часто не могла придумать, чем себя занять и от безделья, впадала в тоску, о которой раньше не имела даже представления.

Мои скорбные размышления прервала Марья Ивановна. Я впервые за два дня увидела ее одетой и поразилась, как сильно она похудела и побледнела. Она смущалась, боялась поднять на меня глаза, и передала просьбу Ильи Ефимовича, срочно к нему прийти.

– Хорошо, – сказала я, – сейчас же и пойду.

– Погоди, Алевтинушка, – остановила она меня, – мне тоже нужно с тобой поговорить.

Я и так знала, что ее точит, но не стала этого показывать и пригласила сесть. Бедная девушка опустилась на скамью, и свела коленки, так что юбка плотно обтянула ноги и спросила:

– Ты очень меня осуждаешь?

– Нет, зачем мне тебя осуждать. Каждый человек волен поступать так, как ему подсказывает сердце и совесть.

– Но ведь то, что я делаю грех…

– Не знаю, я ведь не священник, – схитрила я. – Ты и раньше это делала с Трегубовым, так в чем разница?

Маша задумалась, долго искала правильный ответ и, сказала, осуждающе качая головой:

– Такое нельзя сравнивать. Раньше я это делала по принуждению, от обмана и за кусок хлеба, а теперь ради удовольствия. С Василием Ивановичем и Вошиным это было как епитимья, а с Ильей Ефимовичем, я сама хочу быть, и мне это очень нравится. Как ты думаешь, мне теперь за это гореть в аду?

Честно говоря, мне стало приятно, что дворянская девушка, спрашивает такой совет у меня, простой крестьянки.

– Так ты была и с Вошиным? – удивленно, спросила я, прежде чем сказать, что я думаю о грехе и любви.

– Да, – просто ответила Маша, – они раньше всегда были вместе, и с девушками и друг с другом.

– Как это друг с другом? – не поняла я.

– Ну, так же, как с нами. Ты разве о таком не знаешь?

– А, а как такое может быть? – испугалась я. – Они же, у них же…

– Если хочешь, я тебе расскажу, – предложила она, но я уже прочитала ее мысли, все поняла и отрицательно покачала головой.

– Не нужно, я теперь и сама вспомнила, мне уже говорили. Только мне все это кажется странным. Если господь создал мужчину и женщину, значит, они должны любить друг друга, а не себе подобных.

– Не знаю, – развела руками Маша, – наверное, мы, девушки им надоедали и они хотели чего-нибудь нового. Так что ты думаешь о моем грехе?

– Какой еще, грех, – рассеяно, ответила я, все еще не в силах понять, зачем мужчинам любить друг друга, когда в мире достаточно женщин, которые для этого лучше приспособлены, – Бог не злой, а добрый и счастливых людей в ад не отправляет.

– Какая ты, Алевтинушка, умная! – благодарно сказала Маша, наконец, поднимая на меня глаза. – Я бы так хорошо, отродясь, не придумала!

– Да, ладно, – скромно ответила я, впервые в жизни услышав, что меня кто-то считает умной, – иди, отдыхай, а я схожу к твоему Костюкову.

Илья Ефимович, не лежал как обычно под тулупом, а сидел за колченогим столиком, разглядывая какие-то косточки.

Я решила, что он только что поужинал, и пожелала ему приятного аппетита. Он удивленно на меня посмотрел, снисходительно, усмехнулся, собрал кости в кулак, что-то над ним пошептал и широко растопырив пальцы, бросил снова на стол.

– Я не ем, а гадаю – без околичностей, сказал он, опять переходя со мной на ты. – Готовься, скоро тебя ждет дальняя дорога.

– Значит, нам нужно отсюда уезжать? – спросила я, порадовавшись, что теперь будет причина уговорить Алешу вернуться в город.

– Не вам, а тебе одной, об Алексее Григорьевиче я ничего не знаю. Ему я гадать не могу.